Н.Д. Татищев. «Улисс» (о Джойсе)

Поэт, прозаик, литературный критик Н.Д. Татищев (1902—1980) эмигрировал в ноябре 1920 г. С начала 1920-х гг. жил в Париже, принял впоследствии французское гражданство. Общность духовных исканий и художественных вкусов сблизили Татищева с его сверстником Б.Ю. Поплавским, ушедшим из жизни в 1935 г. Татищев станет его душеприказчиком, сохранит и издаст его дневники, посвятит ему несколько статей. Значимым был для обоих и роман Джойса. Свои размышления об «Улиссе» Татищев включил в книгу статей и очерков на литературные и политико-философские темы «В дальнюю дорогу», которую заключает рассказом о посещении в 1973 г. СССР. Не принимая установившийся в стране политический режим, он вместе с тем всегда следил за литературным процессом в Советской России, что подтверждает и данная публикация.

«Улисс» (о Джойсе)

Эта большая книга — 800 страниц мелкой печати — описывает события одного дня, 16 июня 1904 г., в Дублине. Главных героев два: Леопольд Блюм, еврейского происхождения, 39 лет, работает по сбору объявлений для газеты, и Стефен Дедалюс, ирландец, молодой ученый, недавно окончивший католический институт и отказавшийся принять сан священника. У него нет определенного заработка — в это утро его уволил директор школы, где он преподавал. Директору показалось, что Стефен слишком умен и учен, чтобы хорошо учить детей.

Основная тема «Улисса» — отношения между Блюмом, который и есть Улисс, хитроумный Одиссей, и Стефеном. Блюм инстинктивно чувствует в молодом философе своего духовного сына. «Сын» тоже целый день ищет по городу встречи с «отцом». Это сыновство и отцовство, конечно, по духу, не по крови. У каждого проявляется необъяснимый скрытый интерес к другому.

В этот день они несколько раз встречаются на улицах, в редакции газеты, в кафе, всякий раз на людях, и оба ждут случая, чтобы серьезно поговорить о самых важных вопросах жизни. «Отец» почувствовал в «сыне» некую безысходную печаль, а тот увидел в «отце» тайную радость жизни и гармонию с миром.

Ночью они встречаются в подозрительном квартале «веселых домов», где Блюм выручает Стефена из неприятной истории — молодого человека избили солдаты в ответ на высказанную им загадочную мысль: «Вы, солдаты, хотите умереть за родину — я же хотел бы, чтобы моя родина умерла за меня¹». <...> Стефен теряет сознание, солдаты убегают. Подходит Блюм, приводит молодого человека в чувство, находит на мостовой его бумажник, убеждается, что деньги целы (последняя плата директора школы), ведет его в кафе. Стефен цитирует из Евангелия: «и той бе Самарянин». В кафе и потом по дороге к дому Блюма, происходит тот разговор между Эллином и Иудеем, который является центральным смыслом книги.

По сохранившимся черновикам и по некоторым намекам в окончательном тексте можно догадаться, что первоначально автор замышлял передать ученый диспут между представителями двух культурно-религиозных традиций. Новозаветной греко-латино-индусской, с одной стороны, и Ветхозаветной иудейской — с другой. Но в процессе творчества он сосредоточил всю ученость мира в сознании «сына». Об «отце» мы не знаем даже, прошел ли он через «Талмуд-Тору» или впитал мудрость предков по наследству, без помощи книг. Во всяком случае, это не ученый, хоть и может объяснить своей жене, что значит слово «метемпсихоз».

Книжное знание — это область Стефена, который воспринял все схоластические и прочие науки, усвоил в подлинниках и в переводах не только всю Библию и Аристотеля с Фомой Аквинатом, но также и Упанишады и книгу Зохар. Но хитроумный Одиссей — это не он, а Блюм, человек здравого смысла. Вся книга построена по плану Одиссеи, по мысли автора, она подводит итог всей европейской литературе, начавшейся с Гомера. Древний Одиссей странствовал по всем морям, как его двойник нашей эпохи — по улицам Дублина, в поисках ответа на вопрос: кто я, откуда пришел, куда иду и еще: что перевешивает в жизни, радость или страдание?

Блюм хочет понять своего молодого друга, ему кажется, что тот знает все, кроме, может быть, главного, что так трудно объяснить словами. Но мы понимаем — речь идет об оправдании жизни и ее Творца за страдания человека. Как начать такой разговор? И Блюм осторожно осведомляется: «Я не понял, что точно вы сказали солдатам, перед тем как они на вас набросились?» Стефен может только повторить свой злополучный парадокс: «You die for your country, suppose... but I say: Let my country die for me». Это напоминает Плотина: «Не мне идти к богам, а им идти ко мне». Блюм в недоумении: как может вся страна умереть за одного человека? И как можно желать, чтобы такая нелепость произошла? Стефен не хочет объяснить. Или эта тайна столь глубока, что не может быть истолкована? Стефен не производит впечатления злого или сумасшедшего, как раз наоборот. В чем же дело, размышляет Блюм.

Если бы автор хотел помочь своему читателю, он мог бы дать заглавие книге: «Оптимизм и пессимизм» — как, кстати, и Ницше, вместо того, чтобы притягивать зачем-то Заратустру. Но и это мало бы что объяснило. И почему именно Блюм оптимист, а не Стефен? Казалось бы, ирландцы — люди скорее веселые и жизнерадостные, по сравнению с евреями, которые несут всю тяжесть мировой скорби, что видно в их глазах. Однако, Ветхий Завет не является ковчегом пессимизма, как и те религии и секты, которые близко связаны с ним <...> В псалмах не найти такой безнадежной тоски, какой преисполнена наша поэзия, вроде «И ничего во всей природе Благословить он не хотел»². В псалмах много печали, но не безнадежность.

