3.4.3. Музыка в синтезе искусств у Джойса

В синтезе искусств музыка занимает особое место в идиостиле Джойса. Поскольку эта проблема достаточно полно освещена в исследовательской литературе, представляется целесообразным остановиться на ключевых моментах, влияющих на чтение художественных текстов Джойса. Во-первых, музыкальные произведения, упомянутые Джойсом, создают тональность, настроение, углубляют эмоциональный фон. Во-вторых, музыкальные произведения со словами (арии, песни) включаются в разрастание смыслов, а их семантика проникает в индивидуально-авторскую концепцию Джойса. В-третьих, музыкальный ритм важен для пульсации джойсовской прозы. В-четвёртых, мир музыки близок и понятен Джойсу, который профессионально занимался пением. Для Джойса музыка — вид искусства, который он сумел наиболее полно синтезировать своим искусством. Популярные оперные постановки, театральная жизнь, музыка, звучавшая на улицах и в домах Дублина, музыка, вызывавшая определённые ассоциации и трепет, — любимые вещи Джойса вложены в его художественный дискурс как неразрывная часть его словесного переживания в соприкосновении с музыкой.

Влияние лейтмотивов Вагнера на разнородные сетевые конфигурации в идиостиле Джойса признаётся многими джойсоведами. В специальном исследовании «Сирен» Джойса в сопоставлении с «Волшебной горой» Томаса Манна С. фон Рур Скафф высказывает мнение, что в обоих случаях тень Вагнера проступает в понимании искусства как медиума спасения. По мнению исследовательницы, у Джойса музыка восстанавливает чувство принадлежности, необходимое для спасения каждой человеческой личности. В «Сиренах» Джойс передаёт драму любви и страсти через восприятие музыки [Rohr Scaff 2009: 441].

В «Сиренах» Леопольд Блум пересекается с Саймоном Дедалом, который исполняет арию Лионеля из оперы «Марта» Фридриха фон Флотова. Хотя этот композитор относился ко второму ряду немецких композиторов, его ария «M'appari» входит в репертуар лучших теноров мира (Энрико Карузо, Беньямин Джильи, Лучано Паваротти, Джузеппе ди Стефано, С.Я. Лемешев и многие другие). Сравните разные исполнения, интерпретации одного и того же музыкального текста, по которым можно судить, как по-разному можно наполнить вечную тягу к познанию блаженства любви, зовя её в страстном желании любить и быть любимым. Марта зажгла любовь в душе Лионеля, с которой он готов разделить любовь и которой клянётся в верности. Блум, искавший встречи с любовником жены и сам ведущий переписку с дамой сердца, Мартой Клиффорд, озаряется тем, что Молли — та, которую вечно, как Лионель Марту, будет неутешно звать, чтобы не выпускать из своей жизни.

Следует также обратить внимание на саму арию фон Флотова, которая отличается изящностью мелодии и лёгкой оркестровкой. В опере «Марта» леди Гарриет от скуки переодевается в крестьянское платье и делает вид, что служит служанкой. Она поражает сердце Лионеля. Понимая, что Марта — нерадивая служанка, он просит её петь песни, и она исполняет ему мелодию, в основу которой положена ирландская песня «Последняя роза лета» на слова Томаса Мура. Песня вошла в сборник «Ирландские мелодии» Томаса Мура как единственная мелодия для женского голоса. Мелодия была настолько популярна, что на неё написали вариации Феликс Мендельсон и Генрих Вильгельм Эрнст (его вариации для скрипки с пиццикато левой рукой известны как одно из самых виртуозных произведений в скрипичном репертуаре). «Ирландские мелодии» Томаса Мура не раз звучат на страницах джойсовских текстов.

