1.5. Смысл и значение слова

В повседневной речемыслительной деятельности происходит постоянное взаимодействие между континуальной и дискретной составляющими нашего мышления: «С помощью логики мы надеемся что-то непротиворечивым образом осмыслить из неисчерпаемого богатства континуальных потоков, но, осмысливая в рамках четких категорий через кодирование смысла в дискретах, настолько сужаем смысл понятого, что потом снова возвращаемся к размытым континуальным представлениям. В этом особенность нашей культуры, в этом ее неразгаданная тайна» (Налимов, 1979: 225).

Сказанное можно проиллюстрировать примером из лекции А.Р. Лурия, в которой он говорит о разнице между смыслом слова и его значением: «Взрослый культурный человек располагает обоими аспектами слова: и его значением, и его смыслом. Он твердо знает устоявшееся значение слова и вместе с тем может каждый раз выбирать нужную систему связей из данного значения в соответствии с данной ситуацией. Легко понять, что слово «веревка» для человека, который хочет упаковать покупку, имеет один смысл, а для человека, который попал в яму и хочет выбраться из нее, это средство к спасению» (Лурия, 1979: 54).

Подобное разграничение смысла (Sinn) и значения (Bedeutung) слова восходит к работам Готлоба Фреге (Frege), немецкого логика, математика, философа, языковеда. Появление его статьи «Значение и смысл» связано с решением им чисто гносеологического вопроса — как человек познает мир. «Если денотат знака — это вещь, данная нам в ощущениях, то мое представление об этой вещи есть внутренний образ, возникший у меня на основе моих впечатлений об этой вещи, а также в результате моей деятельности, физической и мыслительной, связанной с этой вещью. Представление (внутренний образ) всегда субъективно меняется от человека к человеку. Отсюда проистекает многообразие представлений, сопряженных с одним и тем же смыслом» (цит. по Баранчик, 1998: 778).

Логика Г. Фреге оказала большое влияние на многие лингвофилософские течения. Так, в феноменологии (М. Гайер, Э. Гуссерль, Л. Ландгребе, М. Мерло-Понти, А. Райнах, Ж. Сартр, М. Хайдеггер, М. Шеллер, Э. Штайн и др.) делается акцент на интенциональной природе сознания, что ведет к феноменальности смысла.

Реализуемая в рамках системо-мыследеятельностной (СМД) методологии О.И. Генисаретского и Г.П. Щедровицкого трактовка смысла и значения как проблемы объяснения знака в качестве целостного образования в деятельности и одновременно как популятивного объекта также указывает на множественные формы существования знака в процессах коммуникации и трансляции (Бабайцев, 1998: 629 и сл.).

Осуществляемый в работах позднего Л. Витгенштейна (Wittgenstein) анализ плюральной вариативности процессуальных актуализаций языка подчеркивает, что значение не исходно, — оно возникает в ситуации контекстных словоупотреблений, организованных по определенным правилам «языковой игры».

Основанная на концепции Л. Витгенштейна и концептуальном «реализме здравого смысла» Дж. Мура философия обыденного языка (аналитическая философия или философия лингвистического анализа) также ориентирована на анализ естественного функционирования слова в ситуативных контекстах (его смысла и значения) с целью терапии неправильных словоупотреблений.

Логико-философские подходы к изучению смысла и значения подтверждаются психолингвистическими исследованиями.

Предлагаемая в психолингвистике трактовка значения языкового знака такова, что позволяет выбрать из него тот квант этого значения, который нужен в момент речи говорящему. Семантическая структура слова, поворачиваясь то одной, то другой стороной, оказывается нежесткой, раз и навсегда заданной системой, т.к. в совокупности составляющих ее денотативных, сигнификативных и ассоциативных характеристик все время «высвечиваются» и используются разные компоненты. «Было бы величайшей ошибкой считать, что слова имеют неизменное, всегда одинаковое значение», — подчеркивает указанную точку зрения А.Р. Лурия (Лурия, 1979: 223).

Акцент на индивидуально-личностное варьирование содержания словесных знаков, по наблюдениям М.В. Никитина, вполне правомерен: «Взаимопонимание в речи действительно прокладывает себе путь через своеобразие индивидуальных смыслов. Однако основой для него служат отнюдь не некие постоянные одинаковые у всех застывшие «кирпичики» значений, а то общее в представлениях и понятиях людей, что есть в сознании людей при всех индивидуальных различиях и что откладывается в нем как отражение общего в структуре действительности и человеческой деятельности» (Никитин, 2001: 110—111).

Созвучные этому мысли мы находим у А.А. Леонтьева, В.В. Виноградова и Л.С. Выготского: «Значение как психологический феномен есть не вещь, но процесс, не система или совокупность вещей, но динамическая иерархия процессов» (Леонтьев, 1971: 8). «Вне зависимости от его данного употребления слово присутствует в сознании со всеми своими значениями, со скрытыми и возможными, готовыми по первому поводу всплыть на поверхность» (Виноградов, 1972: 17). «Ведь слово как бы вбирает в себя смысл предыдущих слов, расширяя почти безгранично рамки своего значения. Во внутренней речи слово гораздо более нагружено смыслом, чем во внешней» (Выготский, 1982: 350).

В.П. Белянин выдвигает аналогичный тезис о «подвижной системе индивидуального тезауруса». «Кажущаяся жесткой связь между денотатом и словом оказывается для индивида и ситуативно-многозначной, и психологически многомерной» (Белянин, 1988: 16).

В приведенных примерах подчеркивается разница между широким, континуальным значением слова, относящимся к ментальной сфере, и узким, дискретным смыслом, приобретенным им в результате соотнесения с определенной языковой структурой. «Возможность одних сочетаний смыслов и исключение других — основная характеристика семантических параметров текста» (Шехтман, 2000: 186).

Этот процесс делают понятным следующие слова Гюстава Гийома (Guillaume), автора идеи и концепции психомеханики языка: «Язык представляет собой системное целое, охватывающее всю протяженность мыслимого и состоящее из систем, каждая из которых относится только к одной конкретной части мыслимого» (цит. по Можейко, 1998: 865), а также В.А. Звегинцева: «Он (язык) служит средством дискретизации знаний, их объективации и, наконец, интерпретации» (Звегинцев, 1982: 74).

Следовательно, значение как факт лингвистической компетенции задается структурными оппозициями языковых единиц и непосредственным отражением реального мира, что убедительно демонстрируют понятия языкового и смыслового значения К. Льюиса: «Языковое значение — это интенсионал, конституируемый моделью отношения дефиниции и иных аналитических отношений данного выражения к другим выражениям. ...Смысловое значение — это интенсионал, взятый как некоторый мыслительный критерий, с помощью которого возможно установить, приложимо или нет конкретное выражение к конкретным предметам и ситуациям» (Льюис, 1983: 221).

Из всего сказанного можно сделать вывод о том, что в основе всякой познавательной деятельности лежит решение вопроса о соотношении дискретного и континуального в измеряемом, изучаемом и оцениваемом объекте.

Человек определенным образом оценивает окружающую его действительность и себя в ней, выделяет одни объекты из других, одни признаки, свойства, качества предпочитает другим в зависимости от его избирательной интенции. Об этом пишет и Г.В. Колшанский: «познавательное творчество человека заключается в том, что он «каждый раз выбирает и закрепляет одно из бесчисленных свойств предметов и явлений и их связей» (Колшанский, 1990: 33).

Процесс членения мира (универсума) на дискретные сущности и группы таких сущностей делает возможным свести безграничное разнообразие мира до приемлемых (с точки зрения человека) пропорций. Направления категоризации¹ могут быть различными — в зависимости от того, под какую рубрику опыта подводится явление, объект, процесс и т.п. (Кубрякова, 1996: 42).

Одним из результатов такой классификационной деятельности является, в частности, выявление в окружающем человека мире значимых и значащих сущностей, которые тесно связаны с явлением семиозиса.

В концепции С.Н. Сыроваткина семиозис, или семиотический процесс, описывается как «произведение, или суперпозиция, ряда операций перехода от различных систем прообразов к одному образу — языковому знаку». Кодовый переход, или перекодирование, трактуется здесь не в узком теоретико-информационном и тем более не в первоначальном криптографическом, а в предельно широком гносеологическом смысле, как «фиксация (запись)» событий (из некоторого класса событий) в определенном алфавите, при этом под «буквой» понимается не обязательно какой-либо образ или звук (фонема), — алфавит может состоять из любых четко фиксируемых состояний какой-либо физической системы» (Сыроваткин, 1978: 24).

Процесс семиозиса закрепляет совокупность значений за языковым знаком и тесно сопряжен с категорией значения, а следовательно, и с актом номинации. Этот вопрос будет детально рассмотрен в следующей главе нашей работы.

Примечания

1. Термины «дискретизация», «категоризация», «расчленение», «классификация» употребляются нами здесь и далее как синонимичные.