В той ночной беседе в кафе для кучеров³ Стефен так размышляет о происхождении жизнерадостности Блюма: его печаль — это особый вид радости, и притом, вероятно наиболее совершенной. Печаль преображается на полдороге, т.е. не разменивается на пустяки. По ту сторону темного туннеля вдруг обнаруживается полнота света.

Блюм тоже хочет разгадать своего молодого друга, которого, как ему сперва кажется, терзает бедность и безработица. Он предлагает ему такой выход из тупика: «Что до меня, то я сторонник умеренного социализма, при котором всякий работающий может хорошо жить»... «Вычеркните меня из этого списка», — отвечает Стефен. Блюм спешит пояснить, что люди умственного труда будут тоже необходимы в земном раю, но Стефен пропускает эту поправку и отвечает как будто на свои мысли: «Вы подозреваете, что моя персона имеет некоторое значение, потому, что она принадлежит к предместию Св. Патриция, сокращенно именуемому Ирландия?» — «Я бы сделал еще один шаг вперед», вкрадчиво намекнул Блюм. — «Но предположим, прервал Стефен, что Ирландия значительна как раз потому что она принадлежит мне». — «Что принадлежит, кому»? Блюму опять кажется, что он неправильно расслышал. Стефен отстранил стакан с жидкостью, похожей на кофе, и пояснил: «Мы не можем изменить страну. Попробуем изменить сюжет» (это слово⁴ может здесь означать и предмет разговора и подданного страны).

Здесь очень важная для Джойса мысль: как родители по крови не всегда настоящие родители, так и отечество — не настоящая родина. Патриотизм считается похвальной добродетелью, на самом деле он вреден потому, что коллектив соотечественников мешает человеку меняться к лучшему. К тому же патриотизм глуп и лицемерен, ибо противостоит будто бы эгоизму, на самом деле его утверждает. Личный ли или коллективный эгоизм — разницы нет. Это то, что Стефен хотел дать понять солдатам: даже смерть за родину, по его мнению, укрепляет эгоизм. <...> Патриотизм есть следствие эгоизма и, если не преодолеть в себе это, по виду невинное, свойство, выхода из войны не будет. Об этом Джойс предупредил нас в самом начале нашего воинственного столетия.

Итак, ни род, ни племя не интересуют Стефена и, что более странно, Блюм тоже как будто безразличен к этим ценностям. Сошлись двое как будто различных жителей города: ученый-схоласт и человек мистической интуиции. Дружеские связи для них нужнее и прочнее, чем родственные. Оба они странники. Джойс тоже был странником, он рано покинул Дублин, жил в Париже, в Триесте, умер во время последней войны в Швейцарии. Однако, почти все им написанное относится к городу, где он родился и вырос. Почему так? Стефен уже ответил на это, в стиле Людовика XIV: потому что Ирландия это — я. Но я не обязан любить себя. Стефен олицетворяет интеллект, Блюм — инстинкт. На нижних ступенях лестницы, ведущей в храм культуры, это различие обычно вызывает вражду, но наверху, как у этих людей, оно способствует дружбе, и каждый ощущает пользу, какую он получает от другого.

В течение всей беседы Стефен подсказывает об этом в разных затейливых остротах и аллегориях, но Блюм уже сам во всем разобрался. Он приглашает молодого философа к себе переночевать, а, может быть, и совсем остаться жить, сколько тот пожелает. С этого дня Блюм окончательно усыновил этого непохожего на него неуживчивого человека, который успел перессориться со всеми жителями города Дублина.

«Улисс» — книга об отцовстве. Так и в классической «Одиссее» Телемак долго ищет и под конец находит отца, и будет жить под его защитой, пока сам не станет отцом.

Эта книга хорошо переведена по-французски, перевод сделан при участии автора. <...> По-русски из всех книг Джойса переведены только «Дублинцы» (жители Дублина). Перевод Е.Н. Федотовой, для «Всемирной Литературы», в начале 20-х годов⁵. Книга эта давно разошлась. Кажется, в России она не прошла незамеченной, ее влияние чувствуется у некоторых из «Серапионовых братьев»⁶.

[1974]
(№ 336)

Примечания

1. Все цитаты из «Улисса» в переводе Н.Д. Татищева.

2. Из стихотворения А.С. Пушкина «Демон».

3. 16 эпизод «Улисса».

4. Subject (англ.)

5. К моменту публикации статьи кроме упомянутой книги (№ 3) существовало другое издание сборника «Дублинцы» (1937), а журнал «Интернациональная литература» напечатал в 1935—1936 гг. первые десять эпизодов «Улисса». В 1968 в Неаполе вышел в русском переводе роман «Портрет художника в юности».

6. В литературную группу, возникшую в 1921 г. в Петрограде, входили Вс.В. Иванов, М.М. Зощенко, В.А. Каверин, К.А. Федин, Л.Н. Лунц и др., многие из которых занимались в семинарах Е.И. Замятина и В.Б. Шкловского. Их деятельность определяло стремление к обновлению литературы, поиски новой художественной формы, особое внимание к писательской технике.