3.4.2. Интердинамизм языкосознания Джойса

Под интердинамизмом мы понимаем вовлечённость собственных художественных текстов писателя в антропоконцептуальное пространство его идиостиля.

У Джойса интердинамизм является важным условием для поддержания единообразия эпифанической модели художественного текста. Интердинамизм проявляется во включении фрагментов из ненапечатанных текстов, например, ранних эпифаний и «Джакомо Джойса», в «Портрет» и «Улисс». Интердинамизм можно считать методом развития эпифанической модели художественного текста: добиваясь узнаваемости и принятия модели на определённом этапе её развития, Джойс делает качественный скачок, причём внутри одного художественного текста. Так строится «Улисс», о чём неоднократно говорили джойсоведы. Интердинамизм проявляется также в узнаваемости сетевых (полевых) разработок сквозных концептуализаций, например, размышления о Шекспире, в том числе его непрямые цитаты, и, наиболее последовательно, грехопадение человечества, проходящее через весь идиостиль Джойса. Интердинамизи подчёркивается присутствием в разных текстах одних и тех же персонажей, переходящих из «Дублинцев» или «Портрета» в «Улисс». Например, Грета и Габриэл Монрой из «Мёртвых» упоминаются в «Улиссе». Личностные переживания Стивена Дедала объединяют «Портрет» и «Улисс».

Интердинамизм Джойса подпитывается тем, что принято называть интертекстуальностью. В одних случаях Джойс обращается к прямым отсылкам, достаточно прозрачным для читателя. В других случаях отсылки к произведениям мировой культуры спрятаны под интердинамическим шифром. Такой приём распространён в «Поминках», где механизм интердинамизма осваивается словами-саквояжами.

Интердинамизм Джойса строится также скрытыми повторами, когда иноязычное слово «всплывает» в английском переводе. В «Поминках» Джойс использует контактный перевод, как ниже:

...from his dauberg den and noviny news from Naul or toplots talks from morrienbaths... [FW: 333.35—36].

Данный пример иллюстрирует контактный перевод украинской лексемы со значением «новости». «Новости из Наула» связаны с деревней Наул (в переводе с ирландского языка название деревни Naul означает «скала»), которая находится на пути от Дублина до порта Дрогеда. На территории Ирландии здесь было доисторическое поселение, о чём свидетельствуют археологические раскопки, успешные уже после смерти Джойса. В поселении находился Белый Замок, сооруженный в XIII веке (родовое гнездо семейства Кэддел). Осталось описание замка, лестница которого вела на крышу, где был установлен телескоп. Хозяин замка наблюдал в него скачки: он поклялся, что лично на скачках присутствовать не будет. Но новости о них он получал в ходе собственного наблюдения в мощное увеличительное устройство. Валлийское dau — это числительное «два», т. е. dauberg можно прочитать как «гора с двумя вершинами» или двуострая скала, исходя из этимологии топонима Наул. Скала находится по обеим сторонам реки Делвин, протекающей в Науле. Кроме Белого Замка, сохранилось предание о Чёрном замке, построенном до XIII века семейством Геневиль. Он находился на возвышенности, и его башни возвышались над цепью холмов. Таким образом, числительное «два» может указывать на то, что в Науле было построено два замка, чёрный и белый, на скалы по двум берегам реки Делвин (dau + berg). Но с деревней связано ещё два знаменательных события: за год до смерти верховный король Ирландии Брайан Бору (Brian Boraimhe), который много лет вёл партизанскую войну против викингов, сжёг Наул как скандинавское поселение на территории Ирландии. Повторно в окрестностях Наула победу над скандинавами одержал король Брега в 1052 году.

