3.4.2. Эмотивность и внутренняя форма сложного слова

Необходимо отметить, что, в отличие от узкого понимания внутренней формы как технического для номинации признака, лежащего в основе наименования (Серебренников, 1977: 169—173), или как признака, мотивирующего связь производящего слова с производным (Ермакова, 1985; Кубрякова, 1977; Пражский, 1967), мы используем понятие внутренней формы, восходящее к концепции В. фон Гумбольдта, как ассоциативно-образный мотив, оформляющий содержание в языке (Рамишвили, 2000: 19 и сл.; Телия, 1986: 12).

Как известно и А.А. Потебня усматривал, вслед за В. Гумбольдтом, в этой сущности прежде всего психологическую данность — представление, вызывающее соответствующий образ на базе его языковой мотивированности и определял внутреннюю форму как динамическое явление — как tertium comparationis, т.е. то, что лежит в основе сходства нового и старого понятия и что позволяет одновременно воспринимать и то и другое по закону ассоциации (Потебня, 1993).

Следуя данной теории, любой образ (или представление), так или иначе ассоциируемый в сознании говорящих с предшествующим значением слова или выражения, определяется рядом лингвистов как внутренняя форма (Будагов, 1965; Варина, 1976 и др.).

Для более полного понимания сущности внутренней формы необходимо также отметить мнение О.Н. Трубачева о том, что, «этимологические признаки могут влиять не только на современное употребление слов, но и на их стилистический узус» (Трубачев, 1976: 7071); понимание этимологии как науки о мотивационных связях и основах номинации (Херберман, 1999); а также явление «этимологической памяти слова», описанное В.И. Абаевым (Абаев, 1948). «То, что обращение к историческому прошлому слова может помочь в уяснении его смысла, закономерностей употребления и на синхронном уровне, не нуждается в особых доказательствах» (Яковлева, 1998: 43).

Роли внутренней формы отводится существенное внимание при исследовании окказиональной «стилистической номинации», или образно-речевой реализации слова, поскольку она рассматривается как источник смысловой двуплановости текста, включающего «переименуемые» слова (Азнаурова, 1977; Долинин, 1978; Винокур, 1980; Степанов, 1981).

Именно внутренняя форма является тем звеном, которое соединяет ценностную ориентацию именующего субъекта с объективной действительностью.

Как реально это происходит можно предположить на основе аналогии с тем явлением, которое в киноискусстве получило название «эффекта Кулешова» (Ротенберг, 1980), при котором смысловое восприятие кадров зависит от их монтажной взаимосвязи: один и тот же кадр при определенном чередовании с другими воспринимается по-разному. Так, чередуя изображение человеческого лица с гробом или тарелки с едой, режиссер навязывает зрителю в первом случае впечатление о предстоящем несчастье, а во втором — об утолении жизненных потребностей¹.

Аналогичное происходит и при монтажной комбинаторике компонентов сложного слова. Эмоциональное восприятие резко изменяется в четко заданном ассоциативном направлении, например, от положительно-романтичного до негативно-циничного в примере

Схема № 5.

seasmiling → bedsmiling
улыбкой моря улыбающаяся → постельноулыбающийся

или от почтительно-преклоняющегося до пренебрежительно-недоброжелательного в следующем случае:

holyeyed → weaseleyed
святоокий → лисьеглазый

Charming, seasmiling and unanswering Lydia on Lidwell smiled. (p. 363)	Чаруя, но не давая ответа, улыбкой моря Лидия Лидуэллу улыбнулась. (с. 311)
... Second Eglinton puckered, bedsmiling. (p. 261)	... наморщил лоб Второсорт Эглинтон, улыбаясь постельно. Гс. 225)

...an ollav, holveyed. (p. 236)	...оллав, святоокий. (с. 202)
...weaseleyed fourflushers, false alarms, and excess baggage!	...лисьеглазые шулера, балаболки и людской сор! (с. 478)

При актуализации ассоциации во внутренней форме слова имеет место своеобразная цепочка сдвигов денотатов и референтов:

Embedded ore. Lumpmusic. (p. 365)

Груды руды: глыбы музыки. (с. 313)

Наименование lump → обозначение присущих ему свойств (референт 1). Это звено изменения денотативной соотнесенности является исходным для следующего этапа: громоздкий, с неровными краями предмет → громкая, режущая слух музыка (референт 2). Необработанность, некрасивость становятся той общей семой, которая стимулирует изменение референциальной соотнесенности и создание образно-эмоциональной экспрессии.

