1.3.2.1. Механизмы макроструктурного моделирования

В первой трети XX века русской школой формализма, возглавляемой В.Я. Проппом, был сделан важный шаг к описанию типологии композиционных форм текста. Своим блестящим анализом русской волшебной сказки В.Я. Пропп доказал принципиальную возможность моделирования прозаических систем. Решая вопрос об истоках рассказывания историй, ученый пришел к важному выводу о том, что перерождение мифа в сказку делает ее художественным рассказом, открепляет ее сюжет от ритуала и религиозных условностей [Пропп 2000].

Хотя В.Я. Пропп полагал, что функции волшебной сказки фиксированы, его последователи доказали, что в схемах рассказывания историй возможны перестановки. Как писал Р. Якобсон, «подобные строгие законы не приложимы, однако, к сказкам, принадлежащим перу отдельных авторов, таким, как сказки Андерсена или Гофмана» [Якобсон 1985: 391].

Новаторство Проппа легло в основу повествовательной грамматики. Модели Колби, Принса, Греймаса, Тодорова, Румелхарта, Мандлера, Торндайка и ряда других ученых получили широкое признание [Мелетинский 1977; Boeke, Schülein 1988; Bower, Cirilo 1985: 93; Dry 1985; Lagopoulos 2004: 25; Siklaki 1989]. Главный вклад повествовательной грамматики видится в том, что она дает исчерпывающее представление о линейном развертывании текста, о взаимозаменяемости денотативных отношений на понятийном уровне [Николаева 1987: 30—31]. Сторонники повествовательной грамматики доказали, что постоянной величиной при моделировании текста является повествовательная категория, которой приписывается определенное содержание. Пропповские функции «завязка», «осложнение» и «развязка» составляют триаду простейшей одноэпизодной истории. Они присущи прототипической схеме рассказывания истории. «Завязка» вводит в исходное положение дел, «осложнение» направляет событие в новое русло, «развязка» подводит итог. Поскольку текст контролируется лежащим в его основе «планом», функции Проппа считают разновидностью свертывания текста [Хендрикс 1983: 182]. Развивая идеи Проппа, Ц. Тодоров разграничивает два вида повествовательных эпизодов. Первый, статичный, характеризует состояние равновесия или неравновесия. Второй, динамичный и всегда однократный, описывает переход от одного состояния к другому [Тодоров 1980: 450].

Линейные модели повествовательной грамматики сменили многоуровневые, иерархические модели. Опираясь на Э. Бенвениста в понимании смысла как иерархических отношений между разными уровнями, Р. Барт заключает, что тексту присуще множество с иерархическими отношениями. Поэтому, подчеркивает он, «важно выбрать тот высший и наиболее несомненный уровень, который может быть поставлен в вершину иерархии всех остальных уровней» [Барт 1978: 447]. Подобную точку зрения разделяют Н.И. Жинкин, выявляющий в тексте иерархию тем [Жинкин 1998: 168], и Д. Смит, изображающий узлы тем и переходы между ними в диаграмме состояний, где темам соответствуют точки, а переходам — линии [Смит 1980: 353].

Как и всякий текст, художественный текст обладает собственной конструкцией, архитектоникой, схемой, конвенциональной повествовательной моделью [Ricoeur 1991]. В его композиционной схеме, как считает Г.О. Винокур, «соотношения частей передвинуты, смещены, и, следовательно, обнажена и точно высчитана самая значимость, валентность, лингвистическая ценность этих составных частей» [Винокур 1990: 27]. По М.М. Бахтину, автор преодолевает сопротивление старых форм, навыков и традиций для создания новой литературной комбинации из чисто литературных элементов [Бахтин 2000: 215].

Постановка вопроса об инвариантной структуре целесообразна для установления моделируемого прототипа речевого жанра [Селиванова 2002: 320]. Описание повествовательных схем и экспликацию нелингвистического знания считают необходимым для продуцирования рассказываемых историй [Gülich, Quasthoff 1985: 177]. До сих пор трудно точно сказать, как указывает К.А. Баршт, является ли повествование частью художественной структуры или все-таки выходит за ее пределы [Баршт 2005: 23].

Очевидно, любой текст — речевое сообщение, архитектурный ансамбль, музыкальное сочинение и т.п. — обладает иерархической семантико-смысловой структурой, цементируемой замыслом [Дридзе 1984: 71; Chatman 1980: 53; Brown, Yule 1983: 247]. Речь идет о макроструктуре текста, разработанной Т. ван Дейком и В. Кинчем [Dijk 1977; Dijk 1980; Dijk, Kintsch 1983; Дейк 1978; Дейк 1989].

В теории макроструктур ван Дейка и Кинча типу текста соответствует конвенциональная схема, нормирующая структурные ожидания. Художественный прозаический текст организуется суперструктурной схемой, в которой закреплена последовательность повествовательных категорий. Макроструктура накладывается на суперструктурную схему, приписывая семантическое содержание повествовательным категориям. В схеме фиксируются категории разной иерархии. Вершиной суперструктурной схемы является «событие рассказывания истории», которое подразделяется на «подготовку» и «повествовательную структуру». Макропропозиция «подготовка» составляется двумя пропозициями нижестоящей иерархии: «объявление» и «приурочивание к ситуации». «Повествовательная структура» обобщает такие базовые категории, как «сцена» («описание окружающей обстановки» + «ориентация»), «событие» («осложнение» + «развязка») и «интерпретация» («экспликация» + «оценка»). Макропропрозиции, которым придается значение «события» и «интерпретации», объединяются в «опыте». В свою очередь, «опыт», одноуровневый по отношению к категории «сцена», объединяется в вышестоящем по иерархии «эпизоде». «Эпизод» и «кода» образуют вышестоящую макропропозицию, которой дается значение «повествовательная структура» [Дейк 1989: 215].

Макроструктура строится пропозициями, из которых, путем применения правил опущения, обобщения и построения, составляются макропропозиции разных уровней иерархии. В узловых моментах, обобщающих содержание одноуровневых бинарных пропозиций, формулируется значение макропропозиций. Инференционность делает макроструктуру «концептуальным глобальным значением», которое приписывается тексту [Дейк 1989: 48]. При этом суперструктурное знание облегчает приписывание тексту макроструктур [Dijk, Kintsch 1983: 54].

Из вышесказанного явствует, что суперструктурная повествовательная схема инвариантна, в то время как макроструктура вариантна. Следовательно, художественный текст имеет макроструктуру, которая подлежит моделированию.

Во-первых, схематическое представление содержания текста является необходимым условием для конструирования модели мира, совместимой с текстом [Филлмор 1983: 111], а также построения стереотипной модели, с помощью которой организуется опыт [Чейф 1983: 43].

Во-вторых, наличие глобальной структуры, контролируемого «плана», является проявлением фундаментального свойства целого текста [Хендрикс 1980: 179].

В-третьих, разграничение локальной и глобальной связности служит основанием для их раздельного описания в терминах микроструктуры и макроструктуры. По Т.М. Дридзе, микроструктура формирует логико-фактологическую цепочку, образуемую в опорных смысловых узлах текста. Макроструктура строится иерархией смысловых блоков, где предикация первого порядка передает основную идею сообщения, а предикации последующих порядков осваивают общее содержание [Дридзе 1995: 87]. Другими словами, микроструктура организуется вокруг повествовательной категории, а макроструктура выстраивает иерархию микроструктур.

В механизме моделирования текста соотношение содержания и формы находит выражение в том, что содержание передает пропозициональную или прагматическую информацию, а форма интегрирует информативность в целом [Богданов 1993: 17; Beaugrande 1980: 29]. Иначе говоря, в макроструктуре свертывается смысловая структура текста для краткого выражения содержания текста [Дейк 1978: 318; Коваленко 1998: 283]. Такого же мнения придерживается Ф. Реканати, который полагает, что семантическая схема отражает пропозициональные функции, а не весь смысл пропозиций [Recanati 2004: 37]. Подчинение схеме является относительным, поскольку возможны отклонения от нее. Тогда любое «чуть-чуть» осложняет основную структуру добавочными [Лотман 1998: 82].

В эпифанической модели художественного текста когнитивная целостность макроструктуры обеспечивается смещением ожидаемой, пирамидной иерархии повествовательных категорий к кольцеобразной надстройке смысла в самих категориях. Уместно напомнить, что издревле круг воспринимается совершенной фигурой, довлеющей себе. По словам Г. Гачева, «округленной художественной мыслью создается единство, цельность» [Гачев 1988: 59].

Кольцеобразная эпифаническая макроструктура модифицирует иерархию суперструктурной схемы, опираясь на три базовые повествовательные категории, прототипические для текстов повествовательного характера, — «подготовку», «сцену» и «событие». Они проецируются в эпифаническое кольцо, или эпифанизирующий эпизод («эпифанизация»), надстройками смысла, подталкивая к «нежданной встрече», поворачивающей планируемое «событие» в нетривиальное русло.

Базовые категории предлагают варианты выбора. Традиционную повествовательную категорию «эпизод» сменяет «эпифанизация», где происходит столкновение выбора. В процессе эпифанизации делается выбор, который обобщается эпифаническим опытом.

Таким образом, первое кольцо базовых категорий вплетается во второе кольцо эпифанизации с надстройкой «события» как «нежданной встречи». Второе кольцо размыкается в третьем кольце «фокус-эпифания», которое является вместилищем эпифанического опыта.

Баланс макроструктуры поддерживается базовыми категориями, которые в кольце эпифанизации являются равноправными:

1) «подготовка» регулирует накапливаемый эпифанический опыт;

2) «сцена» подталкивает к его активизации;

3) «нежданная встреча», надстраиваемая над предполагаемым, тривиальным, обыденным «событием», катализирует выход в кольцо «фокуса-эпифании».

По сравнению с конвенциональной суперструктурной схемой ван Дейка и Кинча [Дейк 1989: 215], в эпифанической макроструктуре нет жесткой привязанности категорий друг к другу. «Подготовка» не уравновешивается «повествовательной структурой», а на равных включается в эпифанизацию вместе со «сценой» и «событием». В отличие от схемы ван Дейка, «сцена» в эпифанической макроструктуре не является более высокой по иерархии категорией по отношению к «событию». Напротив, вместе с «событием» она подталкивает к нетривиальной «нежданной встрече» и ее эпифанизации.

В кольце эпифанизации накопление опыта идет постоянно, в то время как у ван Дейка «эпизод» складывается из «сцены» и «опыта». Это означает, что в процессе эпифанизации эпифанический опыт постоянно возобновляется, для чего необходим толчок в виде надстроек смысла, а не эксплицитное повествовательное действие.

Иными словами, в эпифанической макроструктуре переосмысливается «событие», которое переиначивает внутреннего человека, интериоризует его опыт. «Событие» надстраивается «нежданной встречей», с которой сопрягаются все надстройки, приписываемые эпифанизации. В результате во втором кольце активизируется весь «опыт» в непрерывных надстройках смысла.

Эпифаническая макроструктура (см. схему 1 на с. 74) может быть представлена в виде смыкаемо-размыкаемого кольца, образуемого напластованиями трех уровней:

1. Базовые категории на вводе: ВЫБОР.

2. Надстройки базовых категорий в эпифанизации: СТОЛКНОВЕНИЕ ВЫБОРА (эпифанизация надстройки «нежданная встреча»).

3. Фокус-эпифания как интерпретируемый эпифанический опыт: ВСТРЕЧА С САМИМ СОБОЙ.

Как указывают ван Дейк и Кинч, характер текстовой базы диктует в общих чертах форму модели [Дейк, Кинч 1988: 195]. Это справедливо для первого кольца макроструктуры, в котором «прокручивается» традиционная повествовательная модель.

Разрушение пирамидообразной иерархии происходит во втором макроструктурном кольце, где базовые категории не объединяются в бинарные оппозиции, а включаются в надстройки своего собственного смысла, которые в процессе эпифанизации начинают взаимодействовать с надстройками других базовых категорий, подводя к новой категории «нежданная встреча».

Направленность эпифанической макроструктуры к фокусу-эпифании подтверждает мысль В.В. Виноградова о том, что произведение искусства должно иметь нечто вроде фокуса, недоступного полному объяснению словами [Виноградов 1971: 187]. По ван Дейку, фокус пропозиционален. В нем последовательность суждений интерпретируется в рамках возможного мира, той или иной установки [Дейк 1978: 322, 331].

В нашем понимании, фокус-эпифания не является конденсированным содержанием текста в полном смысле слова. В эпифанической макроструктуре он программирует канал понимания текста. В фокусе-эпифании выкристаллизовывается ассоциативное языковое знание, завершающее эпифанизацию текста.

Схема 1. Эпифаническая макроструктура

Опора на традиционное повествование, намечающее событие, которое не произойдет или произойдет в ином русле, необходима для воспроизведения мира в непрерывном движении. Отличие эпифанической макроструктуры от конвенциональной суперструктурной схемы состоит в том, что индивидуальные воспоминания, почерпнутые из реального мира опытные данные, — все то, что Ч. Филлмор именует «сценой» [Филлмор 1983: 110], обратно воздействуют на «подготовку», «сцену» и «событие», надстраивая новые смыслы в ходе их эпифанизации. Процесс эпифанизации имеет сходство с озарением, которое воплощено в лирических текстах Артюра Рембо, а именно видением очевидца, буквально не истолкованным. Обращение к внутреннему человеку через озарение, вхождение в фокус-эпифанию, подготавливается в процессе эпифанизации.

В эпифаническую макроструктуру может быть развернут даже набросок эпифанического текста, как джойсовская ранняя эпифания № 20, рассказывающая о смерти его брата в марте 1902 года:

They are all asleep. I will go up now.....He lies on my bed where I lay last night: they have covered him with a sheet and closed his eyes with pennies.... Poor little fellow! We have often laughed together — he bore his body very lightly... I am very sorry he died. I cannot pray for him as the others do .....Poor little fellow! Everything else is so uncertain! [E, 180].

В вышеприведенном тексте эпифаническая макроструктура образуется напластованиями трех уровней:

1) базовые категории: «подготовка» ("Не lies on my bed"), «сцена» ("They are all asleep"), «событие» ("I will go up now");

2) эпифанизации надстроек базовых категорий (в скобках указывается пропозициональный смысл категории, который формулируется на русском как метаязыке): «подготовка» («Я, живой, иду к нему, мертвому»), «сцена» («Он, мертвый» в моей постели, живого»), «нежданная встреча» («Я, живой, с ним, мертвым, вместе, не смеюсь»); 3) фокус-эпифания («Я без него в одиночестве неопределенности»).

Сигналами смены уровней служат актуализаторы эпифанизации: 1) базовые категории: "he", "they", "І"; 2) эпифанизация: "I", "he", "we"; 3) фокус-эпифания: "I" / "the others", "everything else".

Возможное толкование: 1) «все спят, я бодрствую, а он (?)»; 2) «он лежит, где накануне лежал я, смех пропал»; 3) «одиночество смерти и потерянность горя».

Применим описанную методику выведения эпифанической макроструктуры к первому тексту «Дублинцев» Джойса. Сравнение двух редакций «Сестер» показывает, что к кольцеобразной эпифанической макроструктуре Джойс пришел не сразу. Первый вариант ближе к традиционной повествовательной модели, чем окончательная редакция текста. Эпифанизация в нем только намечается. Зато в конечном варианте продуманная система речевых составляющих порождает ассоциативные связи между категориями, сопрягает их в непрекращающемся движении к фокусу-эпифании.

В черновом варианте «подготовка» объявляет об обреченности некто, связанного с повествователем, к чему приурочивается наблюдение за его домом в течение трех вечеров. В окончательном тексте «подготовка» выстраивается пропозициями:

1) No hope for him... after the third stroke = «необратимость события смерти»;

2) He is still alive... no candles = «Событие еще не наступило»;

3) Не knew he would die... Now I know it = «Близкая смерть ожидается»;

4) Paralysis... to look upon its deadly work = «Паралич лишает жизни»

Выводимое построение: «Как только паралитик умрет, мальчик составит полное представление о параличе». Обобщение построения: «Близкий друг мальчика смертельно разбит параличом». Макропропозиция: СУЩЕСТВУЕТ (X) СУЩЕСТВУЕТ (У) (X = повествователь и У = паралитик) и УМРЕТ (У) ОТ ПАРАЛИЧА. Гипотетическая интерпретация: «С получением известия о смерти мальчик увидит покойного, чтобы завершить картину паралича».

Хотя в обоих вариантах «подготовка» регулирует «ожидание смерти» как «планируемое событие», в окончательной редакции она предоставляет материал для эпифанизации. Вводятся лексемы "idle", "simony", "sinful", "fear", "paralysis", которые отсутствуют в первом варианте.

В «сцене» мальчику сообщают о совершившемся событии. В первой редакции «событие» наступает раньше, чем ожидал мальчик. Он пропускает час смерти, отправившись по делам в другое место. В окончательном варианте «сцена» вплетается в «подготовку», внося коррективы: (У) = СВЯЩЕННИК ФЛИНН, СТРОИВШИЙ ПЛАНЫ О БУДУЩЕМ МАЛЬЧИКА. Как и в «подготовке», в «сцене» мальчика преследует страх — он боится выдать взволнованность, переживание смерти другого человека. Если в первом варианте «сцену» можно обозначить как «(У) умер раньше, чем (X) предполагал», то в конечном варианте она означает: (У) НЕ СУЩЕСТВУЕТ и (X) ВЗВОЛНОВАН (толчок к созерцанию смерти).

В окончательной редакции между «сценой» и «событием» вклинивается «нежданная встреча» (1) — сон мальчика, предваряющий физическое присутствие сначала у дома смерти, а затем внутри него. «Сон» сцепляется с двумя предыдущими категориями повторами фокусируемых слов. «Сон» составляется пропозициями: (X) ОЗАДАЧЕН, ПОЧЕМУ (У) НЕ СУЩЕСТВУЕТ; (У) СУЩЕСТВУЕТ ВО CHE (X); (У) ИСПОВЕДУЕТСЯ (X); (X) ОСВОБОЖДАЕТ (У) ОТ ПРЕДПОЛАГАЕМЫХ ГРЕХОВ. «Подготовка» и «сон» стыкуются словосочетанием "simoniac of his sin"(однокоренные повторы слов "simony" и "sinful" из «подготовки»). «Сну», как «нежданной встрече» (1), придается значение (X) ДАЕТ ПОКОЙ ДУШЕ (У). Гипотетическая интерпретация: «Паралитика мучила вина, но суть греха мальчику не ясна». Повторяемое во сне слово "smile" проецируется в «нежданную встречу» (2) и в «планируемое событие». «Улыбкой» соединены сцены снаружи дома смерти, когда мальчик видит смерть, уже в первой редакции рассказа.

В обеих редакциях «нежданной встречей» становится «вспомянутая жизнь». Речь идет о восприятии смерти ребенком, а детское воображение, по Д. Вико, есть «память, распространенная или сжатая» [Вико 1994: 88]. Память подсказывает мальчику, что священник доверял ему. В окончательном варианте обобщение «(У) доверился (X)» перенесено в «сон». В «нежданной встрече» (2) продолжается освоение слов "smile" (гримаса на лице паралитика), "sin" (грех и сомнение веры), "secrecy of the confessional" (тайна исповеди, отпустившей грех). Входя в дом покойного, мальчик подготовлен. В обоих вариантах встречу с прошлым (у дома смерти) объединяет такая деталь, как рука священника. В «событии» заканчивается эпифанизация «улыбки» (ее нет на лице умершего священника).

В заключительной редакции все напластования сходятся в фокусе-эпифании. Спаянные звенья памяти стягиваются к упоминанию о пустом потире («событие» обратным ходом отсылает к «подготовке» через словосочетание "idle chalice" — до последнего момента интерпретация слова "idle" затруднена). Происходит уплотнение смыслов (табакерка как емкость для табака и исповедальня как «емкость» для открытия души, пустые слова и пустая чаша и т.д.).

Как показано выше, из незамысловатой первоначальной истории о смерти наставника, похороненного с пустым потиром (в кельтском символизме имеются ассоциации между чашей жизни и сердцем как центром жизни), вырастает «законченная», «сплошь наличная» [Бахтин 2000: 130] жизнь человека, остающаяся загадкой.

Подытожим сказанное. 1. Эпифаническая макроструктура, состоящая из трех взаимосвязанных колец, строится на фундаменте суперструктурной схемы ван Дейка, иерархическая пирамида которой разрушается в кольце эпифанизации. 2. Традиционная повествовательная модель остается базовой для первого кольца макроструктуры. Во втором кольце эпифанизации надстройками смысла базовых категорий образуется новая категория «нежданная встреча», подталкивающая к третьему кольцу — «фокусу-эпифании». 3. Кольцеообразность макроструктуры позволяет возобновлять опыт в надстройках смысла базовых категорий «подготовка», «сцена» и «событие» и накапливать его для вхождения в «фокус-эпифанию».