§ 1. «Поток сознания»: психолого-философский аспект

Представления о «потоке сознания» формируются в культуре в конце XIX века. Авторство актуализации обозначенного феномена культуры принадлежит психологу и философу У. Джеймсу (1842—1910). В его представлении сознание соотносимо с рекой, потоком, в котором мысли, ощущения, ассоциации постоянно «перебивают» друг друга, причудливо, «нелогично» переплетаются, и он описал подобным образом процессы, происходящие в сознании, предполагая лишь акцентировать их определенные свойства.

«Поток сознания» как научная метафора

Впервые выражение «поток сознания» прозвучало в фундаментальном труде У. Джеймса «Основания психологии» (The Principles of Psychology, 1890 г.). В этой работе имеется отдельная глава (IX), названная «Поток мысли» (The Stream of Thought), где, как отмечают исследователи научной рефлексии У. Джеймса, впервые упоминается «поток сознания». Но здесь отсутствует его определение.

«Поток сознания» возникает в следующем контексте: «Consciousness, then, does not appear to itself chopped up in bits. Such words as 'chain' or 'train' do not describe it fitly as it presents itself in the first instance. It is nothing jointed; it flows. A 'river' or a 'stream' are the metaphors by which it is most naturally

described. In talking of it hereafter, let us call it the stream of thought, of consciousness, or of subjective life» (152; 155) (курсив У. Джеймса. — С.К.)¹.

Свойства потока — текучесть, непрерывность, изменчивость — были по сходству соотнесены с процессами, происходящими в человеческом сознании, с самим сознанием. Поток сознания в размышлениях У. Джеймса — это метафора, «абстрактно мыслимый тезис», передающий способ организации хода мыслей, его динамику и непрерывность, наглядно проиллюстрированный «картинной образностью» реки.²

Здесь у Джеймса «поток сознания» не является ключевой фразой. Первым в ряду синонимов стоит слово thought, оно же является здесь основным, тогда как consciousness играет скорее вспомогательную роль.

Рефлектируемое высказывание У. Джеймса обладает узко ситуативной характеристикой, имеет определенную цель: указать на способность сознания восстановить свою непрерывность после сна, преодолеть разрыв во времени (time-gap), обусловленный пребыванием человека в состоянии сна, т. е. на способность к самоидентификации. Человек связывает воедино предшествующие временному пробелу и следующие за ним душевные состояния, осознавая их принадлежащими одной и той же личности, т. е. самому себе.

Позднее, в работе «Психология: краткий курс» (Psychology: Briefer Course, 1892 г.), возвращаясь к проблеме непрерывности сознания, У. Джеймс уточняет ее характеристики, обозначает как «поток сознания» (stream of consciousness), имея ввиду скорее метафорический, нежели понятийный смысл. Тем не менее, именно метафора впоследствии обрела статус категории.

Оксфордский философский справочник дает свое объяснение этому изменению. Предлагаемая им причина выводится именно из метафорической природы самого выражения, а также из феноменологического характера и назначения самой метафоры:

«It may be that James, who devotes much of his psychology to unconscious processes, changed the title, and thus, the metaphor, in order to emphasize that the metaphor is a purely phenomenological one — consciousness seems streamlike» (164).³

В размышлениях У. Джеймса stream of consciousness не служит единственным и незаменимым определением для характеристики процессов в сознании, для описания которых он, наряду с искомыми stream of consciousness и stream of thought, употребляет stream of thinking, stream of internal thinking, stream of subjective life.

Данные словосочетания употребляются У. Джеймсом как синонимы, с целью более полной иллюстрации описываемых им процессов, происходящих в сознании. Анализируя их употребление далее, мы можем сказать, что имеем дело с ассоциативным рядом из трех составляющих единиц: thought, consciousness, subjective life. Thought, consciousness и subjective life употреблены синонимично, что дает некоторое право поставить между тремя знак тождества. В потоке рассуждений исследователя они употребляются последовательно, что обращает на себя внимание.

