Д. Маккорт. «Джеймс Джойс в Триесте»

Из книги «The Years of Bloom: James Joyce in Trieste, 1904—1920» by John McCourt. Перевод Г. Маркова.

Несколько недель назад, в конце туристического сезона, я бродил по улицам Рапалло, роскошного буржуазного курорта, расположенного рядом с романтически-печальной Генуей и не так уж далеко от Сан-Ремо, но как будто отделенного от них глухой стеной. В последнее время Рапалло стал местом, где регулярно проводятся международные научные конференции, и в момент моего прибытия там как раз полным ходом шел всемирный конгресс, посвященный Ницше. Мне это показалось чрезвычайно знаменательным. Хотя осеннее солнце уже почти не согревало прибрежные пальмы, а на пустынном пляже, огибающем залив, остались только расставленные на равных расстояниях допотопные купальные кабинки, я все же испытывал душевный подъем, — ведь для меня Рапалло был городом, в котором подолгу жили и работали Ницше, Гауптман, Бирбом, Паунд, а в конце двадцатых годов провел несколько зим Йейтс, создавший здесь новую версию своего «Видения» и написавший ряд замечательных стихотворений «византийского» периода. После нескольких безуспешных попыток узнать у встречных горожан, где находился дом Йейтса, я обратился в местное туристическое агентство. Там мне пришлось довольно долго ждать, прежде чем служащий раскопал папку с материалами, относящимися к литературному прошлому города. Выяснилось, что улица Америче, где когда-то жил ирландский поэт, уже давно, как и многие другие улицы Рапалло, переименована. Та же участь постигла и тянущийся вдоль пляжа узенький бульварчик, где Йейтс наблюдал, как Паунд кормит местных бездомных котов. Теперь это «улица Грамши» — название, которое едва ли пришлось бы по вкусу и тому и другому поэту, если бы их тени захотели наведаться в милые для них места. Зато все дома, где некогда жили знаменитые литераторы, украшены мемориальными досками, и только на доме # 12 по улице Марсала, где проживал непостижимый Паунд, на все лады восхвалявший Муссолини, почему-то не осталось никаких следов его пребывания.

С тех пор утекло много воды. В наши дни имя Йейтса ассоциируется в первую очередь со Слиго¹ и Галвеем² (хотя он жил там не так уж и долго, гораздо меньше, чем в Дублине и Лондоне), а о том, что для него значила в двадцатые годы Италия, вспоминают крайне редко. Да и вообще в тех случаях, когда ирландский писатель, оказавшись на чужбине, добивался широкой известности, критиков обычно интересовал созданный им образ Ирландии, а не то, как могла повлиять на этот образ страна, где он в то время жил. Казалось бы, исключением из общего правила должен стать Джойс, однако этого не произошло. Литературоведы и биографы обычно изображают его человеком, добровольно избравшим жизнь эмигранта-скитальца и при этом сумевшим актом невероятной творческой воли сохранить в себе старый Дублин. В их книгах Джойс предстает великим писателем, чей период расцвета уже позади, живущим в Париже 1920-1930-х годов на деньги, полученные от Харриет Уивер³, завсегдатаем фешенебельных ресторанов, где он обычно появляется со свитой женщин в черных платьях. Как утверждает Элиот, к этому времени Джойс научился прятать свое врожденное высокомерие под маской утонченной вежливости, — именно эта вежливость в один прекрасный день заставила взорваться его друга Стюарта Гилберта, который сравнил его с Адольфом Гитлером. Таким Джойс предстает и в «Парижском дневнике» Гилберта, и в воспоминаниях многих людей, с которыми беседовал Эллманн⁴, и на фотографиях Гизелы Фрейнд.

Сквозь эту призму не так уж просто разглядеть молодого Джойса — надменного красавчика-вундеркинда, который тридцатью годами раньше ослеплял своими талантами университетских товарищей по учебе, сказал в лицо Йейтсу, что тот «безнадежно стар», потешался над помогавшей ему Августой Грегори⁵ и в 1904 году, двадцати двух лет от роду, покинул Дублин, не имея за душой ровным счетом ничего, если не считать репутации выдающегося студента. Как заметил спустя четыре года после его отъезда Станислав Джойс, его брат «в Париже потерпел неудачу как поэт, в Дублине — как журналист, в Триесте — как влюбленный и как романист, в Риме — как банковский служащий, а потом, вновь оказавшись в Триесте, — как участник движения Шин Фейн⁶, как домашний учитель и как школьный преподаватель». Тем не менее первое десятилетие после отъезда Джойса из Дублина (1904-1915), проведенное им в Триесте, было очень плодотворным: в это время он закончил работу над «Дублинцами», превратил «Стивена-героя» в «Портрет художника в юности», написал «Изгнанников» и «Джакомо Джойса» и начал писать «Улисса». В 1919 и 1920 годах Джойс ненадолго ездил в Дублин, но это было уже после того, как сформировалась его творческая личность, — этот процесс в основном завершился к 1915 году.

Похоже, триестское десятилетие до сих пор не оценено по достоинству. Хотя Эллманн посвящает этому периоду около четверти своей классической биографии, сам город в его книге отодвинут на задний план. Еще больше удивляет то, как мало места — всего шестьдесят из почти четырехсот страниц — отвел Триесту Питер Костелло в своей недавно вышедшей книге о молодом Джойсе (изложение заканчивается 1914 годом), содержащей много новых сведений о дублинском окружении писателя. Эти упущения не остались незамеченными в самом Триесте: описывая маршрут «Джойсовский Триест», автор сопроводительного текста к городскому плану, изданному местным туристическим агентством, корит Эллманна и других биографов за то, что они не смогли должным образом раскрыть влияние, которое оказала родина на творчество Джойса. Ренцо Кривелли, директор центра по изучению Джойса (Laboratorio Joyce), описал все городские достопримечательности, имеющие хоть какое-то отношение к Джойсу, в книге «Джеймс Джойс. Путеводитель по Триесту». И вот теперь подробное исследование первого десятилетия, проведенного Джойсом в изгнании, опубликовал Джон Маккорт, основатель и руководитель ежегодных «Триестских Джойсовских чтений» (его книга снабжена еще и кратким заключением, в котором рассказывается о возвращении писателя в Триест после окончания войны).

Далеко не все, о чем пишет автор, является новым словом в литературоведении: после Эллманна и целого поколения ученых, возделавших это поле, трудно было бы ожидать многочисленных сенсационных открытий. Зато ему наконец удалось по-настоящему вписать фигуру Джойса в тот фон, на котором ее обычно рисуют, и сделать Триест одним из героев своего повествования. Больше того, в этой книге Триест предстает типично джойсовским персонажем — местом взаимодействия культур, размывания и гибридизации языков, политического брожения, скрещения интересов разных общественных и профессиональных групп. В годы, предшествовавшие Первой мировой войне, авторитет австро-венгерской монархии здесь был заметно подорван проитальянской агитацией; к тому же жители Триеста испытывали влияние соседней Словении и, как подобает населению большого морского порта, были проникнуты духом космополитизма. До Джойса в Триесте находили приют другие писатели-изгнанники: Стендаль, Чарльз Левер⁷ и Ричард Бертон⁸. Но в городе существовал и собственный литературный мир: процветал футуризм, часто наезжал Маринетти, печатавшийся в местных газетах. Позже ученик и друг Джойса триестец Этторе Шмиц — вдохновленный своим учителем — прославится под именем Итало Свево.

Можно сказать, что в городской атмосфере было нечто ирландское. Маккорт не просто обращает внимание читателей на эту особенность Триеста — он убедительно доказывает, что ее ощущал и сам Джойс. Маккорт живописует любимый город как своеобразный левантийский Дублин, где гуляют морские ветры и где на каждом углу можно натолкнуться либо на храм какой-нибудь конфессии (Джойс симпатизировал православию), либо на одно из неисчислимых питейных заведений. Но этого мало: кажется, что Триест вообще располагается в несколько иной плоскости, чем окружающие его земли, а может быть и весь наш мир, — его жители часто стремятся к чему-то далекому, нездешнему, увлекаются австрийской, итальянской или славянской утопией, что, впрочем, не мешает им как-то ладить друг с другом на грешной земле, «здесь и сейчас». Одним словом, место, где не соскучишься...