Интересно, что в «Сиренах» Саймон начинает петь, но отец Коули просит его исполнять в верной тональности (оригинал арии в фа миноре), а затем садится за фортепиано, чтобы проаккомпанировать певцу. В комментариях (Ah, sure my dancing says are done, Ben... [U: 403]) во время исполнения сквозит ирландская мелодия об увядающей розе, которую Мур, друга Байрона и Шелли, сравнивает с сумерками жизни (перекличка со Свелинком в «Джакомо Джойсе»). В вариациях Эрнста на эту мелодию пиццикато левой рукой создаёт эффект одновременности, будто скрипачу кто-то аккомпанирует. И для арии Лионеля, и для песни на ирландскую мелодию, которую в опере исполняет Марта, характерен рисунок из трёх звуков с первой удлинённой нотой (например, удлинённая четверть, восьмая, ударная четверть в арии и удлиненная восьмая, шестнадцатая и восьмая в песне). Эта общая черта ритмически повторяется во время пения Стивена: mashed at meat; fit for princes [U: 405]; Backache he.; Sweets to the.; screwed refusing; fecking matches' squander a sovereign [U: 406]. Визуально ритмический рисунок дублируется апострофом: Lemon's pineapple rock, by Elvery's elephant jungle jogged [U: 405]; Bright's bright eye [U: 406]; And when he's wanted not a farthing [U: 406]. Две мелодии, мужская ария и женская песня, накладываются одна на другую, вызывая образ живой розы — Молли Блум:

Quitting all languor Lionel cried in grief, in cry of passion dominant to love to return with deepening yet with rising chords of harmony. In cry of lionel loneliness that she should know, must Martha feeto For only her he waited. Where? Here there try there here all try where. Somewhere [U: 411].

Блум размышляет под звуки арии Лионеля, имя которого (написание с прописной буквы) «перетекает» в одиночество. И чувства Лионеля, и воспоминания Блума, и голос исполнителя (Блуму кажется, что Саймон поёт и руками, и ногами, — выпивши, нервы напряжены, размышляет он). После исполнения арии он чувствует своё единение с исполнителем: Siopold! [U: 412] (Simon + Leopold), с героем Лионелем (Lionelleopod). Разлука наступает — как после окончания пения, так и в жизни. И остаётся призыв «Приди!» к каждому из нас: Come. To me, to him, to her, you too, me, us [U: 412].

Ассоциация с увядшей розой через оперу фон Флотова ставит музыкальную тему предельно широко — в размышлениях о жизни как любви, томлении, желании, и о смерти как увядании, одиночестве, расставании. Вагнерианские масштабы позволяют рассматривать «Сирены» в схематическом подобии к «Летучему голландцу» Вагнера [Rohr Scaff 2000: 446]. Однако музыки Вагнера нет в «Сиренах».

Бен Доллард исполняет в «Сиренах» ирландскую песню «The croppy boy» (одиночество смерти): At the siege of Ross did my father fall, and at Gorey my loving brothers all. I alone am left of my name and race; I will go to Wexford and take their place. Ср. с «Улиссом»:

All gone. All fallen. At the siege of Ross his father, at Gorey all his brothers fell. To Wexford, we are the boys of Wexford, he would. Last of his name and race [U: 425].

Песня была написана во время восстания 1798 года, когда ирландские революционеры носили короткие стрижки. Герой песни, спеша мимо кладбища, забыл помянуть мать: Once by the churchyard he had passed and for his mother's rest he had not prayed. A boy. A croppy boy [U: 424]. Стивен отказался молиться за мать у её смертного ложа. В песне говорится о восстании против британского владычества, организованного «Обществом объединённых ирландцев», которым удалось захватить город, провозглашённый столицей республики Коннахт. Восстание было подавлено через четыре месяца. Был принят Акт об Унии, давший название Соединённому королевству Великобритании и Ирландии. Блум думает о своём умершем сыне Руди. Под влиянием музыки он переосмысливает жизнь и хочет возвращения, подобно тому, как Одиссей возвращается к Пенелопе.

М. Заткалик, композитор и музыковед, утверждает, что даже если писатель пишет о музыке, от этого его литературное произведение не становится музыкальным. По его мнению, можно говорить о сходстве эффектов, которые производятся литературой и музыкой, и не более того. Например, непонятно, что имеется в виду, когда речь идёт о построении «Сирен» в музыкальной форме фуги. Поверхностно, по его мысли, суждение о сонатной форме «Улисса» в целом. Вместе с тем можно говорить о сближениях музыки и мифологии, как и литературы и мифа у Джойса [Zatkalik 2001: 58].