Имя Брайна Бору, известного в истории Ирландии сопротивлением викингам, часто повторяется в «Поминках», обыгрывая коричневый цвет и имя Джордано Бруно. Например: Bruinoboroff, the honeymoonger, and the grizzliest manmichal in Meideveide [FW: 340.21—22]. Бору, имя и фамилия которого угадываются в ослышке первого новообразования, погиб вместе со своими тремя сыновьями в решающей битве при Кологарде в 1014 году. Джойс одним новообразованием указывает на два прозвища, которые были у Брайана — Бору и Борома. Прозвище Борома Брайан получил, когда возобновил взимание дани с жителей Лейнстера, выступивших против него в союзе с викингами. Дань уплачивалась скотом и называлась «борома» (Джойс использует лексему «боров» для указания на скот). Русский медведь — бурого (коричневого) цвета (ослышка русской лексемы «медведь», выводимой из американской медвежьей породы гризли). Мужское имя Бруно происходит из др. — герм. bran «коричневый», в переносном смысле обозначая человека, ассоциируемого с медведем. Интердинамично упоминание этого цвета, который в «Дублинцах» создаёт облик города вместе со зданиями и горожанами, например, в рассказе «Глина»: she was glad of her old brown waterproof [D:113] (коричневый дождевик); he wore a brown hard hat [D: 14] (коричневая шляпа). Похожий цвет должен был быть у земли, которую Мария выбрала в игре с завязанными глазами. Коричневый цвет ассоциируется с мистером Даффи в «Несчастном случае»: His face, which carried the entire tale of his years, was of the brown tint of Dublin streets [D: 120]. Старые домики в Дублине были тоже коричневого цвета, как тот, в котором живёт Эвелин в одноименном тексте: not like their little brown houses, not bright brick houses with shining roofs [D: 37].

В связке с варягами поселение Наул упоминается ранее в одном предложении, в котором скандинавские набеги локализуются на двух перифериях — Ирландия с военным противостоянием и Киевская Русь, мирно урегулировавшая политические вопросы с викингами: a meatous conch culpable of cunduncing Naul and Santry <...> the Variagated Peddlars [FW: 310: 13,15]. Джойс проводит параллель между неудавшимися попытками Бору создать централизованное государство в Ирландии и процветавшей в его время Киевской Русью, название которой даётся в ирландском варианте O'Keef-Rosses [FW: 310: 16]. Напрашивается ещё одна ассоциация: религиоведы считают, что церковь святого Патрика, апостола Ирландии, с которой связывают христианизацию острова, могла повлиять на христианизацию Руси через варягов.

Через meatous conch, однако, можно выйти на древнеримскую мифологию, т. к. лексема conch обозначает древнеримское судно. Всё сочетание «мясистый моллюск» является аллюзией на Тритона, который во время сражения с гигантами нашёл раковину, выдолбил её, затрубил, и все враги сбежали. Мясистый продукт является продуктом питания, что связывает meatous conch с pentschmyaso [FW: 339.6]. Дословно meatous conch culpable обозначает «мясистая раковина, заслуживающая порицания, виновная, преступная». В проекции на деревню Наул происходит её наделение свойством оболваненной (dunce «болван») в сочетании с cun (цунь — наименьшая единица в традиционной китайской системе измерения расстояния). Начальные слоги в прилагательных meatous и culpable составляются в изречение mea culpa («моя вина» — формула покаяния и исповеди у католиков). Возможное прочтение: ошибка Наула, не выступившего на стороне Брайана Бору, стоила поселению сожжением (аналогия с мясистым моллюском).

Возвращаясь к древнеримскому судну и Тритону в древнегреческой мифологии, выходим на скалу, в проливе которой обитали два морских чудовища, Сцилла и Харибда. Скалы, где жили чудовища, находились на расстоянии полёта стрелы (объяснение китайской лексемы, обозначающей единицу измерения расстояния). Один из эпизодов «Улисса» джойсоведы традиционно называют «Сцилла и Харибда».

Как говорилось выше, поселение было сожжено, поскольку сопротивлялось объединению Ирландии, в то время как варяги, викинги на вёслах, вместо противостояния выбрали Варяжский торговый путь. Киевская Русь, таким образом, служит антиподом военному противостоянию скандинавским захватам. Но Варяжский путь вёл в Византию, где остались свидетельства о городе Наула. Путь успешно функционировал как раз во время упоминаемых ирландских событий, связанных с Брайаном Бору.

Наконец, Naul and Santry — два топонима на карте Ирландии. На севере Дублина протекает река Сантри, на которой расположен город Сантри (дословно топоним обозначает «древнее племя»). Во время скандинавских завоеваний на эти плодородные земли прибыли скандинавы, занимавшиеся земледелием. Напоминает о том времени собирательное название области Fingal, что означает «светловолосый чужеземец». История двух поселений прямо противоположна — одно было уничтожено, а другое выжило во время скандинавского нашествия. Тогда возможно одновременное прочтение: сожжённый в танцующем пламени Наул и "танцующий-поющий", переживший лихие времена Сантри. Иными словами, в любом противостоянии приходится проходить между Сциллой и Харибдой, а там, как получится, о чём и сообщают новости noviny news from Naul — дословно новости со скалы. По такому же тонкому льду движется мысль Стивена в «Сцилле и Харибде», когда он рассуждает о Шекспире-человеке и его «Гамлете»: What's a ghost? Stephen said with tingling energy. One who has failed into impalpability through death, through absence, through change of manners [U: 281]. Стивен подчёркивает, что призраку присуща неразличимость / неуловимость / неощутимость / неосязаемость (impalpability), т. к. призрак проходит сквозь смерть, отсутствие, изменение.

Фрэнсис Бекон разграничивал четыре вида призраков. Гамлет не спешит отомстить за смерть отца, поскольку требующий отмщения призрак может быть призраком рода, неровным зеркалом, искривляющим отражение о том, что на самом деле произошло. Гамлет предостерегает себя от слепого следования чувствам. Он между Сциллой и Харибдой. В буквальном смысле Гамлет вызывает призрак театра, чтобы убедиться, что призрак не приувеличивает вину того, кого обвиняет. Гамлет избавляется от своих внутренних призраков, которые мучают и Стивена Дедала.

Включение украинской лексемы со значением «новости» поддерживается в том же самом предложении новообразованием morrienbaths, которое в славянском ключе прочитывается как курорт на морском побережье, и спрятанным в melost (дословно, потерянного меня) русском слове «милость»: with love to melost Panny Kostello from X.Y. Zid [FW: 334.3—4]. В польский блок можно войти через польскую лексему milosc со значением первого английского слова love. В русском языке говорят любо-мило или мил да люб, что, возможно, обыгрывается Джойсом. Речь идет о послании к пани (включается игра словами с упоминанием стилистического приёма и Пана), фамилия которой та же, что и у американского мафиози Фрэнка Костелло, участвовавшего в манхэттенских пивных войнах (фамилия также содержит польское слово «костёл»). Послание подписано фамилией, совпадающей с польской лексемой zyd и словенской лексемой zid («иудей»).

В проекции на Киевскую Русь, о которой говорилось одновременно с Брайаном Бором в рассказе о русском генерале, появление данного нормативного этнонима для иудеев в Киевской Руси, оправдано и позволяет провести параллель с «Улиссом», где директор школы рассуждает в разговоре со Стивеном об иудеях на территории Ирландии: Ireland, they say, has the honour of being the only country which never persecuted the jews <...>She never let them in <...> That's why [U: 54—55]. Директор школы лукавит. Евреи были изгнаны из Англии и, следовательно, Ирландии в 1290 году. Но два века спустя прибыли первые еврейские переселенцы из Португалии и Испании. Первая группа евреев в Дублине называлась марранами. В этой связи можно рассмотреть варианты имени De Marera: в испанском море mar и особенно de mar соотносится с морской эрой, указывающей через испанский язык, возможно, на прибытие из Испании морским путём. Однако в связи с тем, что данное сообщение появляется как новость в связке с украинским словом и его переводом, вероятно, Джойс имел в виду сексуальные домогательства еврейского дентиста в Дублине к женщине лёгкого поведения (в английском языке mar может обозначать «ушиб, синяк»). Это произошло в двадцатые годы: та серия убийств евреев не раскрыта до сих пор. Евреи же, населявшие «маленький Иерусалим» в Дублине в связи с этими событиями стали выезжать из Ирландии. Предполагается, что убийцы евреев скрылись в Мексике и США. Возможная подсказка: she was a wanton for De Marera to take her genial glow to bed [FW: 334.5]. В английском языке wanton означает «распутница». Пани, на которую указывает Джойс, использовала убийц против посягательств некоего иудея (через отсылку к мафиози Костелло).

Насколько предсказуемы приёмы плюрализма смыслов, которыми пользуется Джойс? Они повторяются, как в данном предложении. К ним относятся новообразования (morrienbaths — морской + курорт по типу Бата в Англии, упоминание о римских банях, купальнях); конфигурации, построенные игрой словами (De Marera); нормативная лексика, в которую «вцеплены» находящиеся в окружении компоненты (meatous culpable = mea culpa); ослышки иноязычной лексемы (melost — возможно, русская лексема милость); перевод украинской лексемы на английский язык (noviny news); обыгрывание этимологии топонима (Naul «скала»).

Предельное уплотнение художественного текста во множественных проекциях и разрастающихся ризомах, таких как нашествие викингов, грехопадение, еврейская проблема, морские плавания, любовь, торговля, должно схватываться читателем одновременно. Линеарное чтение постоянно стопорится. Строится гипертекст, поскольку сосредоточение на одной лексеме движет мысль дальше, к неожиданному для читателя открытию своего нового восприятия мира в зыбкости смыслов. Как показано выше, через подводку к лексеме zid оказалось возможным выйти на убийства евреев в Ирландии в двадцатых годах, о которых современный читатель, мало знакомый с историей Ирландии или общиной марранов, может не знать. Связку love to melost можно считать нарративным компонентом (сколько историй рассказано о людях, потерявших голову от любви!), в котором спрятаны два славянских корня глагола со значением любить (русский «любить» и польский milosc). Польские ослышки (костёл, пани) выводят на польский срез, к еврейским погромам, через которые происходит возвращение к погромам в «маленьком Иерусалиме» Дублина.

Так построен весь текст, с латинскими крылатыми выражениями, мифологическими прямыми и скрытыми отсылками (через раковину выход на Тритона, а через древнеримское судно и упоминание о раздвоенной скале через ирландский топоним — на плавания Одиссея и древнегреческую мифологию). Для всего, что бы ни говорилось в тексте, нужна обратная проекция в Ирландию. Все зацепления в мировую историю, культуру, современность нужны для обратной проекции в Ирландию, которую «Поминки» вводят в мировой контекст.

Полевой, ассоциативный, сетевой подход необходим для аккумуляции смыслов в ризоме. Но внутри ризомы есть свои векторы, которые делают входящие в неё компоненты открытыми для подобных ризоморфных построений. Многослойность включаемых языков и культур позволяет «поворачивать» и «разворачивать» художественный дискурс в направлении мысли, заданном ослышкой, словом-саквояжем, этимологией топонима и другими способами. Разрастание ризомных сетей со своими сетевыми контурами контролируется надстройками смысла как свёрнутыми повествованиями.

Эпифаническим откровением становится совместная деятельность писателя, конструирующего нелинеарную действительность, и читателя, находящего в построениях, возможно, и то, к чему Джойс интуитивно направлял. Как только читатель вступает в знакомое русло, писатель добавляет новые возможности, расставляет новые смысловые загадки-ловушки, творит активное чтение, в котором элемент языковой игры находится на пьедестале всеобщего диалога. Картезианская логика с линеарной формой анализа заменяется видимым хаосом, в котором господствует гипертекстовая, нелинеарная конструкция.

По мысли М. Гилспи, нелинеарное мышление добавляет плюрализм эстетический, а привычная линеарность становится грузом, который воспринимается как хаос [Gillespie 1998—1999: 360]. Гилспи проводит параллель с одномерным множеством Кантора, фракталами Мандельброта и ковром Серпинского.

Как известно, одномерное множество (пыль) Кантора строится так: берётся отрезок прямой единичной длины, затем он делится на три равные части, средний отрезок вынимается. Затем подобная процедура подвергается вновь в каждом из двух оставшихся отрезков. И так до бесконечности. Построение Кантора выявляет мощность континуума.

Джойс строит «Поминки» динамической системой, отказываясь от монолингвальности. Отрезком прямой единичной длины является ожидаемое конвенциональное повествование, разумеется, о семействе Финнеганов, ирландцев душой и телом. Динамическая система самоподобна, так как выстраивается как Something Like This. Разрывное множество образуется срединным компонентом Like, который указывает на самоподобие и изымается из конкретного художественного текста для эпифанического переживания. Вынимаемый средний компонент, подобно канторовой пыли, необходим для вхождения во множество, которое для Джойса образуется его собственными художественными текстами, его сетевым полем интердинамизма, где задан вектор движения, — сквозь (through) СОПРИКОСНОВЕНИЕ (TOGETHERNESS).

Первый компонент Something может порождать бесконечные соприкосновения по модели главного линеарного отрезка — Повествование (макроструктура). В сферу действия первого компонента войдут все переработанные Джойсом сюжеты мировой культуры, т. е. то, что принято называть интертекстуальностью.

Второй компонент, изъятое подобие, является сферой действия эпифанического откровения (переживание художественного дискурса, а не его интерпретация, поскольку множество разрывное и разветвлённое). Это процесс нами называется эпифанизацией, в который писатель погружает читателя. Здесь творится СОПРИКОСНОВЕНИЕ.

Третий компонент вовлекает все художественные тексты Джойса и другие тексты, вобравшие в себя ту же или похожую модель художественного текста. Самобытность идиостиля Джойса состоит в культивировании сетевого самоподобия. Повествование исключительно конструируется как НЕЧТО ПОДОБНОЕ (открытость «Улисса» за счёт гомеровского вектора, открытость «Дублинцев» за в программном параличе городского механизма, открытость «Поминок» с отсутствующей конечной точкой).

Рис. 7. Канторова пыль

Поясним сказанное на примере «Дублинцев», где развёрнутое множество строится формальным делением на блоки «детство», «юность», «зрелость», «общественная жизнь» и текст обобщающего характера «Мёртвые».

Общим для эпифанизаций блока «детство» является детское переживание недетской ситуации (познание чужой смерти, столкновение с физической патологией, первое любовное томление). Например, в «Аравии» игра в индейцев, встреча с соседкой на крыльце ее дома, утреннее следование за ней в школу, субботние походы с тётей за покупками — всё то, что рутинно и предсказуемо, в день посещения базара выходит из привычной колеи. Опускается ритуал следования за девочкой в школу, обычные игры на улице после школы сменяются напряжённым ожиданием обещанных денег внутри дома. «Нежданная встреча» рождается в отдалении от унылой повседневности, а в тупике опустевшего базара вырывается душа внутреннего человека.

Четыре текста в блоке о юности строятся «нежданной встречей» с навязанным «событием»: расставание с моряком, проигрыш в карты, свидание с выгодой, вынужденный брак. Продолжающееся оцепенение, унаследованное от эпифанизаций первого блока, уточняется оцепенением расставленной ловушки.

В третий блок включаются «Облачко», «Личины», «Глина» и «Несчастный случай». «Нежданная встреча» происходит вне дома. Персонажей либо приглашают в гости (встреча в фешенебельном ресторане, праздник в доме бывшего воспитанника), либо они сами планируют своё развлечение. Во всех случаях ожидаемое событие приобретает неожиданный поворот. В этом блоке чётко противопоставляются имплицированная возможность повествовательного действия, которому не суждено состояться, и оцепенение ловушки.

В блоке «общественная жизнь» три текста «День плюща», «Мать» и «Милость Божия» объединяются оцепенением перенесённой ответственности. В «Дне плюща» намёком служат веточка плюща в петлице у двух человек в зале заседаний, а также две зажжённые свечи. Можно представить себе по аналогии с текстом «Сестры» сцену, когда кто-то на улице подходит к зданию, где находился комитет знаменитого политического лидера, и видит свечи, которые ставят у гроба. В «Матери», пока событие идёт своим ходом, миссис Кирни мечется в поисках несуществующего комитета. В «Милости Божией», если и возникает осложнение, то оно связано с постоянной сухостью во рту или необходимостью воздержаться от принятия алкоголя до окончания службы в церкви. Калейдоскопичные сцены сменяют друг друга. В «Дне плюща» штопор ищется усерднее, чем собираются голоса избирателей. В «Матери» артистам предлагается угощение, от которого они не отказываются. В «Милости Божией» друзья сдабривают выпивкой любое решение. Толчки к действию импульсивны и сиюминутны, как вылет пробки из подогретой бутылки. Люди словно топчутся на месте, предпринимая бесполезные действия, которые возвращают к исходному положению.

Эпифанизации в «Мёртвых» развёртываются ассоциативной проекцией в другие тексты цикла. Габриэл дважды думает о том, что застольная речь поручается ему не впервые, так же как и Чандлер из «Облачка» дважды ловит себя на мысли о превосходстве над окружающими. Монетка, подаренная Лили, катализирует монетку, отданную щеголю в «Двух щеголях». Порок засасывает Фредди, как и Джимми в «После гонок», над ними вырастают грозные тени спившихся Брауна и Фаррингтона из «Личин». Мисс Айворс сродни мисс Хили («Мать»).

В «Мёртвых» любая «сцена» становится подобной (like that), извлекаемой из предсказуемости планируемого «события». Событие в текстах из детской жизни осмысляется в понятиях that, в то время как в «Мёртвых» that was all (традиционный вечер) включается в эпифанизацию (gathering such as this). Если в «детстве» надстройкой «подготовки» является любое приключение (real adventure), то в «Мёртвых» любая надстройка означает that, как и «сцена» (I never heard your voice so good = that) или «нежданная встреча» (something like that). В первых трёх текстах «нежданная встреча» сигнализируется указательным местоимением such (such a beautiful corpse в «Сёстрах», such a whipping во «Встрече», such a thing в «Аравии»). В эпифанизацию включается нерегулярное движение (a nice warm whipping, trembling hand), которое в «Мёртвых» (их синоним shuffle) остаётся в базовой категории «событие» и не включается в процесс эпифанизации. В эпифанизацию «детства» проникают лексемы silence («Аравия»), surprised («Сёстры», «Аравия»), such and such sins («Сёстры»), escape/alone («Встреча»), sensation of freedom («Сёстры»), strange (ly) («Сёстры», «Встреча»), т. е. реальный мир вклинивается в возможный мир внутреннего человека (this world). В фокусе-эпифании оказываются порядок (freed from disorder) и чаша страдания (that chalice в «Сёстрах» и my chalice в «Аравии»). Повествование строится как THIS TIME / SUCH AS THIS (=Dublin) / NEVER LIKE / THAT IMAGE.

Заполнение изъятого множества LIKE (THIS) возможно только в поиске новой формы. У Джойса нет повторов формы, потому что однотипными по форме текстами мощности континуума не построить. Более того, гибкость формы требует внутренней перестройки, что прослеживается в переходах от одного эпизода «Улисса» к другому.

Например, предпоследний эпизод «Улисса», построенный в форме вопросов и ответов, является фокусом-эпифанией «мыслей о мысли» в течение одного дня (past day) в их универсальности (universality), независимо от конкретной личности (name, age, race, creed). В нём активизированы речевые составляющие эпифанизации: столкновение сознания с окружающей средой обобщается приставкой с отрицательным значением: there being no known method from the known to the unknown, a mobility of illusory forms immobilized in space; пространственная временность мысли: ...Bloom's thoughts about Stephen's thoughts about Bloom and Bloom's thoughts about Stephen's thoughts about Bloom's thoughts about Stephen? [U: 919]; принципиальная выводимость одного из другого, как в последовательности неполных номинативных предложений, соединяемых двоеточием (в рассуждениях о воде предложение соединено 35 двоеточиями); текучесть мысли, выраженная повторами, причастными формами, наречиями, предложными оборотами («neverchanging everchanging water» [U: 905]).

Однако отголоски подобных построений можно найти в XIX веке. Фрэнсис Гальтон разработал методику составных портретов в фотографии. В 1879 году он провёл эксперимент, записав 75 слов на карточках; затем он брал карточку и записывал все ассоциации, которые вызывало слово, написанное на карточке; полученный результат настолько обнажал ход человеческой мысли, что Гальтон отказался опубликовать свой результат, полагая, что не сможет это сделать со всей полнотой, которую обнаружил.