Иногда внутренняя форма слова «стирается» настолько, что оно становится неким подобием метки или ярлыка, «полусуффиксом» в сложном слове:

Не was a kind of sport gentleman that went for a merryandrew... (p. 520)

Он был весьма разбитной господинчик, строил из себя рубаху-парня... (с. 443)

Как известно, древние языческие имена были «воплощенными», т.е. не мыслились в отрыве от человека, которому они принадлежали. Поэтому языческие имена выполняли не только номинативную функцию, но и «функцию» описания и характеристики. В приведенном примере имя Andrew теряет свой традиционно сакральный характер и «развоплощается», т.е. становится просто одним из слов языка. Нельзя не отметить, что в результате получилась несомненно яркая, образная словесная единица.

Эффективность внутренней формы как средства выражения модуса эмотивности обусловлена заключенной в ней мощной метафорической образностью. Элементы окружающей действительности, оценочно осмысленные национальным сознанием на основе жизненного и творческого опыта народа, складываются в комплексы представлений-квазистереотипов, объединяющих признаки, приписываемые тем или иным явлениям объективной действительности (в русском языке: лиса — хитрая, осел — упрямый, медведь — неуклюжий и т.д.).

Эмоционально-мотивационная зона подобных гештальтов черпает признаки из разных предметных областей, например:

1. Животный мир

Антропоморфное представление о животных является эмотивным по своей природе (что убедительно демонстрируют жанры притчи и басни) и содержит ряд специальных модусов оценки, суть которых сводится к запретам на проявление всякого рода «звероподобия», нечеловеческого начала в человеке:

Her wolfeyes shining (p. 572)

Ее волчьи глаза горят (с. 489)

X проявляет агрессивность, напористость. Глаза X горят так, как если бы X был волком, и это плохо. Оценочный предикат «плохо» в конце дефиниции означает эмоциональную оценку говорящего.

2. Растительный мир

wheatbellied sin (p. 255)

пшеничнолонный грех (с. 218)

Метафорическому переносу подвергается внешнее строение растения.

3. Элементы неживой природы

Fleshhotpots of Egypt to hanker after. (p. 630)

Вожделенные котлы с мясом в земле Египетской. (с. 542)

Знание о принципах устройства различных предметов метафорически переносится на человека.

4. Элементы социально-бытовых ситуаций

sootcoated kettle (p. 714)

чайник, покрытый шубой из копоти (с. 131)

В данном случае сравнение апеллирует к жизненному опыту говорящих. Существующее в сознании говорящих представление о жизненной ситуации, лежащей в основе сравнения, становится эталоном признака, подвергающегося эмоциональной оценке. Толстый слой накипи на чайнике ассоциируется с тяжелой шубой.

Маска-типаж, распространенный тип личности при сочетании с другим элементом сложного слова создает особую эмотивно-прагматическую окраску композита:

Не wants you for the pressgang, J.J. O'Molloy said. (p. 171)

Он вас хочет в шайку газетчиков, — пояснил Дж. Дж. О'Моллой (с. 147)

Негативно-ассоциативный ореол слова «gang» — a bad company, an outlaw band — распространяется и на слово «press», раскрывая обличающий настрой говорящего.

Как видно из изложенного, цепи ассоциаций мыслительных образов могут быть многозвенными и отличаться достаточной устойчивостью; внутренняя форма слова, несущая одно из содержательных звеньев такой цепи, является эффективным и информационно насыщенным языковым явлением, создающим сильный мотив для эмоционального состояния.

Примечания

1. Близость словесного и экранного комбинирования оказывается кардинальной, поскольку совпадают и техника работы, и тот материал, к которому она прилагается: содержание сознания.

В «Броненосце Потемкине» и в «Октябре» С.М. Эйзенштейна есть целые части, которые, как выразился С.М. Эйзенштейн в статье «Одолжайтесь!» (1932), «на киноучастке культуры выразительных средств движутся по сродственным путям» с потоком сознания в «Улиссе». Комментаторы его Собрания сочинений уточняют: «Эйзенштейн имеет в виду те монтажные построения, которые продиктованы... логикой внутреннего образно-мыслительного процесса», приводя в качестве примеров «монтажные тропы»: Керенский-павлин, меньшевик-арфа, и «интеллектуальные монтажные фразы», как то подъем Керенского по лестнице Зимнего дворца с приветствующими его статуями и перебивами помпезных титров.

«Монтажный троп» (кинометафора) и «интеллектуальная монтажная фраза» — два вида визуального содержания, показываемого с тем преломлением (или добавлением, или трансформацией), которые происходят в сознании.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница