2.1.2. Стереотипная макроструктура «юности»

Четыре текста в блоке о юности (см. схему 2 на с. 438) строятся «нежданной встречей» с навязанным «событием»: расставание с моряком, проигрыш в карты, свидание с выгодой, вынужденный брак. «Подготовка» навязывает план действия: отъезд, триумф, вымогательство, компенсация.

«Подготовке» придается значение ожидания запланированного события. Ожидаются отъезд, обед, деньги, компенсация за «пользование» дочерью. Действия одного вклиниваются в действия другого. Девушка вовлекается в отъезд моряка, сын богача влезает в долги, один ждет, пока другой реализует задуманное, третий опутывается женитьбой. «Событие» подталкивается романтикой дальних стран, прибылью при малых инвестициях, открытой лестью, преувеличенной заботой, заманивает в ловушку «нежданной встречи».

Несмотря на сходство макроструктур, текст «Эвелин» выделяется из блока «юность». «Сцена» и «событие» проигрываются трижды на фоне неизменной «подготовки» (девушка сидит у окна, прислонившись к занавеске). На причале («нежданная встреча») девушка помещается в точку, находящуюся на пересечении пути от привычного дома и обещаний новой жизни. С самого начала ведущей категорией становится «событие», осложненное неоднократным мысленным проигрыванием. Фокус-эпифания противоречит декларируемому намерению покинуть дом и осложняет возвращение в исходное кольцо базовых категорий.

Первое проигрывание базовых категорий происходит в зрительных образах (застроенный пустырь, пожелтевшая фотография и т.п.). Постепенно видимый предметный мир перестраивается. В «подготовке» из окна обозрим как внешний (застроенный пустырь и прохожая часть улицы), так и внутренний (комната, навевающая воспоминания о прежней жизни) мир. Неизменность «подготовки» оттеняет приращение смысла в других категориях. Эвелин не знает иного пути, как домой (с прогулок на пустыре в детстве, с работы и со свидания в юности — всегда, всю свою жизнь она ищет защиту в родном крове).

Глубокий смысл имеют надстройки «сцены» в направлении, фиксируемым «ее домом». Отношение принадлежности довлеет над девушкой, привязывает к дому. Вне дома, на причале, она лишается защитной брони — остается непреодолимая преграда в виде перил. Не случайно в «подготовке» понятие дома отделяется от обитателя. Девушка наблюдает, как мужчина спешит к дому на бывшем пустыре. С одной стороны, она сравнивает дома старожила и пришельца, а с другой, сама собирается стать пришельцем, размышляя о новом доме.

Переходя к созерцанию своего дома, девушка пытается перевести зрительные образы в мысль о невозможности более пребывать в таком доме. Ее взор обращается к знакомым предметам, пожелтелым и обветшалым. Разбитая фисгармоника, литография учредительницы культа Святого сердца, изображение безымянного переселенца в Австралию — вот ее мир. Здесь крыша над головой, кусок хлеба, привычные лица, прибежище, гарантирующее поддержку. Но со смертью матери и брата дом опустел. Реальный путь для заполнения «пустыря» души — отъезд.

Наступает следующий этап в переосмыслении «сцены», где новый дом, в воображаемом будущем, наделяется привычными для прошлой жизни атрибутами семьи. В «новом доме» девушка выходит замуж, она уважаема и не обижаема. Другими деталями новый дом не обрастает. Развитие понятия «дом» достигает высшей точки — остается сделать шаг навстречу новой жизни. И вдруг обветшалый дом преобразуется в место, где родина человека, его корни, о чем напоминают звуки шарманки. Так, в пределах категории «сцена», повторяясь и прирастая смыслом, понятие «дома» становится синонимом родины.

К фокусу-эпифании подталкивает житейское утверждение о том, что «все меняется»: стареет дом, взрослеют дети. И если человек не вписывается в изменения, он вправе изменить судьбу. Эвелин пытается понять, насколько разумно ее желание покинуть дом. Она концентрируется на тяготах повседневных забот — мелочах, из которых состоит ее жизнь. Преимущества нового дома с моряком видятся ей в защищенности от тягот повседневности. Она боится безумия боли, испытанного матерью. Но как только «другая жизнь» начинает раскладываться действующим сознанием на составляющие (замужем, защищена, уважаема), процесс эпифанизации меняется. По сравнению с неизвестной жизнью, привычная нищета вполне терпима. Снова, как и в «сцене», понимание тяжелой жизни через новую, другую жизнь нейтрализует утверждение о необходимости, неизбежности побега из дома. Новый дом в другой жизни проигрывает в борьбе со старым домом, привычной жизнью.

«Событие» обозначено четко: девушка хочет покинуть дом. Но отъезд осложняется обещанием, данным матери. Мечта о другой жизни в новом доме рушится, поскольку убежать от долга, связывающего с родной стороной, не представляется возможным. Девушка должна как можно дольше поддерживать дом, встающий на пути к счастью и спасению. Обновленное ощущение правильности привычного действия аннулирует намерение покинуть дом.

В следующих трех текстах обыгрываются погоня за деньгами и удовольствиями. В «подготовке» жертве навязывается план действия (празднование успеха французских гонщиков, свидание с девушкой, посещение совместных вечеров в пансионе). В «сцене» жертва поощряется к действию (нахождение внутри французской гоночной машины, преувеличение значимости любовных похождений, попустительство матери в отношениях дочери и жильца пансиона). В «событии» расставленная ловушка захлопывается (проигрыш денег, вымогательство денег, насильственная женитьба). Расчет авантюристов (французских гонщиков и шулера в «После гонок», вымогателя в «Двух щеголях», хозяйки пансиона в «Пансионе») прост. Потребность в привязанности делает жертвы беспомощными. Действие развертывается в двух планах — через жертву и ее ловца.

Параллелизм повествовательных категорий осваивается в тексте «После гонок» через две стороны, нуворишей, заинтересованных в континентальном бизнесе, и охотников за их капиталом. Сын мясника в окружении проходимцев истощает накопленное отцом богатство. Поставив на Джимми («подготовка»), французские гонщики обрабатывают его, помещая в машину («сцена») и устраивая «обед» («событие»). Выжав одну жертву, они переходят к другой. Механизм состоит в увеличении игроков (четверо в «сцене», пятеро в «событии», шестеро в «неожиданной встрече»).

Трудно сказать, что и для кого является «событием» в «После гонок». В «подготовке» французские машины, возвращающиеся с гонок, приветствуются дублинскими зрителями. В «сцене» «спонсор» Джимми помещается в гоночную машину в качестве пассажира. Эйфория успеха переходит в незапланированное посещение яхты, где «друзьям» проигрывается крупная сумма денег. Слепое преклонение перед континентом определяет фокус-эпифанию. С самого начала ясно, что Джимми выставляет себя напоказ. Авантюристы окунают Джимми в развлечения с головой. В «сцене» все участники довольны, поскольку у каждого свой план: Джимми собирается заработать на французах, а французы — на нем. Обед в гостинице не меняет расстановки сил. Новый участник, которого Джимми видел с французом в Кембридже, выжидает. Зато на яхте он обеспечивает себе и французу крупный выигрыш. Удовлетворяются и «прихоти» Джимми, и «прихоти» тех, кто им пользуется.

В «Двух щеголях» категория «подготовка» приравнивается к «сцене»: из гуляющей толпы выделяются двое, которые движутся они по-разному — уверенный шаг одного и отскакивание другого. «Событием» сводится к свиданию-вымогательству монетки.

Эпифанизация «руки» в «Двух щеголях» проецируется в другие серийные тексты. Руками прячутся от проигрыша ("rested his head between his hands" в «После гонок»); их прикосновение мерещится ("he seemed to feel her voice touch his ear, her hand touch his" в «Несчастном случае»), ими взывают к пощаде ("clasped his hands together" в «Личинах»), В «Пансионе» рука обреченного на брак трясется во время бритья, словно рука паралитика в воспоминаниях мальчика из «Сестер»: Не had made two attempts to shave, but his hand had been so unsteady that he had been obliged to desist [D, 71]. Монетка в руке в «Двух щеголях» проецируется в другие эпифанизации: в «Мертвых» монетка как рождественский дар, один из трех даров волхвов — золото; в «Аравии» разменянные монетки укоряют мальчика в пустом тщеславии; в «Личинах» клерк прекращает блуждание по питейным заведениям, опустошив карманы.

В «Пансионе» ловушка расставляется «сценой воссоединения». Эпифанизация проигрывается трижды через каждого участника события. Как и Джимми в «После гонок», Полли входит в фокус-эпифанию в состоянии апатии ("rested the nape of her neck"). Существительным "gaze" она пересекается с Ленеханом из «Двух щеголей», который также ждет, когда ловушку захлопнут другие. Эпифанизация Полли, облокотившейся на прутья кровати ("the cool iron bedrail"), проецируется в «сцену» на причале из «Эвелин», где также фигурируют железные поручни.

Мать и постоялец движимы инстинктом ("glanced instinctively", "the instinct of the celibate", "his instinct"), выдающим победителя ("she would win") и побежденного ("his delirium"). Разделяя с постояльцем склонность к скряжничеству, женщина знает, что это его ахиллесова пята. Первый выбирает между побегом и женитьбой (плата за урон): But the sin was there... [D, 72—73]. Проявления его храбрости ("his wild oats", "his free-thinking") переросли в ханжество ("religious duties") и страх перед работодателем ("his employer", "his heart leap warmly in his throat", "his long years of service").

Эпифанизация актуализуется нагромождением словосочетаний с притяжательными местоимениями ("her eyes", "her ear", "her mind", "her neck", "her face", "her memories", "her hopes and visions", "her gaze", "his hand", "his jaws", "his glasses", "his sin", "her candle", "her furry slippers", "her white instep", "her wrists" и другие). Аналогичный принцип действует в фокусе-эпифании: The decisive expression of her great florid face satisfied her, and she thought of some mothers she knew who could not get their daughters off their hands [D, 71].

Таким образом, по сравнению с макроструктурой «детства», в блоке «юность» более развернуты и переплетены между собой надстройки базовых категорий в эпифанизации «ловушки». Вместе с тем значение «оцепенения», приписываемое фокусу-эпифании, объединяет два блока.