3.4.1. Метафоричность и компаративность как средства реализации эмотивного компонента значения композита

В процессе словообразовательного акта в семантической структуре сложного слова происходят значительные преобразования. Это проявляется в перераспределении сем, выдвижении, акцентуации одних за счет ослабления, нейтрализации других. О.А. Габриэльян отмечает, что в них при ослаблении номинативного значения на первый план выдвигается субъективное, ассоциативно-переносное, эмоционально-оценочное (Габриэльян, 1981).

Airs romped around him, nipping and eager airs. They are coming, waves. The whitemaned seahorses, champing, brightwindbridled, the steeds of Mananaan. (p. 47)

Ветерки носились вокруг, пощипывая кожу преизрядно. Вот они мчатся, волны. Храпящие морские кони, пенноуздые, белогривые скакуны Мананаана. (с. 44)

Слова «bright wind» и «bridle», находящиеся далеко друг от друга в семантическом пространстве, в результате непроизвольной ассоциации связываются воедино, объединяются в слово brightwindbridled.

Мчащиеся волны, взбитые ветром в белую пену, ассоциируются с белогривыми храпящими скакунами, и в результате рождается следующее метафорическое сравнение: brightwindbridled waves.

Из этого примера видно, что эмотивный компонент входит в значение сложного слова через метафоризацию его элементов. При этом сущностью эмотивной тропеизации является отображение в семантике композита типизированного эмоционального отношения говорящего к миру (объекту речи):

The corpsechewer! (p. 682)

Трупоед! (с. 588)

Сильный эмоциональный эффект этого композита достигается сталкиванием пары взаимонесопоставимых асимметричных элементов, «вкрапленностью их в несовместимые семантические пространства и степенью удаленности несовпадающих сем» (Лотман, 1970: 54).

По мере увеличения числа общих сем, их поверхностной симметризации, эффективность семантического тропа снижается, а тавтологическая тождественность делает троп невозможным. Как отмечает Н.Д. Арутюнова, «чем дальше отстают друг от друга противополагаемые разряды объектов, тем ярче «метафорический сюрприз» от их контакта» (Арутюнова, 1999:383):

Gob, he's not as green as he's cabbage-looking (p. 405)

Ей-ей, он только прикидывается, что у него на плечах кочан (с. 346)

В описываемых нами случаях тропы являются не внешним украшением, некоторого рода апплике, накладываемым на мысль извне — они составляют суть творческого мышления.

Действительно, согласно последним достижениям в когнитивной лингвистике, философии, антропологии и психологии, метафоричен не только наш язык, но и наше мышление. Когнитивные лингвисты Джордж Лакофф и Ив Свитсер, риторик Марк Тернер, философы Марк Джонсон и Стивен Винтер представили детально разработанную работу о практическом освоении мира с помощью метафоры (Gibbs, 1994: 17). «Метафора, — писал П. Лафарг, — есть один из главных путей, по которым абстракция проникает в голову человека» (Лафарг, 1931: 51)¹.

В «Подзорной трубе Аристотеля» Тезауро разработал учение о метафоре как универсальном принципе человеческого и божественного сознания. В его основе лежит остроумие — мышление, основанное на сближении несхожего, соединении несоединимого. Метафорическое сознание приравнивается творческому, и даже акт божественного творчества представляется Тезауро как некое высшее Остроумие, которое средствами метафор, аналогий и кончетто творит мир. Тезауро возражает против тех, кто видит в метафоре только внешнее украшение, — она составляет для него самое основу механизма мышления, той высшей Гениальности, которая одухотворяет и человека, и вселенную (цит. по Лотман, 1970: 57).

Н.С. Трубецкой в своей известной классификации фонологических оппозиций утверждал, что «нельзя противопоставить чернильницу и свободу воли». «Две вещи, не имеющие основания для сравнения, или, иными словами, не обладающие общими признаками (например, чернильница и свобода воли), никак не могут быть противопоставлены друг другу» (Трубецкой, 1960:75).