Идея применить к научному описанию процессов, происходящих в человеческом сознании, метафору потока созрела и родилась в американской научной традиции конца XIX века, основывавшейся, в свою очередь, на традиции западноевропейской, научное кредо которой тогда укладывалось в рационалистическую формулу Р. Декарта — Cogito ergo sum.

Thought, consciousness, subjective life — все три единицы ассоциативного ряда, употребленного У. Джеймсом для более полной иллюстрации процессов в сознании, оказываются отраженными в этой знаменитой декартовой формуле, которая проверяет жизнь мышлением, ставя таким образом то и другое на одну ступень.

В рационалистически ориентированном менталитете жизнь (life) и мысль (thought) не могли существовать нигде, кроме как в сознании (consciousness). За пределами сознания ничего не существовало. Сознание в рационалистической культурной среде воспринималось как нечто, само собой разумеющееся, о нем не требовалось говорить особо, оно было питательной средой этой формулы, воспринималось тождественным жизни вообще.

Новое мировоззрение на заре модернизма поставило под сомнение универсальность и вездесущность рационалистического сознания. У. Джеймс одним из первых указал на эту проблему, сформулировав мысль о том, не все, чем живет человек, находится непосредственно в его сознании: «...Наше нормальное или, как мы его называем разумное сознание, представляет лишь одну из форм сознания, причем другие, совершенно от него отличные формы существуют рядом с ним, отделенные от него лишь тонкой перегородкой» (Цит. по кн.: 34; 183).

Заслуга терминологического выделения «нормального» сознания из общего течения жизни принадлежит психоанализу и его основоположнику З. Фрейду, разделившему психику на сознательное и бессознательное, с определяющей функцией последнего в жизни человека.

С одной стороны, сознание находится под управлением иррационального бессознательного и инстинктов, в нем обретающихся; с другой — бессознательное познаваемо «...только путем превращения его в сознательное» (126; 846) посредством облечения в вербальную форму. Вторая сторона вопроса не стала откровением для широкой публики, но первая, вызвав шоковую реакцию у рационалистического мировоззрения, дискредитировала доминирующую роль сознания, сделав его крайне уязвимым, подверженным влиянию неуправляемых разумом иррациональных биологических сил.

Таким образом, в начале XX века, когда «нормальное» сознание было выделено из общего течения жизни, созрела необходимость говорить о сознании особо, не рассматривать его как само собой разумеющуюся форму внутренней жизни человека. Новое понимание сознания, заключавшееся в отрицании универсальности последнего, потребовало особой рефлексии на него. Эта рефлексия начала осуществляться на фоне инерционного массового представления об универсальности сознания.

Осмелимся предположить, что новизна такого взгляда на сознание предопределила выбор одного из трех вариантов метафоры. Выбор этот, побуждаемый подсознательной тягой к новому, возможно, совершился без прямого участия рационального логического рассуждения.

Поскольку stream of consciousness рождался на рубеже XIX—XX веков практически на рубеже эпох, то выбор одного из трех вариантов осуществлялся в условиях меняющегося менталитета. Consciousness соответствовало прочно укрепившемуся в рационалистическом менталитете представлению о вездесущности сознания. Согласно этому представлению по-новому осмысленное модернистское consciousness проассоциировалось с уже существующими life и thought.

Таким образом, произошло замещение старого новым, при этом уже существующие понятия претерпели изменения. Если ранее subjective life воспринималось как понятие, тождественное thought / thinking, и существовало в рамках consciousness, то теперь, с отрицанием универсальности сознания, такое «триединство» распалось.

Consciousness из цельного, всеобъемлющего психическую жизнь человека, утратив свою универсальность, превратилось всего лишь в одну из составляющих этой психической жизни. Такой сдвиг неизбежно повлек за собой качественные изменения представления о thought и subjective life. Subjective life расширилось до объемов рационалистического consciousness. Если ранее subjective life существовало в рамках consciousness, то теперь само consciousness стало существовать в рамках subjective life.

У мышления появились новые движущие силы, находящиеся вне сферы сознания, которых не могло быть в рационалистическом понимании мышления, так как не существовало представления об их источнике — бессознательном. В результате, самый ход размышлений У. Джеймса может быть обозначен как метаморфозы мыслей, непрерывно происходящие в сознании в силу присущих ему свойств, в частности, постоянной изменчивости.

