2.3.3. Дискурсивная среда в «Поминках по Финнегану»

«Поминки» являются единственным в своём роде словесным микрокосмом человечества, функционирующим в дискурсивной среде разноязычия. Радикализм в языке и форме, главным образом посредством каламбура (парономазии) и антанаклазиса, используется для повествования о несовершенном мире грешного человечества [Epstein 2009: 3].

По мнению А. Чарльза, «Поминки» являются неудачной попыткой добиться совершенства на языковом уровне [Charles 2012: 472]. Хотя полиглотизм является наиболее характерной чертой «Поминок», в этом Джойс наследует Франсуа Рабле, инновации которого были подсказаны испанским, турецким, арабским и немецким языками, а также тосканским наречием [Korg 2002].

В «Поминках» Джойс утверждает полицентризм, плюрализм, нелинейность, скользящее означающее, отрицание монолингвальности художественного текста. Язык, сознание и культура единого в разнообразии мира людей наполняют индивидуально-авторскую концепцию Джойса звучанием врастающего «я» во вселенское НЕЧТО, где неизменны чистота сердца (puritas cordis) и духовное упражнение (askesis), трансформирующие взгляд на мир.

В отличие от своих предшественников, например, Франсуа Рабле или Льюиса Кэрролла, у которых Джойс заимствует слова-саквояжи, в «Поминках» конструируется дискурсивная среда как игра смыслами в иноязычных ослышках многозначных форм для увеличения текучести, паутинообразной вязкости непрекращающегося эпифанического откровения: Once it happened, so it may again [FW: 625.28]; A gentle motion all around [FW: 622.12]; Into the deeps [FW: 626.1] (вектор соприкосновения); Ourselves, oursouls alone. At the site of salvocean [FW: 623.28—29] (единение самоподобных).

Дискурсивная среда в «Поминках» насыщена словами-саквояжами, которые относят к минимальным синтаксическим и смысловым единицам в этом тексте [Borg 2007: 143]. По мысли Р. Борга, Джойс пользуется словами-саквояжами для преодоления ограниченного для его замысла выбора слов в английском языке. Манипуляции с языковыми формами создают эффект нескладной синхронизации, результатом которой становится диссонанс [Borg 2007: 145].

Борг правильно замечает, что джойсовские слова-саквояжи «накаливают» значение. Он прибегает к метафоре песчинки, вмещающей в себя всю вселенную. По его убеждению, каждое слово-саквояж связано с множеством контекстов, причём толкование слова-саквояжа с опорой на повествовательность усиливает его вырванность из контекста. Опираясь на высказывание Ж. Делёза о том, что семиотическая машина модернизма является продуцирующей, Борг считает, что каждый случай игры словами в «Поминках» сигнализирует о текстовом событии, причём с риском для отклонения (девиации) значения. Мы согласны с Боргом в том, что слова-саквояжи в «Поминках» проецируются в целый текст. По мысли Борга, слова-саквояжи в «Поминках» являются фрагментами вселенной, в которых обозрима вся вселенная в пространстве-времени [Borg 2007: 150].

Необходимо отметить, что слова-саквояжи как способ смыслового насыщения опробывались Джойсом и в ранних текстах. Высказывается мнение, что имя героини Эвелин из одноименного текста в «Дублинцах» является словом-саквояжем: Eve + lean или ever lean. На иврите «Ева» обозначает «жизнь». Эвелин не может изменить жизнь (хрупкая надежда), поскольку она всегда зависима, пассивна, не самостоятельна в решениях; она наблюдает за своей жизнью в сумерках, склонив голову к кретоновой занавеске у окна (Eveline-evening); она вцепляется в перила, врастая в них, когда понимает, что уезжать нельзя [Pirnajmudden, Teymootash 2012: 37].

Можно согласиться с Боргом в том, что слово-саквояж в «Поминках» указывает на непредвиденное событие. Возьмём для примера новообразование Ballaclay [FW: 314.21], которое проецируется в рассказ о русском генерале через Балаклавскую бухту, где во время Крымской войны находился штаб британской армии. Топоним Балаклава лежит на поверхности рассказа о событиях Крымской войны, соединяющие с другими ослышками славянских топонимов, например Sea vast a pool! [FW: 338.14] (Севастополь) или perikopendolous [FW: 339.13] (Перикоп).

Однако из славянского мира можно уйти в Балаклаву, которую ассоциируют с Ламосом, городом Лестригонов, в «Одиссее» Гомера — обращение к собственной вселенной, «Улиссу»: «В Гавань прекрасную там мы вошли. / Её окружают /Скалы крутые с обеих сторон непрерывной стеною. / Около входа высоко вздымаются друг против друга /Два выбегающих мыса, и узок вход в эту гавань. <...> никогда не бывало в заливе / Волн ни высоких, ни малых, и ровно блестела поверхность». Но есть ещё Балла по имени Джакомо (1871—1958) (проекция в «Джакомо»), который основал итальянский футуризм и был известен разорванностью линий. Второй компонент слова-саквояжа указывает на сотворение мира (Бытие), а первый может быть прочитан как «шарик», которому придают форму ядра (снова вхождение в рассказ о русском генерале). Если пойти ещё дальше, именно в Балаклаву прибыл отряд медсестёр с Флоренс Найтингейл во главе (ассоциативность может быть прослежена через включение в другом месте текста русского слова «соловей», т. е. перевод английской фамилии).

На наш взгляд, слово-саквояж в «Поминках» является идиоглоссой, ослышкой, которая в идеале должна включать в себя все структурные книги, положенные в основу «Поминок» и шире, собственных произведений Джойса.

В пояснение сказанного, ослышка русского топонима создаёт, словно в кинематографическом монтаже, разные картины:

— прибытие судна в бухту (booth of Ballaclay [FW: 314.21—22]): вплетение кельтской легенды о Тристане и Изольде, иммрам, остров Лестригонов в «Одиссее» Гомера, прибытие викингов в Ирландию — иными словами, плавание по морю с мирной или военной целью;

— военный конфликт: в сражении под Балаклавой сильно досталось английской кавалерии;

— сотворение мира;

— «Дублинцы» (рассказ «Глина»);

— «Улисс» (эпизод «Лестригоны») и «Джакомо Джойс» (все Джакомо, прославившие себя, как Джакомо Балла).

Возможно, есть и многое другое, которое можно уловить в прочтении слова в ином ракурсе.

Одновременность картин состоит в способности читателя собрать их воедино в мировых событиях. При этом продуцируемый смысл разводит картины по временным осям: истоки мироздания (христианство), античный мир, Крымская война в проекции на военные конфликты в истории человечества, современность, противопоставление войны (пушечное ядро) и мира (сотворение человека, созидание, земля, прах).

Новообразование Ballaclay вплетается в новые ассоциативные ряды, прежде всего в рассказ о русском генерале, где употребляются много славянизмов. Тогда форма слова вмещает в себя все надстройки повествовательных категорий, которые ещё были развёрнуты в других текстах Джойса. Как слеплённый из глины мячик, Джойс, похоже, выдаёт в слове-саквояже «нежданную встречу», в которой множится повествовательность. В этом, представляется, новаторство дискурсивной личности Джойса, которое трудно описать через отдельные слова-саквояжи в «Поминках».

На наш взгляд, слово-саквояж является джойсовским инструментом, которым он пользуется для движения сквозь. В джойсовском слове-саквояже скользящий, точнее, ускользающий, спиралевидный смысл, растекается по разным частям текста.

Но оказывается, крымская Балаклава — не единственная на карте мира. В южной Австралии, вблизи Аделаиды, находится поселение Балаклава, названное в честь Балаклавского сражения. В провинции Онтарио, Канада, есть Балаклава, основанная шотландскими переселенцами, покинувшими Европу во время картофельного голода (также топоним связан с балаклавским сражением). Есть ещё одна Балаклава в Австралии, в километре от Миттагонга. Спальный район в Мэринхилле, Новая Зеландия, назван Балаклавой также в память о Балаклавском сражении. Район Балаклава на окраине Мельбурна в Австралии также обязан своим названием памятному Балаклавскому сражению 25 октября 1854 года.

Если рассматривать Балаклаву в кинематографическом ракурсе (ассоциация с фильмом Сергея Михайловича Эйзенштейна «Броненосец Потёмкин», в котором техника монтажа, как считается, заимствована из «Улисса» Джойса), то для читателей-современников Джойса мог быть памятен немой фильм «Балаклава», вышедший на экраны в 1928 году. В этом фильме британский военный, разжалованный в солдаты по несправедливому доносу, раскрывает деятельность русского шпиона во время Крымской войны.

По соседству с новообразованием Ballaclay Джойс помещает Barthalamou [FW: 214.22]. Первые части новообразований образуют имена (Балла, Bartha). Последний слог является французским словом mou, которое означает «мягкий, вялый, слабый». Вся ослышка воспринимается как имя Бартоломео (Варфоломей). Возможна ассоциация с Бартоломео Колумбом, братом Христофора Колумба, совершившего вместе с ним последнее путешествие в Новый свет; Бартоломео Колумб основал старейший город Нового света Санто-Доминго, который первоначально назывался Новой Изабеллой. Через ассоциацию с Новым светом, возможен выход на Бартоломью Робертса, Черного Барта, валлийского пирата с прекрасными манерами и любовью к музыке, захватившего 456 кораблей.

Варфоломей (Бартоломео) был одним из двенадцати апостолов. Он отличался детскостью нрава. Возможно, проводится ассоциация с сыном (значение имени Варфоломей) и мягким нравом, что соответствует описанию библейского Варфоломея. В переводе с арамейского имя Варфоломей означает «сын Толмая/Птолемея» (подсказка дана через немецкую лексему «сын» — those sohns [FW: 314.28]). Интересно, что Птолемей, в отличие от пифагорейцев, отрицал полное повторение событий. В том же предложении, куда помещены оба вышеуказанные новобразования, есть подтверждение сказанному: ringround as worldwise eve her sins [FW: 314.24—25] (круговорот как мировой принцип — круговорот жизни, круговорот событий). Срединный элемент в Barthalamou — «thala» — созвучен древнеанглийской лексеме talu и протогерманской реконструкции *talo. В современном английском языке лексемой tale обозначаются выдумка, россказни, рассказ, повесть, сказка. Круговорот обозначен через точку грехопадения человечества (грехи прародительницы Евы). Возможная интерпретация: из глины вылеплен человек, совершивший грехопадение, о чём повествуют мировые сюжеты. Уточнение: Bart является не только уменьшительно-ласкательным вариантом имени Бартоломео, но и в древневерхнемецком в таком написании обозначал «бороду» (bart). Уточнённая возможная интерпретация: словно из глины, из которой Бог вылепил человека, бородатые сказители (у кельтов, например, характерной чертой была густая борода) выдумывают бесконечные истории, в том числе и сказку о Синей Бороде.

Как было показано на примерах, Джойс активизирует коллективное бессознательное в самой широкой временной и географической перспективе: от Ламоса до поселений с топонимом Балаклава, получивших название в память о сражении при Балаклаве, от бородатых рассказчиков эпохи Гомера до великих писателей, которые носили бороду; от бородатых богов Олимпа до бородатых богатырей. Да и сами мировые сюжеты обладают свойством «бородатости», так как постоянно перепеваются. Человек помещается в социум (созданные Богом человеческие существа), где у каждого своя маска (имя Балла, Балаклава, Варфоломей, Ева и тому подобное). Иными словами, Джойс говорит о том, что мир создаётся усилиями сынов человеческих (бородатые Бог и Иисус, миссионерство бородатого святого Варфоломея, пиратство бородатого Бартоломью Робертса, географические открытия — братья Колумбы и описание географической карты мира — бородатый Клавдий Птолемей). Все они — усилия сынов человеческих (этимология имени Варфоломей). В связи с книгой, обязательной для чтения, Джойс упоминает слова Рене Декарта cogito, ergo sum:

<...> cog it out, here goes a sum. So read we in must book. It tells. He prophets most who bilks the best [FW: 304.31—305.1].

Декартовская формула проявляется двухкратным пропуском трёх лишних букв. Глагол bilk вошёл в английский язык в 16251635 году, при жизни французского философа Декарта (1596—1650). В XVII веке эта лексема имела значение ничего не выражающего слова (a word signifying nothing). К концу века получило развитие значение «обманывать». Значение этого глагола соотносится с сетевым понятием у Джойса (арх. evade, elude «ускользнуть, избегать, уклоняться» = escape from). Хотя влияние Декарта на картезианские взгляды Джойса является предметом полемики, именно Декарт утверждал, что человеку во сне кажется, что он бодрствует, и, следовательно, нет надёжных критериев, отличающих бодрствование ото сна. С Рене Декартом Джойс связывает обновление, как в I renews [FW 254.10] (Рене — имя Декарта, глагол renew «возобновить, начать снова», новости news). В новообразовании Perrichon [FW: 254.14] в центре лексемы немецкое личное местоимение «я»; из остатка складывается имя Перрон (Рене Декарт сеньор де Перрон — Perron).

С. Бонд считает, что прямое указание в «Улиссе» на эпифиз, шишковидную железу, в которую Декарт помещает душу, свидетельствует о том, что этот мыслитель играет структурную роль в «Улиссе» и «Поминках» [Bond 2012: 35]. Более того, Бонд полагает, что Декарт является самым цитируемым философом в текстах Джойса.

Вернёмся к Barthalamou. Сократа его ученики прозвали «бородатым учителем». Через мыслителя Сократа можно выйти на декартовский силлогизм «I think, therefore I am», которое находим в переводе изолированного компонента «я существую, я есть». Можно добавить слова Декарта о том, что прелесть вымыслов оживляет ум (как говорилось выше, срединный элемент в Barthalamou можно связать с выдумкой, вымыслом). Вторая часть декартовского изречения появляется в характерном для Джойса движении «сквозь», выраженным предлогом through:

<...> through the perofficies of merelimb, I my good grief, I am, I am big altoogooder [FW: 358. 14—15].

Ergo sum в английском переводе выделено смежным повтором, поэтому не может не обратить на себя внимания. Во-первых, через прочтение срединных слогов в Barthalamou можно увязать вымысел с французским словом, замыкающим новообразование. «Бородатые» рассказчики, сказители, отделяются от «нежных» поэтов, опираясь на слова Декарта из его «Рассуждений о методе»: «Те, кто способен к самым приятным вымыслам и может весьма нежно и красочно изъясняться, будут лучшими поэтами» [royallib.ru/read/dekart_rene/].

В трактате Декарт подчёркивает, что он пишет по-французски, а не на латыни, поскольку мысли на родном языке звучат понятнее. По этой причине, очевидно, и Джойс переводит Декарта на родной язык (я есмь). Сложное толкование может быть и у новообразования perofficies, в котором можно соединить русскую лексему «перо» с officies и получить «канцелярский язык, деловое письмо» в наложении на ослышку prophesies (пророчества). Соединение ритуальной заповеди и пророчества является чертой иудаизма. Можно прочесть: через пророчества в ритуальных заповедях «колена Иуды» (merelimb) я есмь в диалоге бога и человека с миссией творения добра. Одновременно последние два слога в perofficies созвучны feces (faeces). Русское слово «перо» и «экскременты» напоминают о русском генерале, которого в анекдоте застрелил во время дефекации солдат британской армии. В пользу прочтения первых двух слогов как пера, ручки может служить дистантный предтекст, где слово «перо», в характерной для Джойса манере дистантного или контактного перевода, выделено английским словом с заглавной буквы: Is the Pen mightier than the Sword? [FW: 306.18—19] (фактически, автоаллюзия утверждения [FW: 358. 14—15], что через письменные памятники культуры человек выполняет свою миссию для проповеди истины добра). Первые два слога в perofficies являются усечённой формой имени Декарта — Перрон, записывавший мысли пером. Вектор «сквозь» соединяет религиозный Ветхий завет, мыслителя Декарта и литератора Джойса (все памятники — религиозные, философские, литературные, написанные пером мыслящих представителей человечества).

С. Бонд предполагает, что через своего друга Гогарти Джойс мог познакомиться с книгой Джона Махаффи «Декарт» [Bond 2012: 47]. Открыв эту книгу, мы убедились, что Декарта называли Архимедом эпохи, подлинным атласом вселенной, Геркулесом, Улиссом, Дедалом науки [Mahaffy 1896: 78]. Бонд не отрицает, что может и не быть связи между Стивеном Дедалом и «Улиссом» через Декарта. Но он настаивает на сетевых декартовских аллюзиях в «Улиссе» и «Поминках» Джойса. Он приводит выдержку из письма Декарта, где может быть обоснован выбор Джойсом героя из земли обетованной. Бонд убеждён, что «Улисс» представляет собой трёхчастную структуру, в то время как «Поминки» являются структурой циклической [Bond 2012: 48—49]. Бонд высказывает мысль, что Декарт «спрятан» у Джойса, в то время как Джордано Бруно и Джамбатисто Вико прямо называются структурными источниками. Возможно, с Декартом Джойс связывал соприкосновение, которое было соприкосновением внутреннего, личного плана, о котором можно догадываться. Тому есть ряд причин.

Декарта во сне посетили три видения, имевшие для него значение эпифанического откровения. Видения явились ему в отапливаемой комнате в 1619 году, где он работал над «Рассуждением о методе» (1637). О тепле комнаты (dans un poele) идёт речь в «Поминках», где употребляется то же самое французское слово: <...> he sit in the poele, umbedimbt [FW: 59.32].

В первом сне Декарт увидел себя наполовину параллизованным, измученным, у порога божьего дома, где кто-то подарил дыню: паралич есть кара за грехи. Ср. вышеприведённый отрывок (ringround as worldwise eve her sins [FW: 314.24—25]), в котором Джойс прямо указывает на грехопадение. Он исследует паралич города в цикле «Дублинцы», начиная с «Сестёр», где разграничиваются грехи и несовершенства. Дыня у Декарта объясняет состояние одиночества. В «Улиссе» Стивен вспоминает сон, где его ведёт человек, которого он не боится. Этот человек приближает дыню к лицу Стивена с чарующим запахом. Стивена приглашают войти по красному ковру: The melon he held against my face. Smiled: creamfruit smell. That was the rule, said. In. Come. Red carpet spread [U: 71]. В эпиходе «Цирцея» Стивен вспомнит об арбузе из своего сна (watermelon).

Во втором сне Декарту приснился небесный гром (наяву шёл сильный дождь с громом и молнией). В третьем сне Декарт увидел словарь, который, спросив, каким путём он последует в жизни, открывает на словах «Да и нет». В «Поминках» в абзаце с использованием украинских лексем мы находим оба междометия по-украински: Nye? Their feery pass. Tak! [FW. 340.10]. Их последовательность инвертивна по сравнению с декартовским сновидением. В трактовке Декарта «Да и нет» указывает на стезю поиска истины (для писателя, как и Гоголя, на «Вий» которого мы ранее указали в связт с этим же абзацем) путь к истине лежит через выдумку письма. Джойс перефразирует декартовский «праведный путь добра» (I am, I am big altoogooder [FW: 358. 14—15]), который перекликается с французским словом в последнем слоге новообразования Barthalamou как упоминание о слабых (mou) душах, о которых говорил Декарт, считавший, что душа не умирает вместе с телом. В упоминании о декартовском объяснении радуги (радуга происходит от лучей, достигающих глаза после двух преломлений и одного отражения) через русское слово «бог» в новообразовании-ослышке радуги можно прочитать одновременно нечто другое: I am, I'm seeing rayingbogeys rings round me [FW: 304.8—9]. Соединение нечто излучающего, Бога и кольца вокруг говорящего вызывает ассоциации с сиянием вокруг головы святых, с круглым нимбом в православии (у католиков нимб представляется в виде диска или кольца над головой).

С одной стороны, сила человеческой мысли, как учёные размышления Декарта о конкретном явлении природы, выделяет учёного и мыслителя из людской среды. С другой стороны, через декартовскую радугу (многоцветие или многоголосие, полифонизм) Джойс намекает на творческое озарение, избранность, если хотите, гения. Мысль о радуге получит завершение в финале «Помина»:

<...> in the his heptachromatic sevenhued septicoloured roranyellgreenlindigan mantle finish he show along the his mister guest Patholic with alb belongahim [FW: 611.6—8].

Трёхкратный повтор (древнегреческий, английский, латынь) цифры семь в трёхкратном синонимическом повторе многоцветия является аллюзией на радугу Декарта, которая выводит на многокрасочный пан-эпифанический мир Джойса в его собственной трактовке своего метода, модели художественного текста (huepanwor [FW: 611.19] или panepiwor [FW: 611.22]). Спектр открывает гэльское имя Rowan, означающее «красный». Сохраняются усечённые названия оранжевого (подмена w на r) и жёлтого цветов. Правильно пишется «зелёный». Усекается последняя буква в написании синего цвета (indigo). От написания голубого и фиолетового цветов остаются буквы l и e; к violet можно отнести букву i. Таким образом, у Джойса различимы четыре цвета, которые считаются божественными.

Креативность — душа дискурсивной среды Джойса. Слова-саквояжи употребляются в английских текстах с 1398 года. Одним из таких первых зафиксированных слов является aniseed (anise + seed).

Ниже Джойс описывает момент, когда скорбная луна заходит над глиняным холмом или песчаной дюной и наступает полное одиночество соединённых душ, готовых войти в океан Спасения.

When the moon of mourning is set and gone. Over Glinaduna. Lonu nula. Ourselves, oursouls alone. At the site of salvocean [FW: 623.27—29].

В слове-саквояже Glinaduna прозрачны два русских слова: глина + дюна. Глина — не только первоматериал для созданного Богом человека, но и материал для предметов домашнего обихода, которые производились на кружале посредством верчения колеса. Круговое движение гармонирует со вторым словом дюна, которое обозначает песчаный холм, образовавшийся под действием ветра. Одиночная дюна (на что указывает окончание русского слова) формирует цепи, причём в этой цепи наклон каждой отдельной дюны такой же, как и всех дюн в цепи (принцип самоподобия). Новое значение сложенных вместе слов: круговое векторное движение. Джойс выделяет слово-саквояж заглавной буквой. Это может быть топоним, олицетворяющий людское поселение, которое множится (цепь одиночных дюн) и уходит в вечность под дюнами. Чешская лексема nula «нуль» так же включает русскую лексему «луна» (ожидаемый повтор английской лексемы moon). Форма duna может содержать усечённые числительные, латинское числительное duo и итальянское числительное uno — тогда составляется ряд два, один, нуль (ноль). Нуль является символом бесконечности, универсальности, космополитичности. Он удесетеряет значение, если помещается сбоку. Кроме того, нуль обозначает круг бесконечности. Начиная от сотворения мира (Glinaduna), Джойс переходит от двойственности к единичности и первопричинности, истине, безграничности. Если идти в обратном направлении от нуля и принять лексему lonu (в одиночестве) за единицу, то получатся первые четыре числа Фибоначчи (0, 1, 1, 2) — такое возможно, поскольку открывателем нуля является Фибоначчи. Тогда русская лексема «глина» указывает на бесконечную множественность человечества, а дюна — песчинок. Предложение Lonu nula создаёт эффект энантиоморфизма, зеркального равенства между человечеством смертным и бессмертной душой (oursouls, salvocean). Визуально повторяется форма нуля. Ослышка nula (и нуль, и луна) вызывает в памяти стихотворение Шелли, который сравнивает одинокую луну с глазом: wandering companionless <...> And ever changing like a Joyless eye (P.B. Shelley).

Но в Lonu nula первый слог в первой ослышке и конечный слог во второй ослышке образуют женское имя Лола, сокращённое от Долорес (скорбь), в честь Девы Марии Скорбящей. Мария умерла через двенадцать лет после вознесения Христа (duna — два, один + nula — нуль удесетеряет единицу, то есть 2 + 10 = 12). Тогда через русскую лексему «глина» подчёркивается, что Мария дала Иисусу человеческое тело.

Джойс не останавливается, потому что есть Долорес, созданная воображением Алджернона Суинбёрна. Её исследователи считают антиподом Девы Марии [Boulet 2009: 748]. Связь между Джойсом и «Долорес» Суинбёрна прослеживается в следующем.

Во-первых, обращает на себя двойное упоминание луны. У Суинбёрна читаем: She moves as a moon in the wane [www.poetryfoundation.org/poem/174550].

Во-вторых, джойсовское предложение Over Glinaduna можно считать перепевом Суинбёрна: Whose lives are as leaves overblown? <...> What sundered your spirit and clay? [там же]. Луна Скорби у Джойса может ассоциироваться со скорбью, Долорес.

В-третьих, предложение Over Glinaduna повторяет свойство Долорес, обозначенное лексемой clay у Суинбёрна, и срываемые ветром листья, для которых у Джойса найдена аналогия с образованием дюн; песок также заимствуется у Суинбёрна: On sands by the storm never shake [там же].

В-четвёртых, в новообразовании Lonu есть первый слог уменьшительного имени Долорес, предлог on (вектор по часовой стрелке) и междометие «нет» (вектор против часовой стрелки). Предлог «на» в сочетании с песком у Суинбёрна созвучен дюне как холму из песка. Междометие «нет» в значении отсутствия свойства созвучно четырёхкратному повтору частицы не- у Суинбёрна: What tortures undreamt of, unheard of, unwritten, unknown? [там же]

В-пятых, созвучна фраза And our lives and our longings are twain [там же] у Суинбёрна предложению Ourselves, oursouls alone у Джойса. Общим является повтор притяжательного местоимения. Устаревшее числительное «два» у Суинбёрна также спрятано в glinaduna у Джойса. Ответом на «ненаписанное» у Джойса является задуманная буква (письмо): And watch would the letter you're wanting be coming may be [FW: 623.29—30], а также осуществлённая мечта (сон): That I prays for be mains of me draims [FG: 623. 31—32] — фонетическое совпадение twain у Суинбёрна с mains и draims у Джойса. Введение Джойсом действия молитвы указывает на последний куплет «Долорес» Суинбёрна, где говорится о знании того, что есть явь и сон, ад и рай, семя и плевелы, — аллюзия к Матфею 13: 38: Поле есть мир: доброе семя, это — сыны Царствия, а плевелы — сыны лукавого.

We shall know what the darkness discovers,
If the grave-pit be shallow or deep;
And our fathers of old, and our lovers,
We shall know if they sleep not or sleep.
We shall see whether hell be not heaven,
Find out whether tares be not grain,
And the joys of thee seventy times seven,
Our Lady of Pain.

Суинбёрн был известным пропагандистом свободной любви, атеистом, учеником Шарля Бодлера. Его перу принадлежит монография о Уильяме Блейке, опиравшегося на картезианский дуализм разума и тела [Kay 2013: 273]. В монографии Суинбёрн вёл поиск гармонии связности. Он проповедовал «собирающую форму» в поэтике (gathering form). Подобно гребню волны, такая форма содержит в себе целое. Для Суинбёрна форма — процесс, а не продукт, поток во времени, а не пространственное единство [Kay 2013: 281]. Цикличные волновые структуры, о которых говорит Суинбёрн [Kay 2013: 282], присущи Джойсу. По Суинбёрну, текст и читатель движутся вместе, ведомые единством «сбираемой» формы и содержания. Обратим внимание на то, что Джойс разделяет самого человека и его душу, но наделяет их общим свойством одиночества как выделенности из мира благодаря букве, письму. Он помещает человека — читателя, писателя — в динамическое пространство с перемешиваемыми точками — Дева Мария и Суинбёрн через разупорядочивание смыслов в зеркальности Lonu nula (Богородица и доброе семя, Долорес и плевелы), в разрывах «одиночество», «нуль», частица не-, совмещая движение по и против часовой стрелки для вычленения слова. Образуется новая смысловая цепочка, структура которой не линеарна, поскольку разрывы создают, на самом деле, единство.

Ourselves, oursouls alone [FW: 623.27]: переживаемое эпифаническое откровение исключает всё, кроме «нас самих» (или нашего самосознания?) и «наших душ». У Аристотеля душа — это всё сущее. По неоплатонику Плотину, всё имеет единую душу (идея единой души). Проблема творения была главной для апофатического богослова Дионисия Ареопагита, упомянутого в "Джакомо Джойсе». У александрийского богослова Оригена мысль и эмоции не связаны с душой, душа — это нечто промежуточное между Духом и телом, причём душа подвижна и способна к воображению. С Оригеном Джойса связывает христианское понимание начала мира от грехопадения. Согласно Оригену, горшечник не властен над глиной. По Декарту же атрибутом души является мысль. Спиноза считал, что душа сознаёт тело человеческое через идею о состояниях, испытываемых телом. Локк утверждал, что душа обладает собственной деятельностью. Лейбниц считал душу монадой, неотделимой от тела. Юм говорил о несубстанциональности души. Кант считал душу простой по качеству субстанцией, которая представляет собой единство.

Графическое единение по аналогии с Ourselves притяжательного местоимения и лексемы со значением "душа» без других искажений показывает, что звучит голос самого Джойса, его самосознания, души его языкотворчества, которая сама себя, вместе с физическим уходом Анны Ливии Плюрабель в воды океана, направляет отсутствием точки в мировой художественный дискурс. Так Джойс демонстрирует завершённость своего идиостиля.

Перед лицом вечности, в которую собирается войти Анна Ливия, не остаётся ничего лишнего, второстепенного (хотя Джойс не использует отрицания, связь с Дионисием Ареопагитом, выводившим суть из отрицательных конструкций, прослеживается).

Метафоры Джойса о гребне волны, рассыпанные по его текстам (When the waves give up yours, the soil may for me [FW: 624.3]), приближают его понимание сознания как вырастающего из бессознательного, или сновидного состояния души, близкое К. Ясперсу (1883—1969). Современник Джойса, Ясперс полагал, что мир завершён в самом себе. Приоритет события психической жизни личности у Ясперса параллелен "нежданной встрече» в свёрнутой повествовательности Джойса, переживаемой как эпифаническое откровение. Ясперское понимание души как сознания близко эпифанизациям в надстройках смысла повествовательных категорий у Джойса.

Дискурсивная среда в идиостиле Джойса концептуализуется пробуждением слова, его внутренним соприкосновением в одновременности возможных толкований, ускользающих с каждым новым наращиванием «волны» в полифонии голосов — библейских, литературных, культурных, философских, богословских, "завершающих» художественный (фикциональный) мир в индивидуально-авторских джойсовских единениях.