Как напоминает Дж. Эммот, в 1844 году геолог и писатель Хью Миллер стоял на берегу одного из Гебридских островов и размышлял об истории, хранимой скалами и галькой, воображая разбитый о камни корабль [Emmott 2011: 468]. Также прогуливается по морскому побережью Дублина Стивен в «Улиссе», думая о вечности: See now. There all the time without you: and ever shall be, world without end [U: 57]. Под его ногами хрустят галька и выброшенные морем ракушки — память веков. Во время жизни Миллера сформировался взгляд на синтез геологии и филологии, отзвуки чего прослеживаются и в размышлениях Стивена, концентрирующихся на векторе «сквозь»:

Diaphane, diaphane. If you can put your five fingers through it <...> You are walking through it howsomever <...> A very short space of time through very short times of space [U: 56].

За четыре года до изобретения Томасом Эдисоном фонографа Флоренс Макландбург писала в рассказе «Automaton Ear» о подобной машине:

«As a particle of the atmosphere is never lost, so sound is never lost. A strain of music or a simple tone will vibrate in the air forever and ever, decreasing according to a fixed ratio. The diffusion of the agitation extends in all directions, like the waves in a pool, but the ear is unable to detect it beyond a certain point. It is well known that some individuals can distinguish sounds which to others under precisely similar circumstances are wholly lost. Thus the fault is not in the sound itself, but in our organ of hearing, and a tone once in existence is always in existence» [McLandburgh 1876: 7].

В этих словах, как указывает Дж. Эммот, обнаруживаются перепевы Чарльза Бэббиджа (1791—1871), разработавшего базовую концепцию вычислительных машин. Бэббиджу принадлежат слова о том, что воздух (у Джойса Etheria Deserta [FW: 309.9]) — это огромная библиотека, которая содержит всё, что когда-либо прошептал человек. Напомним, что Стивен прислушивается к памяти морского побережья, ступая по берегу с закрытыми глазами: Am I walking into eternity along Sandymount strand? Crash, crack, crick, crick [U: 56].

Герой рассказа Флоренс Макландбург загорелся идеей создания устройства, которое бы фиксировало вибрации звуков. Изобретатель мучается над тем, как разделить звуки в потоке. Изобретённый им инструмент настолько его захватил памятью мира, что он захотел сохранить его для себя в тайне от всех. В «Улиссе» Блум называет три свойства, хранимых памятью о человеке, — глаза, походку и голос: Well, the voice, yes: gramophone. Have a gramophone in every grave or keep it in the house [U: 171]. Он называет граммофон — техническое устройство, хранящее память о голосе человека, сравнивая его с фотографией, запечатлевшей черты лица. Такое устройство, во сне, создал герой Флоренс Макландбург.

У Джойса интердинамизм служит тому, что Мишель Серр (Serres) назвал словом syrrhesis (syr «вместе» + rhesis «течь»). Подобно Беббиджу, который работал над порядком знаков для машины будущего, Джойс в «Поминках» переосмыслил порядок знаков в форме слова: смешение языков, ослышки, фрагменты реальных слов, новообразования, сложение которых рождает новый смысл, заставляет слова, входящие в новообразование, жить новой жизнью, а не той, что стабилизована тезаурусом.

Антропоконцептуальное пространство в идиостиле Джойса вбирает в себя реликты, мировые отзвуки человечества в том разнообразии, которое способен постичь человек. Для этого нужны формы, рождающие множественные смыслы, составные техники, направляющие трансформацию гомеостаза, — вынутая средина, как в касторовой пыли, переживаемая саморегуляция открытой системы в подобии целого Something Like That. Как Гальтон соединил в составном портрете генетические фамильные свойства в мета-лице, так и Джойс дал образец мета-письма, в котором множественность форм приводится к мета-переживаниям эпифанического озарения, где вместе «текут» языки и культуры сквозь пространство времён во внутренней турбулентности присущей им интердинамике.