Заткалик считает, что сравнение возможно по источнику музыкализации. Музыка ближе к бессознательному, чем словесное творчество, благодаря конденсации, фрагментарности и зеркальности. Поэтому литература приближается к музыке, возвращаясь к сфере бессознательного. Например, у Джойса морфемы начинают жить собственной жизнью, отходя от грамматических норм. У него, как и в музыке, происходит деперсонализация литературного персонажа. Заткалик приводит пример, о котором говорилось выше, — слияние имён Саймона и Леопольда в новообразовании Siopold [Zatkalik 2001: 60].

Музыковед выделяет четыре музыкальных эффекта, которые заимствует Джойс: (1) быстрая смена событий, прерывность; (2) временные пермутации; (3) частый повтор для фиксации в сознании читателя; (4) соединение значений в одной словесной форме [Zatkalik 2001: 61].

Музыкальный вкус Джойса, его любимая вокальная лирика оставили след на страницах его художественных текстов. Заголовок «Аравии» в «Дублинцах» мог быть навеян песней из кантаты Lalla Rookh английского композитора Фредерика Клея (1838—1889) под названием «Спою тебе три песни об Аравии». Поэтические переживания подростка окрашены музыкальным восприятием себя как арфы, к струнам которой прикасаются слова и жесты девочки: But my body was like a harp and her words and gestures were like fingers running upon the wires [D: 31]. Влияние грациозной мелодии и слов, призывающих не сдерживать слёз восторга, чтобы появилась радуга и вся душа ожила, усиливают молчаливое обожание объекта первой любви. Слёзы томления усиливаются стуком дождя по оконной раме, а радугу заменяет светящийся на улице фонарь или свет в чьём-то окне. Неслучайно у девушки фамилия Мэнган — она однофамилица ирландского поэта Джеймса Мэнгана (1803—1849), который, по мнению Джойса, умел передать откровение. К слову сказать, Мэнгана можно поставить в ряд с другими Джакомо в «Джакомо Джойсе», как его назвал сам Джойс в лекции, прочитанной об этом поэте в 1907 году в Триесте. Образы пробуждения и радуги войдут в разных вариациях в «Поминки». Прилагательное wild из строчки песни wild tales to cheat thee of a sigh повторяется в описании заброшенного сада (the wild garden behind the house [D: 29]), а небо сравнивается с замыкающим радугу фиолетовым цветом (the colour of ever-changing violet [D: 29]).

В «Двух рыцарях» уличный арфист исполняет музыку на слова Томаса Мура «Silent, O Moyle». По легенде, дочь короля Лира Фионнула оставалась лебедем девятьсот лет, пока святой Патрик не обратил Ирландию в христианство. Музыкой для этого произведения Томаса Мура послужила народная мелодия «Моя дорогая Эвелин» (связываются музыкой два текста «Эвелин» и «Два рыцаря»). Джойс восхищался этим произведением Томаса Мура, включённым в «Ирландские мелодии», как и вышеупомянутая «Последняя роза лета». Беспомощным животным называется Эвелин в конце рассказа, чем проводится параллель с превращением в лебедя [Florio 1993]. Упоминается произведение Томаса Мура и в «Поминках»: ...and I wound my swanchen's necklace a school of shells of moyler marine to swing their saysangs in her silents [FW:548.33—34]. Обыгрывая название, Джойс также напоминает, что Фионнула была превращена в маленького лебедя (нитка ракушек на лебединой шее ведёт свой рассказ в молчании заклятья, наложенного на владелицу морского ожерелья, изготовленного из ракушек Мойла). Джойс заменяет chain у Мура на necklace.

Silent, oh Moyle, be the roar of thy water,
Break not, ye breezes, your chain of repose, While,
murmuring mournfully, Lir's lonely daughter
Tells to the night-star her tale of woes.
When shall the swan, her death-note singing,
Sleep, with wings in darkness furl'd?
When will heav'n, its sweet bell ringing,
Call my spirit from this stormy world?
Sadly, oh Moyle, to thy winter-wave weeping,
Fate bids me languish long ages away;
Yet still in her darkness doth Erin lie sleeping,
Still doth the pure light its dawning delay.
When will that day-star, mildly springing,
Warm our isle with peace and love?
When will heav'n, its sweet bell ringing,
Call my spirit to the fields above?

В «Джакомо Джойсе» безымянная возлюбленная оставляет на закрытом чёрном рояле сложенный зонтик (Poised on its edge a woman's hat, red flowered, and umbrella, furled [JJ, 16]). Хотя зонтик принято ассоциировать с мещанством, в проекции на герб Шекспира, который усматривают одновременно с геральдикой Музы, можно думать, что зонтик может быть метафорой сложенного крыла у спящей лебеди, воспетой Муром. Такой деталью разделяются прообраз Музы, смертная женщина, и бессмертный образ Музы, воспетый Джойсом.

В «Аравии» в эпифаническом откровении персонажа используется синоним существительного woe из стихотворения Томаса Мура — anguish: ...and my eyes burned with anguish and anger [D: 36]. Молчаливая история Эвелин напоминает историю заклятья, наложенного на Фионнулу (Tells to the night-star her tale of woes). Если в песне на слова Томаса Мура есть простор полей и надежда, то Эвелин оказывается в городской клетке, ячейки которой, дома с красными крышами, выросли на месте пустыря, где когда-то резвились дети: One time there used to be a field there in which they used to play every evening with other people's children [FW: 37]. В «Протее» дословно приводится строчка из песни Томаса Мура «Let Erin remember the days of old»: when Malachi wore the collar of gold» [U: 68]. В этой песне поётся о Мала, известном своей освободительной войной против скандинавов не менее Брайана Бору. В 996 году в качестве трофея он взял себе воротничок норвежского принца Томара.

Музыкальные инструменты в доме и на улице, профессиональное и любительское исполнение на музыкальном инструменте, пение народной музыки и оперной музыки, концертное выступление и выступление в кругу знакомых, родственников и друзей, церковная музыка создают особую атмосферу в «Дублинцах».

В «Эвелин» молчание дома подчёркивается разбитой фисгармонией. Судя по названию, в ней воздух нагнетался мехами (harmonium [D: 38]). Во время болезни матери прогоняют от дома шарманщика. Отец Эвелин обозвал шарманщика «проклятым итальянцем». Шарманка была изобретена итальянцем Барбьери. Обычно на шарманке исполняли шесть-восемь мелодий. Эвелин слышала, как шарманка исполняла меланхоличную итальянскую мелодию (and outside she heard a melancholy air of Italy). В конце XIX века в районе Chancery Lane располагалась итальянская колония. Её обитатели были известными в городе шарманщиками (organ-grinders, hurdy-gurdy men). По данным переписи населения 1901 года, в Дублине обосновалось до ста итальянских семей. В «Улиссе», в восьмом эпизоде, также упомянуты пахнущие луком и грибами итальянские шарманщики.

В «После гонок» в гоночной машине сидит, вместе с другими, венгр Виллона, который напевает какую-то мелодию (kept up a deep bass hum of melody for most of the road [D: 46]). Он же на фортепиано играет вальс для танцующих мужчин. Он же импровизирует на фортепиано, когда остальные играют на деньги в карты: Villona returned quietly to his piano and played voluntaries for them [D: 50]. В разгар картёжной игры звуки фортепиано замолкают: The piano had stopped. Villona must have gone up on deck [D: 51]). Пение празднующих победу мужчин в том же тексте украшает незатейливая французская песенка «Кадет Руссель» (1792) о человеке, у которого всего было по три.

В «Пансионе» звучат вальсы, польки, отрывки из мюзикла в исполнении дочери хозяйки Полли. Сын хозяйки исполняет комические песни, достойные, наверное, присущего ему солдатского юмора.