Этот заведомо нелепый с точки зрения Н.С. Трубецкого пример, — возражает Б.М. Гаспаров, — призван был служить негативной иллюстрацией того факта, что связи и противопоставления между элементами языковой структуры имеют ограниченный и упорядоченный характер, который может быть разумным образом описан. Однако в действительности этот пример может служить иллюстрацией иллюзорности всех и всяческих «четких» и «разумных» классификационных критериев в применении к языку. Нет ничего легче, чем представить себе противопоставление, либо, если угодно, сопоставление чернильницы и свободы воли, — для этого нужно только посмотреть на них не как на имманентные смысловые «элементы», но как на часть той или иной коммуникативной среды, к которой они могли бы совместно принадлежать и в пространстве которой они могли бы выступать, в зависимости от свойств такой среды и позиции по отношению к ней субъекта, в качестве аналогов или антиподов. Чернильница может служить воплощением бюрократического мира — этого типичного антипода свободы воли в романтическом сознании и романтическом дискурсе; или чернильница может обернуться символом творческого вдохновения, волшебным медиумом, посредством которого получает выражение творческая воля художника — магическим кристаллом, позволяющим увидеть даль свободного романа, и разве не было самоубийство Есенина, воспринимавшееся многими в контексте надвигающегося советского оледенения как символический акт утверждения личной свободы, тесно сопряжено с засохшей чернильницей в номере гостиницы? Разве не побудило оно Маяковского призвать к увеличению производства чернил в качестве средства борьбы с ростом числа самоубийств и т.д., и т.д. (Гаспаров, 1996: 145).

Хорошо сказал о возможностях человеческого воображения Г. Честертон: «Пока мы смотрим на дерево как на нечто само собой разумеющееся, сотворенное природой для того, чтобы жираф поедал его листья, оно не вызывает нашего любопытства. Только когда мы рассматриваем его как громадную волну вздымающейся животворной почвы, устремившейся к небу безо всякой видимой причины, мы снимаем перед ним шляпу, удивляя сторожа в парке. Подобно луне, все на свете имеет обратную сторону... Взглянув на мир с этой обратной стороны, мы увидим, что птица — это оторвавшийся от стебля цветок, человек — четвероногое животное, вставшее на задние лапы в позе попрошайки, дом — гигантская шляпа, под которой человек прячется от палящего солнца, стул — приспособление на четырех конечностях для калеки, имеющего лишь две. Именно эта сторона вещей не перестает нас изумлять» (Chesterton, 1922: 69).

Как орудие мышления, которое абстрактно по своей сути, метафора придает большую глубину обозначению и, тем самым, раздвигает границы познавательной деятельности человека. По меткому замечанию испанского философа Хосе Ортеги-и-Гассета (Ortega у Gasset), метафора, удлиняя «руку» интеллекта, «служит тем орудием мысли, при помощи которого нам удается достигнуть самых отдаленных участков нашего концептуального поля» (Ортега-и-Гассет, 1990: 72):

in the disc of the soapsun (p. 571)

в диске солнцемыла (с. 488)

Живописное зрелище заката, яркий диск солнца на горизонте вызывает в памяти другую картину — искрящиеся, радужные мыльные пузыри. Это спонтанное сравнение сопровождается эмоцией изумления.

Данный пример показывает, что за эмотивом может стоять рациональная информация, многократно свернутая и глубоко «погруженная» в «эмоциональную оболочку». Нетрудно увидеть в вышеприведенной расшифровке эмоционально окрашенного композита the soapsun прообраз семантического словаря А. Вежбицкой и возможность передачи содержания эмоций в логических терминах.

При метафоричном комбинировании элементов композита субъективные и объективные факторы находятся в сложном взаимодействии: дескриптивный и эмотивный компоненты значения образуют своеобразный смысловой сплав, что «позволяет нам описывать, закреплять и сохранять тонкие изменяющиеся черты нашего опыта, его полутона, тогда как слова, взятые в их стандартных значениях, изображают мир более прямолинейно» (Бирдсли, 1990: 331):

...toadbellied wrynecked John O'Connell (p. 597)

...с раздутым брюхом кривой шеей Джон О'Коннэлл (с. 512) (досл. с жабой в животе или проглотивший жабу)

Ср. : stout, fat, corpulent, obese, etc.

Поместив ряд слов в серию шкал оценочных прилагательных, проведем еще один тест на эмотивность:

нейтральный (-)________________________эмотивный (+)

pigeonbreasted (p. 657)

узкогрудый (с. 566)

thin (-) :: weak (-) :: feeble (-) :: lean (-) :: pigeonbreasted (+)

the whitelivered Saxons (p. 428)

трусливые саксы (с. 365)

cowardly (-) :: scared (-) :: frightened (-) :: whitelivered (+)

His seacold eyes looked on the empty bay (p. 37)

Холодные как море глаза смотрели на пустынную бухту (с. 35)

calm (-) :: unfriendly (-) :: indifferent (-) :: seacold (+)

But I old men, penitent, leadenfooted, (p. 175)

Но я старик, кающийся, в ногах свинец... (с. 150)

tired (-) :: sick (-) :: weary (-) :: fatigued (-) :: leadenfooted (+)

A sugarsticky girl (p. 190)

Липкослащавая девица... (с. 163)

feigned (-) :: unnatural (-) :: pestering (-) :: sugarsticky (+)

avid shameclosing eyes (p. 66)

жадные, полуприкрытые от стыда глаза (с. 60)

embarrassed (-) :: perplexed (-) :: confused (-) :: shameclosing (+)

Alone on deck, in dark alpaca, yellow kitefaced... (p. 660)

С желтым ястребиным профилем, в темном альпаковым пиджаке... (с. 568)

predatory (-) :: grasping (-) :: haughty (-) :: arrogant (-) :: kitefaced (+)

...with obscure prolonged provocative melonsmellonous osculation... (p. 867)

...смутным и долгим волнующим сочнобезвучным лобзаньем.. (с. 140)

juicy (-) :: sappy (-) :: succulent (-) :: melonsmellonous (+)

... so he was too hes so pigheaded sometimes when he gets a thing into his head... (p. 885)

...конечно он был прав иногда бывает упрям как бык когда вобьет что-нибудь в голову... (с. 155)

obstinate (-) :: stubborn (-) :: refractory (-) :: opinionated (-) :: pigheaded (+)

groangrousegurgling Toft's cumbersome (p. 679)

визготрескоскрипучая махина Тофта (с. 568)

noisy (-) :: bustling (-) :: creaking (-) :: lumbering (-) :: groangrousegurgling (+)

Приведенные шкалы отображают эмотивность (+) сложных неологизмов. Из нашего анализа видно, что слово реально обеднено смыслом, когда оно воспринимается строго словарно. Композит же несет в себе целый коммуникативный блок благодаря необычной сочетаемости элементов, что вызывает резкое приращение информации и влияет на силу и активность восприятия.

Метафорический перенос исходных простых представлений на более сложные, наблюдаемый в проанализированных примерах, выступает как модель познания, обеспечивающая возможность его развития. Основанием переноса служит сходство образов ситуаций. Дж. Лакофф (Лакофф, 1988), размышляя над механизмами такого порождения, считает, что метафора служит прототипом и помогает переводить неочевидное в понятное и наглядное, служит, таким образом, основанием идентификаций, например:

He has me heartscalded (p. 198)

Одно мученье с ним (с. 170)

Английский композит heartscalded ярко демонстрирует переживание (как?) острой душевной муки, обобщенное русским переводчиком (что?): больно, словно сердце ошпарили.

Разовьем указанную мысль, пользуясь методом идентификации.

...old sheepface... (p. 448)

...он там со своей овечьей башкой (с. 383)

Sheepface :: a stupid and annoying person + emotion of indignation and contempt.

... dewsilky cattle... (p. 15)

...скотинка, шелковая от росы (с. 17)

Dewsilky :: beautiful, smooth, covered with small drops of water + emotion of pleasure and delight.

cheeseparing nose (p. 92)

Нос огрызком (с. 82)

Cheeseparing :: small and snub + emotion of tenderness and light mockery.

A speck of eager fire from foxeyes thanked him. (p. 72)

Лисьи глазки, благодаря его, метнули испытующую искорку, (с. 64)

Foxeyes :: sly, cunning and kidding eyes + emotion of fond humour and sympathy.

Mrs M'Guinness, stately, silverhaired... Ср. 282)

Миссис Макгиннесс, статная, седовласая... (с. 243)

Silverhaired :: having grey hair + emotion of honour and respect.

Conductor's legs too, bagstrousers, jiggedy jiggedy (p. 349)

У дирижера брюки мешком, ногами на месте возит-возит (с. 299)

Bagstrousers :: loose, casual and creased pants + emotion of disapproval and regret.

...in both mirrors of the reciprocal flesh of theirhisnothis fellowfaces... (p. 824)

... в паре темных зеркал предстоящих друг другу ихегонеего парных лиц... (с. 104)

Theirhisnothis :: obscure, ineffable, beyond recognition + emotion of uncertainty and hesitation.

a pusyellow flybill (p. 638)

гнойно-желтая листовка (с. 549)

Pusyellow :: cheap, gutter, trashy + emotion of censure and condemnation.

...when I knew his tattarrattat at the door he must have been a bit late... (p. 884)

...и тут его трезвон в дверь кажется он все-таки запоздал... (с. 155)

Tattarrattat : : a doorbell + emotion of agitation and exhilaration.

...the door of the filthy sloppy kitchen blows open the day old frostyface Goodwin called... (p. 884)

...распахивается дверь твоей замызганной кухоньки как в тот день когда важнохолодный старый Гудвин явился... (с. 154)

Frostyface :: a pompous person with cold glance + emotion of enmity and hostility.

Частое несоответствие в переводе объясняется различиями в морфологическом строе английского и русского языков. Английский язык как язык аналитического типа предрасположен к атрибутивным словосочетаниям в препозиции, русский язык нередко отказывается от них. Эти косвенные наблюдения можно подкрепить микростатистическими данными. При анализе 200 английских сложных слов с существительным в качестве препозитивного определения (типа N+N; N+ Р2) было выявлено 10 типов русских эквивалентов, при этом корреляты в виде структуры того же типа составляют наименьший процент.

Английские сложные слова характеризуются большими эмотивными приращениями, чем предложения и словосочетания, построенные по принципу управления, наблюдаемые в русском переводе. Высокая степень компактности структуры вызывает значительную смысловую нагрузку композита и допускает любые логико-предметные и эмотивные связи между ее элементами.

Как видно из приведенных примеров, построение и восприятие сложного слова зависит не только от рационализма «холодной» логики, но и от сильных эмоциональных раздражителей. Чем тоньше, чувствительней и эмоциональней личность, тем больше метафоричности и образности в продуцируемой этой личностью речи. А.А. Ричардс называет умение подмечать сходство между далекими объектами «даром, которым обладают отнюдь не все люди» (Ричардс, 1990: 44).

С этим мнением согласен Л. Шпитцер: «Насколько одно человеческое лицо не может быть абсолютно тождественным другому, настолько и стилистическая физиономия одного индивидуального лица не может походить всецело на другую» (Шпитцер, 1928: 207—208). Именно богатое ассоциативными связями мышление способно создавать неповторимые, яркие и неожиданные словесные образы:

Galleys of the Lochlanns ran here to beach, in quest of prey, their bloodbeaked prows riding low on a molten pewter surf (p. 56)

Ладьи лохланнов причаливали тут к берегу в поисках добычи, кровавоклювые носы их низко скользили над расплавленным оловом прибоя (с. 52)

Рыбачьи галеры, появившиеся на горизонте, ассоциируются с хищными птицами. В основе этого умозаключения лежит подчинительная предикация «потому что», раскрывающая эмоциональную оценку увиденного на берегу моря: рыбацкие суда — настоящие хищники, потому что они охотятся за рыбой, как птицы за своей добычей.

Индивидуальная направленность человека, как магический кристалл, преломляет всякую информацию в субъективно личностном плане. Поэтому мотивом выбора компонентов этого сложного слова является не денотат номината, а та эмоция, которая переживается коммуникантом — гнев, осуждение. Отсюда возникает эмоциональный хищный образ кровавоклювых кораблей.