В отличие от Дублина, Триест был многоязыким городом: Артифони, директор школы Берлица⁹, в которой преподавал Джойс, даже основал газету, называвшуюся «Il Poliglotta». Маккорт тщательно прочесывает «Поминки по Финнегану», вылавливая фразы на словенском, итальянском, греческом и на нескольких разновидностях местного диалекта, так называемого триестино. По его мнению, триестино, «используемый правильно и неправильно, понятый, недопонятый и вовсе не понятый», есть первоязык, лежащий в основе «Поминок». Наблюдение, представляющее большой интерес, — ведь тот итальянский, на котором, по свидетельствам Уиндхема Льюиса и других людей, бывавших в парижской квартире Джойса, говорили между собой члены его семьи, на самом деле был не чем иным, как триестино. Маккорт не согласен с оценкой Бренды Мэддокс¹⁰ и другими пренебрежительными отзывами о Триесте. Это был город богатой театральной и музыкальной культуры: достаточно сказать, что в один прекрасный вечер 1905 года его жители должны были выбирать между Элеонорой Дузе, игравшей главную роль в «Жене Клавдия», и оркестром под управлением Малера (в программе концерта был Моцарт, Бетховен и Пятая симфония самого Малера). В городской опере регулярно ставили Вагнера, Массне, Верди и любимого Джойсом Пуччини; в 1909 году здесь же была осуществлена легендарная модернистская постановка «Саломеи» Штрауса.

Высокий культурный статус Триеста отражал вкусы и потребности местных богачей: здесь насчитывалось больше миллионеров на душу населения, чем в любом другом городе Австро-Венгерской империи. В то же время уровень безработицы в городе был высок, в среде промышленных рабочих зрело недовольство, и это, конечно, способствовало развитию социалистической «субкультуры», одним из центров которой стала школа Берлица. Маккорт весьма подробно рассматривает эту проблему, пытаясь установить связь между политическими воззрениями молодого Джойса и его тогдашним окружением, а также идеями, которые он мог воспринять во время преподавания в этой школе.

Как показывает автор, работа в школе Берлица имела для Джойса далеко идущие последствия. В течение трех лет он причислял себя к социалистам, и его недвусмысленно отрицательное отношение к ирландскому национализму может объясняться как раз тем, что триестские социалисты считали ирредентистов¹¹, которых в городе было немало, дремучими реакционерами. В конечном счете, однако, Джойс разочаровался в социализме, признав «неизбежность подъема национализма», — по предположению Маккорта, симпатия Джойса к движению Шин Фейн (на раннем этапе его развития) объясняется выраженным национализмом, присущим этому движению, а также идеями экономической и культурной независимости, которые отстаивал его лидер Артур Гриффит. Любопытно, что свежеиспеченный адепт триестского социализма в духе «школы Берлица» написал статью о фениях¹² для ирредентистской «Piccolo della Sera», смутив тем самым своих политических собратьев-социалистов, — впрочем, надо признать, что он смотрел на фениев достаточно отстраненно и оценивал их деятельность неоднозначно. Джойс не так-то легко приспосабливался к чужим политическим убеждениям, какими бы они ни были.

Триест дал Джойсу то, чего, по-видимому, не давал Дублин, — возможность дышать полной грудью. Как показали современные литературоведы, в том числе Эмер Нолан и Доминик Манганьелло, его размышления об ирландском национализме и о многих других предметах, относящиеся к этому периоду, исключительно глубоки и сложны для понимания. Маккорт вносит свой ценный вклад в их интерпретацию, сопоставляя идеи Джойса с журнальными статьями, написанными им за годы пребывания в Триесте, и с обстоятельствами его тогдашней жизни. В отличие от Костелло, он считает, что образ Леопольда Блума — венгерского еврея, живущего в Ирландии, — был навеян Джойсу не столько мрачными дублинскими воспоминаниями, сколько людьми, прошедшими перед его глазами за то время, что он работал журналистом, и идеями, которыми эти люди были воодушевлены. Если в каком-то смысле Джойс и был ирландским националистом, то его национализм сводился к желанию видеть Ирландию полиэтничной, плюралистичной и светской страной, — а это желание во многом могло быть внушено опытом жизни на чужбине. Маккорт в своем анализе учитывает самые разные триестские параллели и созвучия, реконструируя связи между людьми и влияние их друг на друга; при этом он принимает во внимание и то, как освещались в местной прессе ирландские события, предлагая убедительное толкование статей самого Джойса по «запутанному» ирландскому вопросу, написанных в 1907 году. В конце концов, уверившись, что «современную Ирландию подчинит своей власти либо Шин Фейн, либо империализм», Джойс понял, какой силе он отдает предпочтение. В то же время ему было глубоко противно отождествлять себя с той или другой формой так называемого общественного мнения; он постоянно выражал восхищение Джеймсом Кларенсом Манганом, который отказался «торговать своими убеждениями в угоду черни или превращать себя в рупор политиканов». Презрительное отношение Джойса к Британской империи было неколебимым; что же касается Австро-Венгрии, то впоследствии он признавался, что испытывает ностальгическую нежность к «обветшалому институту», от лица которого Вена в предвоенные годы управляла Триестом. «Дай Бог, чтобы таких империй было побольше».

Маккорт прослеживает, как отразились на работе Джойса различные политические и культурные движения, в средоточии которых он оказался после переселения на берега Адриатики. Подробное изучение материалов, относящихся к преподавательской и журналистской деятельности писателя, позволяет ему сделать ряд проницательных замечаний, а иногда по-новому оценить известные факты. Показателен, например, пассаж из лекции о Дефо, которую Джойс прочитал в 1912 году. Джойс описывает Робинзона Крузо как персонажа, соединившего в себе все главные черты типичного англичанина: «мужественную независимость, безотчетную жестокость, неторопливый, но деятельный ум, сексуальную вялость, искреннюю и уравновешенную религиозность, расчетливую скрытность». Но триестские годы были посвящены не только преподаванию и журналистике: в это время долго и мучительно рождались на свет «Дублинцы», которых не осмелилось напечатать ни одно дублинское издательство, после чего Джойс и рискнул послать рукопись ловкачу Джорджу Робертсу; тогда же был написан «Джакомо Джойс», в основу которого легло мучительное влечение автора к одной из его учениц, чье имя до сих пор не установлено; незавершенный «Стивен-герой» превратился в «Портрет художника в юности», и, наконец, Джойс создал свою первую и единственную пьесу. Все это, конечно, обсуждалось и раньше; не раз писали и о непростых отношениях Джойса с его ближайшим окружением, которые отнюдь не улучшались по мере того, как он переезжал с квартиры на квартиру и менял одних кредиторов на других, — однако в книге Маккорта эта сторона его жизни представлена особенно выпукло и ярко. Джеймс и Нора привыкли жить не по средствам: у них было принято обедать не дома, а непременно в ресторане и в начале каждого сезона обзаводиться новыми нарядами. Но в Триесте, по-видимому, даже судебные приставы отличались известной любезностью. «Дорогая синьора! — писал один из торговых агентов. — Благоволите уплатить Ваш долг моей компании в течение трех дней, в противном случае Вы поставите меня перед необходимостью передать дело моим адвокатам, тем самым обременив Вашу семью дополнительными издержками и бесплодными хлопотами».

Бесплодные хлопоты, связанные с неуплатой долгов, возможно, не доставляли Джойсу столько огорчений, как собственный неспокойный характер, побудивший его предпринять поездки в родной город, которые принесли самые плачевные результаты, поколебав — на какое-то время — его доверие к Норе и, что было для него еще тяжелее, к друзьям юности. Об этом периоде жизни Джойса в течение долгого времени судили главным образом по свидетельствам его рассерженного брата Станислава, верившего в блестящее будущее Джеймса и вместе с тем тяжело переживавшего обвинения в недобросовестности, которыми тот постоянно и бездумно его осыпал (кстати, Станислав позже сам переселился в Триест, задержавшись на «профессорском» поприще, которое Джеймс оставил в 1915 году). Маккорт относится к высказываниям Станислава сочувственно и уважительно, но дает прозвучать и целому хору других голосов: друзей, знакомых и, прежде всего, учеников Джойса. В этом одно из главных достоинств авторского подхода: Маккорт никогда не забывает о том простом, но чрезвычайно важном обстоятельстве, что Джойс был преподавателем иностранного языка, причем в те самые годы, когда размышлял над романом, в котором язык будет перевернут с ног на голову. По-видимому, Джойс не слишком строго придерживался системы обучения, принятой в школе Берлица, предпочитая собственные, чисто джойсовские методы: например, он часто предлагал ученикам описать, каким они видят своего учителя. «Дублинцы» вышли в свет 15 июня 1914 года. Вскоре после этого Борис Фурлан, один из учеников Джойса, встретил его на улице. Спустя сорок лет Фурлан написал Эллманну (это воспоминание приводит в своей книге Маккорт): «Помнится, он вручил мне «Дублинцев» на «большой площади» (ныне Piazza dell'Unita), выйдя из кафе, которого больше не существует, — кажется, это было кафе Лойд, — и я дал ему пять крон».

Война разрушила особый мир Триеста: легкомысленному молодому преподавателю, поймавшему на пьяцце своего ученика и ловко выудившему из него пять крон, спустя ровно год после этого события пришлось вместе с Норой, Лючией и Джоржио перебраться в Цюрих. Но Триест оставил в его творчестве глубокие следы: как показывает Маккорт, в знаменитой книге, которую Джойс назвал «эпосом двух народов: Израиля и Ирландии», многое объясняется его контактами с триестскими евреями.

Однажды в Цюрихе, когда Джойс отчаянно нуждался в деньгах, чтобы иметь возможность продолжить работу над «Улиссом», Йейтс обратился к Эдмунду Госсу¹³ с просьбой выделить Джойсу пособие Королевского литературного фонда. Госс, проявив присущий ему консерватизм, увидел препятствие в том, что Джойс некогда переселился в Триест: «Если только я удостоверюсь, что Джойс симпатизирует враждебной нам Австрии, — писал он в ответном письме, — не дам ему и гроша». Йейтс виртуозно парировал: «Я еще ни разу не видел, чтобы Джойс ладил со своим непосредственным окружением, а потому полагаю, что жизнь в Австрии должна была сообщить его симпатии к австрийцам такую искренность, какой вы только могли бы пожелать». Заслуга Маккорта как раз и состоит в том, что он сумел показать, до какой степени триестское окружение влияло на Джойса и как далеко могли заходить его симпатии к жителям этого города. За те годы, что прошли после публикации фундаментальной работы Эллманна, появилось слишком много исследований, в которых преобладает интроспекция, — их авторы гораздо больше интересуются собой, чем своим читателем. Они заняты демонстрацией хорошо усвоенных герменевтических методов, используемых в академической индустрии, и буквально упиваются предлагаемым ими единственно верным «пониманием» творчества великого мастера. Маккорт в своей книге избежал этой опасности. Его описание триестской гавани, в которой нашел убежище Джойс, позволяет по-новому взглянуть на поистине героическую жизнь знаменитого ирландского писателя.

Библиография

Richard Ellmann. James Joyce. — Oxford University Press, 1983.

Anthony Burgess. Re Joyce. — W.W. Norton & Company, 2000.

Примечания

1. Небольшой городок в Ирландии, где Йейтс провел свое детство. — Прим. ред.

2. Город в Ирландии, столица одноименного графства. — Прим. ред.

3. Харриет Шоу Уивер — издательница, в течение многих лет финансировала Джойса. — Прим. ред.

4. Ричард Эллманн — писатель, автор известной биографии Джойса. — Прим. ред.

5. Леди Августа Грегори (1852—1932) — драматург, деятель Ирландского возрождения. — Прим. ред.

6. Движение за объединение Ирландии. — Прим. ред.

7. Чарльз Левер (1806—1872) — ирландский писатель, друг Теккерея и Диккенса, последние годы жизни (с 1867) был консулом в Триесте. — Прим. ред.

8. Ричард Фрэнсис Бертон (1821—1890) — известный английский путешественник и индолог. В 1883 году Бертон, служивший консулом в Триесте, познакомил застегнутый тогда на все пуговицы западный мир с «Камасутрой», классическим индийским трактатом по искусству любви. — Прим. ред.

9. Максимилиан Дельфиус Берлиц — автор особой методики преподавания иностранных языков. В 1878 году основал первую в США школу иностранных языков. Берлиц считал, что изучать язык надо так, как это делают дети, то есть сначала научиться говорить, а уже затем — писать и читать. Школы Берлица существуют и по сей день. — Прим. ред.

10. Бренда Мэддокс — автор книги «Нора: биография Норы Джойс». — Прим. ред.

11. Ирредентизм — политическое и общественное движение в Италии в конце XIX — начале ХХ вв. за присоединение к Италии пограничных земель Австро-Венгрии с итальянским населением — Триеста, Трентино и др. — Прим. ред.

12. Фении — ирландские революционеры-республиканцы, члены тайных организаций «Ирландского революционного братства» (осн. в 1858 г.), боровшиеся за освобождение Ирландии от английского владычества. — Прим. ред.

13. Эдмунд Госс (1849—1928) — английский писатель, историк английской литературы. — Прим. ред.