В «Глине» миссис Доннелли играет для детей рил сочинения мисс Маклауд. Этот танец в быстром темпе с приставными шагами считается азбучным для начинающего танцора. После рила миссис Доннелли предлагает Марии спеть перед уходом небольшое вокальное произведение (песню) из числа старых песен (would she not sing some little songs before she went, one of the old songs [FW: 117]). Мария выбирает известную арию из оперы «Цыганка» ирландского композитора М.В. Бальфа. Она дважды поёт одни и те же восемь строчек, действительно вдвое уменьшая по содержанию арию. Дрожащий голос Марии выражает и её сожаление о том, что она оставила в трамвае пирожные, расчувствовавшись из-за встречи с джентльменом, похожим на выпившего полковника, а также её внутреннее волнение о любви, которая не случилась в её жизни. Плодовитый композитор, Бальф обладал даром сочинять вокальные произведения, удобные для исполнения. Для своей лучшей оперы он позаимствовал идею из французского балета «Цыганка», который шёл в Париже. Действие оперы происходит в Венгрии. Девушка Арлин, арию которой поёт Мария, была дочерью знатного человека. По стечению обстоятельств она провела двенадцать лет в цыганском таборе, где влюбилась в Тадеуша, тоже к цыганской крови не имеющего отношения. Во втором действии девушка спит в шатре, а просыпаясь, рассказывает Тадеушу о своём сне, о богатых чертогах, о всеобщем обожании и о верности своему единственному избраннику, который содержание её сна и слушает. Опера была поставлена в 1843 году в Лондоне, а со следующего года, с нью-йоркской постановки, начинается её шествие по сценам мира. Говорят, Бальф знакомил известных певцов со своими новыми вещами, занося в их спальни пианино.

В «Эвелин» моряк водил Эвелин на постановку «Цыганки», причём места в театре были лучше, чем она бы позволила себе сама. Её смущало, когда он пел патриотическую песню английского композитора Чарльза Дибдина (1740—1814), которая была написана специально для поддержания боевого духа моряков во время столкновения с французами: when he sang about the lass that loves a sailor, he always felt pleasantly confused [D: 40]. Примечательным в этой песне был припев: But the standing toast that pleased the most / Was «The wind that blows, The Ship that goes, And the lass that loves a sailor!» (wwwjames-joyce-music.com/extras/lasslovesailor.html). К любви песня имеет меньше отношения, чем к настойчивому призыву выпить за женщину, которая далеко. Как мы выяснили, с 1878 года 571 раз была поставлена опера на музыку Артура Салливана H.M.S. Pinaforte; or the Lass that Loved a Sailor. В этой опере дочь капитана Жозефина влюбилась в простого матроса Ральфа. Тайно от отца девушки молодые планировали побег. Ситуация с побегом напоминает случай с Эвелин и Фрэнком, хотя Эвелин подчёркивает, что окружающие знали об ухаживаниях Фрэнка. Такое совпадение вряд ли может быть случайным.

Дочь миссис Кирни в «Матери» получила образование в Королевской ирландской академии музыки, основанной в 1848 году и являющейся одной из старейших консерваторий в Европе. Имя и фамилия дочери, возможно, заимствованы из песни Сидни Морган (1783—1859) «Кэт Кирни». В песне поётся о девушке, которая родом из Килларни. Девушка играет на благотворительном концерте, где публика ждёт концерт, топая и свистя. Она исполняет ирландские мелодии и заслуживает аплодисменты. Однако не все исполнители понравились слушателям. Неудачным было манерное исполнение «Килларни» на музыку М. Бальфа. Эта баллада воспевает красоту Килларни — изумрудных островов, озёр, горных троп, лесов:

Music there for echo dwells make each sound a harmony
Many voiced the chorus swells tillit faint in ecstacy
With the charmful tints below seems the Heaven above to vie
All rich colours that we know tinge the cloud wreaths in that sky
Wings of Angels so might shine glancing back soft light devine
Beauty's home Killarney ever fair Killarney

Певица мадам Глинн подверглась жёсткой критике Джойса, выступившего в роли музыкального критика: The poor lady sing Killarney in a bodiless gasping voice, with all the old-fashioned mannerisms of intonation and pronunciation which she believed lent elegance to her singing [D: 165]. Возможна параллель с манерным поведением миссис Кирни, которая требовала плату за выступление дочери, как было оговорено заранее. Высокие стенающие ноты в исполнении мадам Глинн, над которыми смеялся зал, зеркально отражают ситуацию, в которую поставила себя и свою дочь миссис Кирни. Не менее саркастически Джойс отзывается о басе, который даже пел в постановке оперы Уильяма Винсента Уолласа «Maritana», когда заболел исполнитель основного состава. В опере четыре басовых партии. Галёрке пение понравилось, но певец не задержался в театре, поскольку перчаткой вытер нос. Один из участников концерта каждый год принимал участие в конкурсе певцов Feis Ceoil. Победителем этого конкурса был Джон Маккормак (1884—1945). На следующий год он уговорил Джойса принять участие в конкурсе. У Джойса были проблемы с чтением с листа, поэтому главный приз он не получил. Свою бронзовую медаль, как он говорил друзьям, он выбросил в реку Лиффи. Газетные отзывы о своём выступлении он носил в кармане, пока они не стёрлись в порошок. Певец, участвовавший в концерте в рассказе «Мать», на том же конкурсе получил бронзовую медаль, как и Джойс. Когда в тридцатые годы Джойс выступал в защиту певца Салливана, ему казалось, что Маккормак мешает его карьере. Джойс слушал записи Маккормака, которые сохранились до сих пор. Например, по исполнению Маккормака, его произношению и особенно по тонким вариациям ритма, можно судить, как следовало петь «Килларни».

Заголовок «Мёртвых» мог быть аллюзией на элегию Томаса Мура «Oh, ye Dead!» из знаменитого сборника «Ирландские мелодии». Песня исполнялась на видоизменённую мелодию, которую мог насвистывать пахарь. Томас Мур переиначил мелодию и ритм, коренным образом видоизменив первоначальную подвижную мелодию.

Мэри Джен служит органисткой в церкви св. Марии в зажиточном районе Дублина. Она исполняет виртуозное произведение для фортепиано. Топоним в названии песни The Lass of Aughrim совпадает с названием улицы, на которой в доме № 41 проживали родственницы Джойса сёстры Флинн, известные своими музыкальными талантами.

На организованных ими концертах в течение двадцати лет выступал Бартл М'Карти (Bartle M'Carthy), ведущий тенор в церковном хоре в соборе на Мальборо-стрит, который был известен исполнением арии Лионеля из «Марты» фон Флотова. Он пытался выступать в Лондоне и Америке, но успеха не добился (www.jjon.org/jioyce-s-people/bartell-d-arcy). Его коньком было музыкальное произведение «Goodbye, Sweetheart, goodbye!» Об этой вещи можно судить по сохранившейся записи в исполнении Джона Маккормака. Бартла М'Карти считают наиболее вероятным прототипом Д'Арси, голос которого всколыхнул в душе Греты воспоминания о первой любви.

На празднике в доме Морканов гости танцуют французский танец кадриль, для которого достаточно двух-четырёх пар, расположенных по прямоугольнику, а потом английский парный бальный танец лансье, известный как бальная кадриль, для которого нужно участие такого количества пар, чтобы их число было кратно четырём.

Джулиа Моркан исполняет виртуозную арию Эльвиры из оперы Винченцо Беллини «Пуритане». Эльвира собирается замуж за Артура, она готовится к бракосочетанию. Но Артур спасает королеву Генриетту, выводя её из замка под видом своей невесты Эльвиры. Эльвира безумеет, страдая. Когда всё выясняется, Эльвира становится прежней, а помилование спасает Артура от верной казни. Влюблённые воссоединяются навсегда.

Оперы Беллини, Россини и Доницетти славились виртуозными колоратурами. И тётя, и племянница увлекаются техническими музыкальными произведениями, что говорит об их профессионализме. Мечта обеих, однако, не реализована. Джулия поёт не на оперной сцене, а в церковном хоре; племянница даёт уроки музыки и служит органисткой, а не ведёт активную концертную деятельность.

В «Мёртвых» Джойс описывает театральный Дублин, упоминая итальянские театральные труппы, выступавшие на его сцене, и оперных теноров и сопрано. Д'Арси совершенно справедливо выделяет из теноров современности неаполитанца Энрико Карузо (1973—1921). Когда Карузо начинал свою карьеру, в Италии было 360 первоклассных теноров, из них 44 знаменитых. Выбиться было трудно, но Карузо сумел это сделать, исполнив в молодом возрасте партию престарелого отца, партию сына которого исполнял шестидесятилетний тенор.

У Карузо был чарующий, страстный голос, полный палитры чувств и эмоций. Он обладал прирождённым драматическим даром. Сохранившиеся записи, несмотря на несовершенство звукозаписывающей аппаратуры, оставляют очень сильное впечатление — голос текуче льётся, парит, звучит объёмно, сочно и волшебно, как в исполнении Una Furtiva Lagrima из оперы Доницетти «Любовный напиток» (запись от 1904 года). Провинциальный Дублин не мог пригласить Карузо, получавшего баснословные гонорары, хотя в Лондоне, Париже и Милане, как подчеркнул Д'Арси [D: 227], Карузо выступал. Когда в Буэнос-Айресе Карузо пел ариозо Хосе, сфальшивили, заметно для дирижёра, оркестранты, у которых от волнения покатились слёзы. Карузо умел создавать правдивые образы на сцене.

Джулия Моркан восхищается английским тенором Уильямом Паркинсоном (1834—1905). В 1870-е годы он пел и на оперной сцене Дублина, выступая во многих ролях, например, Лионеля в «Марте» и Тадеуша в «Цыганке»: A beautiful, pure, sweet, mellow English tenor [D: 228]. Мэри Джен в связи с постановкой оперы французского композитора Амбруаза Тома «Миньон» вспоминает английское сопрано Джоржину Бёрнс и её исполнение заглавной роли. Бёрнс дебютировала на сцене в возрасте семнадцати лет в 1877 году. Возможно, Мэри Джен думает о виртуозной арии Je suis Titania, с пассажами и трелями, где Бёрнс блистала своим высоким «до». Это партия из репертуара колоратурного сопрано, как и ария из «Пуритан» Беллини, которую технически точно исполнила Джулия.

Неслучайно упоминается и комическая опера Мейербера «Динора», которую перестали ставить, о пастушке Диноре и пастухе Гоэе, свадьбу которых расстроила страшная буря. Гоэль отправляется на поиски клада, возвращается, чтобы спасти из потока обезумевшую Динору, и понимает, что его Динора — вот настоящий бесценный клад, который у него есть. Несмотря на явную натянутость сюжета, партия Диноры была выигрышна для колоратурных сопрано, где можно было блеснуть. В «Лукреции Борджиа» Доницетти также много эффектных колоратур. Мэри Джен показывает хорошее знание репертуара колоратурного сопрано, как, разумеется, и сам Джеймс Джойс.

Среди упоминаемых в «Мёртвых» певцов, блиставших в Дублине, мецо-сопрано Зелия Требелли (1838—1892), драматическое сопрано Тереза Тиетенс (1831—1877), оперный тенор Итало Кампанини (18461896), драматическое сопрано Илма ди Мурска (1836—1899), Луиджи Ра-велли, испанский оперный тенор Антонио Арамбуро, Антонио Джиульини. Джойс был любителем оперы. Он не пропускал оперных спектаклей, когда жил в Триесте. Учителем вокала у Джойса в Триесте был Джузеппе Синико (фамилия миссис Синико в «Несчастном случае» навеяна этой семьёй).

Таким образом, звуки музыки наполняют художественный дискурс Джойса. Своё увлечение пением он автобиографически перенёс на страницы своих книг.