В этом примере ярко проявляется художественная натура говорящего. И в жизни, и в мыслях он выступает как художник, смешивая разные понятия, как краски на палитре². Сложные образы, рисуемые воображением, облекаются в форму сложного слова, которая, соединяя в своей основе несколько разноплановых впечатлений, позволяет воспринимать nacheinander написанное nebeneinander³.

Человеческая мысль находит концентрированное воплощение в описанных структурах (N + А; N + Р2), т.к. в них согласно справедливому утверждению О. Есперсена, внесшего большой вклад в анализ и классификацию отношений между компонентами сложных слов, «число возможных логических отношений между элементами многообразно» («The possible logical relations between the two parts are manifold») (Jespersen, 1942: 143).

Действительно, замечать — это трудное искусство, требующее долгой тренировки, воображения и упорства в ментальном экспериментировании. Но наметанный взгляд легко выделяет яркие оттенки в будничной обстановке: мяснолицую зазнобу мясника (meatfaced woman (p. 39), сопливо-зеленое море (snotgreen sea (p. 3), винноцветную блевотину (mulberrycoloured vomit (p. 239).

Приведенные посессивные сложные слова (санскр. термин — бахуврихи), выражающие обладание предметом или свойством, обозначенным посредством компонентов сложного слова, красноречиво говорят о недюжинной фантазии говорящего.

Предикация «похожий на» во внутренней речи излишня. Волей воображения два непохожих объекта сливаются в один образ, а силами языка в следующую структуру сложного слова:

Схема № 4. Внутренняя предикация в структуре композита

Отображенная на схеме № 4 предикация like аналогична кантовскому принципу фиктивности, смысл которого выражается в форме «как если бы» (Жоль, 1984: 127 и след.).

Модус фиктивности обеспечивает «перескок» с реального на гипотетическое, т.е. принимаемое в качестве допущения отображение действительности, и поэтому он непременное условие всех метафорических процессов.

«Человек всегда, — пишет К.К. Жоль, — стремится абстрактное интерпретировать в терминах чувственного опыта, соотнося трансцендентное со своим жизненным опытом посредством аналогии, сопровождая ее (при наличии критического подхода) использованием «принципа фиктивности» (нем.: als ob — как если бы)» (Жоль, 1984: 127):

silvertoneued О'Hagan (p. 149)

среброустый О'Хейган

stonehorned man (p. 180)	каменнорогий
softcreakfooted librarian (p. 208)	скрипомягконогий библиотекарь
rugheaded kern (p. 265)	косматый керн
ravenhaired daughter (p. 414)	с волосами черней воронова крыла
bottlenosed fraternity (p. 417)	крючконосая братия
oxeyed goddess (p. 418)	волоокая богиня
horsenostrilled faces (p. 49)	лица с лошадиными ноздрями
basiliskeyed man (p. 49)	василискоглазый человек
myriadminded man (p. 263)	несметноликий человек
bronzelidded mother (p. 243)	с медяками на веках
panamahelmeted Mulligan (p. 276)	панамоносец Маллиган
gallantbuttocked mare (p. 669)	кобыла с вызывающим задом
shamefaced peaches (p. 291)	рдеющие стыдом персики

Под напором чувств человек может выпустить целую обойму подобных эмотивов, чтобы сбросить свой эмоциональный пар:

Come on, you winefizzling ginsizzling booseguzzling existences! (p. 561)	Приидите все твари винососущие, пивоналитые, джиножаждующие! (с. 478)
Come on, you, doggone, bullnecked, beetlebrowed, hogiowled, peanutbrained, weaseleyed fourflushers, false alarms, and excess baggage! (p. 561)	Приидите псиноухающие, быковыйные, жуколобые, мухомозглые, свинорылые, лисьеглазые шулера, балаболки и людской сор! (с. 478)

Цепочка приведенных посессивных сложных слов выдает эвристический поиск нужного эмотива.

Для нас важно отметить, что еще Аристотель полагал, что хорошая метафора должна относительно легко разворачиваться в сравнение, но хорошие метафоры — это те, которые «создаются по аналогии» (Аристотель, 2000). Сначала сознание выделяет подобие, а только затем оказывается возможным сравнение. «Нет ничего более фундаментального для мышления и языка, — писал американский философ У. Куайн (Quine), — чем наше ощущение подобия» (Quine, 1977: 157).

Итак, «нерв» метафоры — некое уподобление, имеющее в исходе сопоставление, которое соизмеряет не целостные объекты, а некоторые сходные их признаки, устанавливая подобие на основе совпадения по этим признакам и гипотезы о возможности совпадения по другим, попадающим в этом сопоставлении в фокус внимания (Уемов, 1970).

Жизнь людей уподобляется жизни животных. Это нелестное сравнение говорит о людской ограниченности и порочности, являющимися в анализируемом примере той мишенью, которая принимает на себя рикошет сильнейших эмоций: презрения, ненависти, возмущения, формирующих эмоциональный подтекст, явно читаемый в семантике этих сложных слов.

Являясь полной противоположностью указанному выше примеру, ряд сложных слов вызывает исключительно положительный эмоциональный отклик благодаря высокой степени образности, достигнутой в результате поэтической комбинаторики элементов:

...oakpale hair... (p. 3)	белокурая, под светлый дуб, шевелюра (с. 7)
the coralpink cover (p. 473)	кораллово-розовая обложка (с. 404)

Проявляясь наиболее контрастно в структуре сложного слова, эмоция выступает экспрессивно, живописно, колоритно:

What do the yellowjohns of Anglia owe us for our ruined trade and our ruined hearths? (p. 423)

Кто вычислит, сколько нам должен паршивый Джон Буль за нашу загубленную торговлю, за наши разоренные хижины? (с. 362)

Это сложное слово обладает яркой внутренней формой, эмотивный компонент которой создает особый вид модальной рамки: на одном смысловом полюсе расположена аллюзия на желтую прессу (yellow press); второй аллюзивно соотносится с Джоном Булем. В начале XVIII века английский сатирик Д. Арбетнот (Arbetnot) назвал Джоном Булем одного из действующих лиц ряда своих обличительных памфлетов. Вскоре это имя стало ироническим названием Англии, а также собирательным прозвищем типичного среднего английского буржуа — состоятельного, крепкого физически, но ограниченного, упрямого человека (Вартаньян, 1987: 43). Следовательно, yellowjohns = ограниченные англичане, не брезгующие бульварными газетенками + и это плохо (эмоция неодобрения). Компоненты этого сложного слова задают обличительно-негодующе-иронично-возмущенно-презрительный тон.

Из приведенного примера видно, что возникновение эмотивности непосредственно связано с действием внутренней формы слова как эмоционального раздражителя, как усилителя нейтрально-оценочной информации, которое мы рассмотрим в следующем параграфе.

Примечания

1. Эта теория разрабатывается целым рядом философов, психологов, лингвистов и литературоведов (Арутюнова, 1983; Жоль, 1984; Петров, 1982; Телия, 1981 и др.). Приведем для сравнения концепцию метафоры как взаимодействия двух мыслей (interaction theory), которую развивает, основываясь на некоторых идеях И. Ричардса, М. Блэк (Блэк, 1990: 162 и сл.). Свою концепцию М. Блэк противопоставляет теории метафоры как сравнения (comparison view of metaphor) и теории метафоры как замещения (substitution view of metaphor).

2. Здесь мы будем говорить о метаморфизме — своеобразной языковой деятельности, неоднократно исследовавшейся в ряде лингвистических теорий — как «трансформации» в трансформационных и генеративных грамматиках, «трансляции» в работах французских лингвистов, «конверсии» в трудах по английскому языку, «замены» членов предложения и частей речи в теории А.А. Потебни и др.

Метаморфизм определяется как «эквивалентность языковых категорий либо при тождественных референтах в различных синтаксических контекстах, либо, наоборот, при различных референтах в тождественных синтаксических контекстах» (Степанов, 1975:253).

3. В своем классическом сочинении «Лаокоон, или о границах живописи и поэзии» Г.Э. Лессинг указал, что в зрительных искусствах, какова живопись, принципом упорядочения элементов является их рядоположение, или же nebeneinander; а в искусствах звуковых, какова поэзия, этот принцип есть последование, т.е. nacheinander (Лессинг, 1980: 445—446).

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница