2.1. «Портрет» героя и текст романа: к постановке проблемы

Выдвигая тезис об «эволюции» формы, необходимо с самого начала подчеркнуть основания для такой постановки вопроса. Говоря проще, эволюция — это когда что-то «меняется», причем не просто от «чего-то» к «чему-то», но обязательно от «простого» к «сложному». Происходит ли в «Портрете...» некая «перемена» качества слова, которая позволяет увидеть, как «простое» становится «сложнее»?

Думается, что происходит. И прозрачное указание на принцип этой «перемены» качества дает само название романа.

Показательно, что даже исследователи, которые не видели в первом романе Джойса существенных отступлений от канонов «романа воспитания», видимо, интуитивно чувствовали некую связь между названием «Портрета...» и самим принципом «работы» слова, в нем воплощенном.

Содержание понятия «портрет» интерпретировалось по-разному. К примеру, Д. Урнов определяет смысл «портрета» так: «В «Портрете» разные возрастные состояния героя не чередуются, автор не ждет, когда «сейчас» станет «потом», детство — юностью, нет, все показывается одновременно. Совсем юный художник вдруг взрослеет, потом опять возвращается к юности, но важен единый узел — душа художника» [162, с. 201].

Думается, что, отрицая временную соотнесенность композиции «Портрета...», исследователь не совсем прав. «Душа художника», несомненно, гораздо более значимый организующий момент, чем время, с которым Джойс обращается «по-модернистски» вольно. Однако в романе без труда определяется довольно последовательная хронология. Так, первая глава романа, делится на отчетливо обозначенные эпизоды: фрагмент раннего детства героя, которым открывается повествование; эпизод первых дней учебы в Клонгоусе; сцена рождественского обеда дома, на каникулах; учеба в колледже после каникул, включающая сцену несправедливого наказания.

Другой исследователь, И. Влодавская, говорит, что «роман наподобие семейного альбома слагается, по сути, из множества портретов, последовательно фиксирующих, ступени внутреннего роста будущего художника...» [117, с. 103—104].

Сравнение истории духовного роста Стивена (а точнее, повествовательного принципа «изображения души») с альбомом — аналогия яркая, но, как представляется, не во всем точная. Фотографии в альбоме именно фиксируют различные стадии, которые проходит взрослеющий, вырастающий человек (в данном случае — герой литературного произведения). Фотография статична по сути; какую бы убедительную иллюзию развития ни представляли последовательно выстроенные моменты жизни, единожды запечатленные на пленке, это не будет портрет. Между тем Джойс не зря называет свой роман «портретом».

Становление характера, сознания непрерывно, не разделено на статичные фрагменты, оно «начинается» с первым «мазком» и «заканчивается» с последним, но уже в самом первом мазке содержится (в потенциале, в «зародыше», в нераскрытой возможности) вся будущая картина, весь будущий «портрет». Понимаемый таким образом, «портрет» — это, с повествовательной точки зрения, не описание и даже не просто показ характера, а его «самооткрытие», причем «самоотрытие» в слове и через слово (о чем, опять-таки, свидетельствуют и критики — каждый по-своему). Стивен-ребенок — это такой же Стивен, как и Стивен-подросток, Стивен-подросток — это такой же Стивен, как Стивен-юноша (и здесь Д. Урнов отчасти прав).

Однако чем взрослее герой, тем детальнее, богаче, полнее становится «изображение», «портрет». Естественно, в любом прозаическом произведении, где описывается развитие и становление человеческой личности (как, кстати, и в «романе воспитания»), характер меняется с течением «времени»: в начале романа — «один» человек, к концу — уже «другой», набравшийся опыта, возмужавший, зрелый и пр.

Но принципиальное отличие джойсовского «портрета» от любых предшествующих опытов в этом роде, его пресловутая «живописность», — в том, что перо (или «кисть») не рисует героя «сначала» ребенком, потом «подростком» и «наконец» — юношей. В джойсовском «портрете» «кисть» сразу рисует Стивена-художника, а «Стивен-ребенок», «Стивен-подросток» и Стивен-юноша» — ничто иное, как стадии готовности этого «портрета». Именно поэтому в любых прочих опытах «романа-воспитания» всегда — естественно — меняется герой, но никогда (или почти никогда) — слово, изображающее этого героя. В «Портрете...» же «разный» Стивен «написан» разным словом.

Представим себе, что мы рисуем дом. Перед нами чистый лист. Мы берем карандаш и двумя-тремя штрихами набрасываем линии, скажем, торца и боковой стены, конька крыши, может быть, окна и горизонта за домом. Мы еще не нарисовали дом, мы еще не вполне «видим» его, — но мы уже «поместили» его в пространстве, мы уже знаем, какой дом это будет (в особенности — добавим в скобках — если мы рисуем «собственный» дом). По мере продолжения рисунка мы будем уточнять, добавлять детали, наши штрихи будут «увереннее», «определеннее», ближе к сути того, что мы рисуем — то есть тем безошибочнее, чем ближе к концу наш рисунок. Но никогда, ни в один из последующих за первыми штрихами моментов, мы не «изобретем» нового дома — наша душа будет видеть тот дом, который мы рисуем, а вернее — будет по-платоновски «вспоминать» его образ.

Именно так написан «Портрет...». Роман можно было бы закончить, скажем, с концом первого эпизода — портрет Стивена-ребенка был бы готов.

Точно так же и мы могли бы бросить карандаш, сделав два-три первых штриха к нашему рисунку. И в Стивене-ребенке, каким он «нарисован» в первом эпизоде, и в наброске дома на нашем листе уже есть главное, что составит общую картину предмета, — нет только самой картины. Вот почему — и это главное — как наш рисунок, так и джойсовский «Портрет...» в качестве явления, должны «переживаться» и рассматриваться как процесс, как динамическая длительность. Наш рисунок — это не просто и не столько изображение дома, но и «история» «линии», «штриха», идущего к образу, путь средства изображения к самому изображению.

«Портрет художника в юности» — это не просто и не столько изображение Стивена Дедалуса, определенного героя определенных душевных качеств, но и «история» слова, текста, ищущего наиболее полный и точный способ изображения своего предмета.

Если согласиться с этим, то поставить вопрос об эволюции слова в романе закономерно, более того, — необходимо. Поэтому абсолютно права Е. Гениева, говорящая о «взрослении» прозы в «Портрете...»: «В «Портрете» слово, структура фразы, организация всего абзаца призваны передать восприятие мира героем, причем, не описать, но именно показать, как это восприятие осуществляется. Джойс нигде не говорит, сколько лет его Стивену. Возраст героя передает проза... Слово вмещает в себя и комплекс ощущений: зрение, осязание, обоняние, слух. Однако то элементарное, простейшее воплощение ощущений, с которым мы сталкиваемся на первых страницах романа, постепенно, по мере взросления героя, усложняется» [119, с. 501].