Согласно У. Джеймсу, одна из важнейших характеристик процессов в сознании — непрерывное движение мыслей, ощущений, переживаний. В человеческом сознании они переплетаются между собой и перебивают друг друга. Движение мыслей, ощущений, переживаний осуществляется не в линейной последовательности. Они изменяются, перетекая одно в другое, и каждое уникально. Этот процесс непрерывен и образует сплошной поток. Иными словами, в человеческом сознании имеет место непрерывная трансформация мыслей.

У. Джеймс обращает внимание на то, что к описанию сознательных процессов неприменима метафора поезда и вагонов (the train of thought), или же цепочки мыслей (the chain of thought). История психологии отмечает, что тезис о непрерывности процессов, происходящих в сознании, проиллюстрированный метафорой реки, возник как реакция на распространенный в то время в психологии атомизм, представлявший сознание конгломератом отдельных элементов (96).

Метафора именно реки, или потока, оказалась наиболее применима к описанию процессов, происходящих в сознании, в силу их непрерывности, обусловленной тем, что каждое данное состояние «знает» предшествующее и переживает в самом себе направление, в котором должно двигаться дальнейшее устремление «потока сознания». Такая непрерывность, «поточность», предстает как характерная черта жизни вообще, становясь формой, способом существования.

У. Джеймс употребляет «поток сознания» скорее не в качестве дефиниции процессов, происходящих в сознании, но в качестве функционального вспомогательного средства для их описания, т. е. он не возводит «поток сознания» в ранг термина. Подобным образом, сугубо функционально, будет трактовать «поток сознания» Дж. Джойс, для которого он будет не целью, а средством.

Статус термина «поток сознания» обрел в литературе, где он сводится прежде всего к определенному приему в рамках модернистского метода художественного изображения.

Временной аспект «потока сознания» и проблема непрерывности сознания

Понимание действительности в аспекте непрерывности, для лучшей иллюстрации которого часто привлекалась метафора потока, является одной из констант культуры, пребывающей в человеческом сознании и имеющей большое количество способов актуализации, от древнего мифа до современной научной теории.

Метафора потока обладает глубокой и многосторонней философской рефлексией. Понимание действительности как всеобщего потока, неоднократно изменявшись и дополнявшись в ходе развития культуры, так или иначе, в ней пребывало и продолжает пребывать, устаревают же и уходят в прошлое лишь его модификации — различные теории, на этом понимании базирующиеся, само же это понимание постоянно пребывает в культуре и человеческом мышлении (63; 456—457).

Идеи времени — психология У. Джеймса, динамика психики З. Фрейда, длительность А. Бергсона, теория относительности А. Эйнштейна, инвариантность и вариативность в лингвистике и математике повлекли формирование нового, соответствующего им, способа художественного изображения — техники передачи «потока сознания», во многом определившего художественную культуру модернизма и явившегося ее своеобразной визитной карточкой.

Непрерывность изменений в состояниях сознания, их взаимопроникновение посредством ассоциаций, превращающие сознание в особую среду с собственным, качественно отличным от конвенционального временем, с одной стороны, и дифференциация между сознательным и бессознательным с определяющей ролью последнего, но выявляющей — первого, с другой, представляются философскими аспектами «потока сознания» как способа художественного изображения, продиктованного идеями времени эпохи модернизма.

Непрерывность процессов, происходящих в сознании человека, манифестируется как основная характеристика, позволяющая характеризовать сознание как «поток». Именно ее акцентирует У. Джеймс в главе «Поток мысли»: «в границах всякого личного сознания процесс изменения состояний сознания непрерывен», т. е. в границах личного сознания его состояния непрерывно меняются, и каждое последующее состояние сознания знает предыдущее.

Этот процесс обеспечивается взаимодействием непосредственных составляющих «потока сознания»: устойчивых элементов (substantive parts) и изменчивых элементов (transitive parts) (перевод Л.А. Петровской). Transitive parts обеспечивают движение мысли от одного substantive part к другому, являясь своеобразными мостиками между ними в «потоке сознания»: «Let us call the resting-places the "substantive parts" and the places of flight the "transitive parts" of the stream of thought. It then appears that the main end of our thinking is at all times the attainment of some other substantive part than the one from which we have just been dislodged. And we may say that the main use of the transitive parts is to lead us from one substantive conclusion to another» (152; 158) (курсив У. Джеймса. — С.К.)⁴.

Устойчивые элементы сознания, или «потока сознания» по У. Джеймсу, представляют собой своеобразные остановочные пункты на пути мысли, изменчивые — переходные промежутки между ними, составляющие путь от одного устойчивого элемента к другому, т. е. связи между устойчивыми элементами. Остановочные пункты заняты чувственными впечатлениями, которые, не изменяясь, могут созерцаться умом неопределенное время. Переходные промежутки являются отношениями между устойчивыми элементами потока сознания.

У. Джеймс недвусмысленно определяет связующие элементы «потока сознания» как transitive. Слово transitive в своем основном значении имеет переход, движение от одного к другому, а в качестве производного — изменение, трансформацию.

Перевод слова transitive как изменчивый не затрагивает этого основного аспекта движения, перехода от одного элемента к другому, но акцентирует аспект изменения, представляющийся в данном случае, с языковой точки зрения, второстепенным. Семема trans, происходящая от лат. сквозь, через, обозначает в первую очередь движение, переход, перемещение через какое-либо пространство. Движение, ассоциируясь с изменением, образует еще это значение, являющееся в данном случае производным.

Представляется также важным для раскрытия смысла и временной аспект значений лексических единиц. Substantive как обозначающая нечто твердое акцентирует продолжительное существование во времени и противостоит transitive как чему-либо переходному, какого-либо продолжительного существования во времени не имеющему.

В контексте описания У. Джеймсом процессов, происходящих в сознании, разделяющего их на переходные (transitive) и устойчивые (substantive) составляющие, а также с учетом структурообразующей функции перехода от одного устойчивого элемента к другому, представляется возможным употребление такого варианта перевода определения transitive, как раскрывающее его в аспекте перехода от одного «твердого», поддающегося фиксированию элемента к другому.

У. Джеймс неоднократно подчеркивает, что динамика устойчивых и переходных элементов есть целостный непрерывный поток (one unbroken stream) (152; 161). «Поток сознания» У. Джеймса — непрерывная динамичная целостность, и членить ее — то же, что «резать ножницами воду» (36; 8).

Идея непрерывной трансформации мыслей У. Джеймса, выражающаяся в динамике устойчивых и изменчивых состояний сознания, корреспондирует с идеей длительности А. Бергсона, утверждающей идею длительности как ткани психической жизни. Длительность по А. Бергсону предстает как непрерывная изменчивость состояний, переходящих одно в другое. Согласно взглядам А. Бергсона, каждый образ в сознании связан с совокупностью прочих образов, продолжается в тех из них, которые за ним следуют и продолжает собой те, которые ему предшествуют (16; 178).

Непрерывность предстает как совокупность взаимопроникающих состояний сознания. Согласно А. Бергсону, «...состояния сознания ... проникают друг в друга, и в самом простом из них может отразиться вся душа» (17; 192). Психические факты, по мнению философа, даны сознанию в единстве и согласованности как нераздельное целое, которое расчленяется на отдельные фрагменты только благодаря рефлексии.

Согласно У. Джеймсу, разные состояния в человеческом сознании так же не располагаются по отношению друг к другу одно за другим, в логической последовательности, но имеют свободный, даже хаотический порядок, находятся в состоянии взаимопроникновения (durcheinander) (151; VI).

У. Джеймс отмечает пространственный характер ощущений. Он считает, что не существует ощущения без чувства объема (152; 541); и в этом утверждении он близок А. Бергсону, говорящему об определяющем влиянии пространства на человеческую способность к восприятию. По А. Бергсону, мышление человека ограничено и определено пространственными представлениями. Человек мыслит в рамках пространства, наблюдает себя сквозь призму пространства, проецирует непространственные по своей сути психические состояния в пространство.

По мысли А. Бергсона, человеческое восприятие мира и себя в нем определяется образом пространства: вместо того, чтобы воспринимать состояния сознания одновременно, в их взаимопроникновении, что соответствует способу бытия этих состояний, человек стремится расположить их одно рядом с другим, так как этого требуют законы пространства.

Чтобы подвергнуть анализу взаимопроникающие состояния сознания, необходимо представить их рядоположенными в пространстве. Так образ пространства влияет на сознание: вместо того, чтобы воспринять состояния сознания одновременно, человек располагает их одно рядом с другим (17; 93).

А. Бергсон отмечает, что понимание состояний сознания как взаимопроникающих западному человеку в силу его менталитета не свойственно. Вместо этого ему представляется, что состояния сознания следуют друг за другом, и он утверждает, что такая последовательность присуща им на самом деле. Человек, в прямом смысле слова, живет своей иллюзией (17; 149). Идея пространства, которой вооружен человеческий разум, позволяет человеку разлагать целое на отдельные элементы, т. е. анализировать (17; 121—122).

Из представления о сознании как о некой виртуальной среде, состоящей из непрерывно сменяющих друг друга состояний сознания, каждое последующее из которых «знает» ему предшествующее, естественным образом вытекает необходимость соответствующего подхода к измерению времени: оно, поскольку наличествует в сознании, также должно быть непрерывно и неоднородно.

Передача «потока сознания» как способ художественного изображения является практической реализацией философского представления о времени как величине качественной. Условное разделение времени на физическое время (общепринятое количественное измерение времени) и время внутри человеческого сознания (реальное ощущение времени в сознании человека), явилось одной из основополагающих идей времени эпохи модернизма.

Согласно У. Джеймсу, сознание не знает времени внутри себя, оно всего лишь свидетель происходящего во времени, в котором не имеет своей собственной роли. У. Джеймс считает, что фактически нельзя уловить мгновение. Утверждая, что ощущение прошедшего времени есть настоящее, он говорит, что чувство времени непрерывно, а физическое деление времени на отдельные отрезки обусловлено фактом прерывности восприятия. Т. о. прерывность, возникающая при измерении времени, обусловлена прерывностью апперцепции. По мысли У. Джеймса, какой-то отрезок времени, «видимый воочию настоящим», подобен седлу на его хребте; в этом седле человек сидит боком, представляя себе два противоположных направления времени (36; 180—183).

У. Джеймс также отмечает существующую разность в оценке времени. Он говорит, что насыщенный разнообразными событиями промежуток времени протекает быстрее, чем бессодержательный. В то же время, пытаясь осмыслить прошедшее время, человек констатирует, что обилие событий делает взгляд на прошлое более широким, тогда как однообразие и отсутствие новизны сужает его (36; 184—185).

А. Бергсон также рассматривает время как целостный поток. Но настоящее мгновение человека не является мгновением в математическом смысле этого слова. Это реальное, конкретное переживаемое настоящее, которому свойственна все та же длительность, которая не находится ни по ту, ни по эту сторону абстрактно мыслимой математической точки, но располагается «...и тут, и там...».

То, что человек называет своим настоящим, одновременно включает и его прошлое, и его будущее; прошлое включается постольку, поскольку «момент, когда я говорю» уже отдален от меня, будущее — так как этот же момент наклонен в сторону будущего, к которому устремлен и я сам. А. Бергсон называет такое состояние «неделимым настоящим».

Это «неделимое настоящее» и является психическим состоянием, которое человек привык именовать собственно своим настоящим. Такое непосредственное настоящее человека — это и восприятие прошлого, и детерминация будущего. Прошлое представляет собой ощущение, будущее — движение, таким образом, настоящее образует нераздельное целое ощущения и движения, где движение продолжает ощущение (16; 245—246).

Настоящий момент конституируется посредством почти мгновенного среза, совершаемого человеческим восприятием в протекающей массе жизни. Практически же человек воспринимает только прошлое, так как чистое настоящее представляет собой неуловимое поступательное движение прошлого, которое подтягивает будущее (16; 254). Таким образом реализуется необходимое условие всякой рефлексии вообще, определенное М.М. Бахтиным (12; 507—508), как вненаходимость релектирующего по отношению к рефлектируемому. Прошлое, равно как и будущее, будучи виртуально, раскрывает себя благодаря своей временной вненаходимости. Только аналитическая способность человека отделяет прошлое от настоящего.

Настоящее при данном условии становится познаваемым лишь посредством памяти. Если человеку нужно что-либо вспомнить, он отрывается от настоящего и перемещается сначала в прошлое вообще, потом в какой-то определенный его регион. А. Бергсон сравнивает этот процесс с установкой фокуса фотографического аппарата.

Воспоминание появляется «...мало-помалу, как сгущающаяся туманность». Из виртуального состояния воспоминание переходит в актуальное. По мере того, как обрисовываются его контуры и окрашивается его поверхность, пришедшее из прошлого воспоминание стремится уподобиться восприятию, имеющему место в настоящем.

Но корни воспоминания всегда находятся в прошлом. А. Бергсон добавляет, что воспоминание было бы неотличимо от восприятия, если бы первое не несло на себе следов своей виртуальности, благодаря чему, оно, будучи в настоящем, является чем-то, выходящим за его пределы. Процесс развития состоит в непрерывном динамическом взаимодействии восприятий и воспоминаний. Воспринять внешнее время, воспринять прошлое как нечто прошедшее человек способен, лишь проследив и освоив движение, посредством которого прошлое развивается в образ настоящего (16; 243—244).

Такое движение приобретает статус modus vivendi, в рамках концепции А. Бергсона обозначаясь как интуиция, назначение которой заключается в самоосознании в условиях длительности. Интуиция нейтрализует противоречие между пространственным характером человеческого восприятия и непространственным характером психических состояний, преодолевая пропасть между пространством и длительностью.

Из таких движений состоит текст М. Пруста, который обращается к описанию процессов, происходящих в сознании, практически рассказывая, как они функционируют. В своем тексте посредством повествования он воссоздает «дление» сознания, когда событие, имевшее место в прошлом, извлекается из глубин памяти какой-либо деталью и пребывает в сознании героя как настоящее.

В то же самое время реальное настоящее вообще перестает существовать, но не покидает пределов бессознательного восприятия. Его само-по-себе бытие восстанавливается в своих правах всякий раз, когда прошлое возвращается в недра памяти. Если прошлое соотносится с настоящим посредством ассоциации, то настоящее выступает своеобразным антагонистом прошлого. Их конфликтные отношения скрываются автором в потоке переменчивых состояний, происходящих в сознании. Однако грань между прошлым и настоящим имплицитно существует, определяя «поиски утраченного времени».

Дж. Джойс избирает иной подход при той же интенции. Он не повествует о жизни сознания, подобно М. Прусту, но воссоздает ее на пространстве своего текста.

Тексты М. Пруста раскрывают жизнь сознания в аспекте динамики памяти, где воспоминание, благодаря своей вненаходимости по отношению к настоящему, «мгновенному срезу в протекающей массе жизни», становится творческим импульсом, при помощи которого созидается непрерывная внутренняя среда, в которой пребывает человек — «поток сознания».

Тексты Дж. Джойса ориентированы на раскрытие жизни сознания в аспекте динамики постоянно совершающегося «мгновенного среза в протекающей массе жизни» с интенцией, направленной на преодоление условия вненаходимости внутри текстового пространства. Требование соблюдения правила вненаходимости переносится в данном случае от героя к читателю.

Время, по А. Бергсону, находится в постоянном движении. В то мгновение, которое человек называет настоящим, время также пребывает в движении. Но это настоящее не является математическим мгновением. Воспринимающий ум лишь «...прочерчивает деления в непрерывности протяжения», только из необходимости подчиниться нуждам практической жизни (16; 246, 292—298). А. Бергсон неоднократно отмечает, что сознание не знает механического деления времени внутри себя. Он акцентирует внимание на внутреннем времени сознания, понимая его как постоянное «дление», т. е. не время в общепринятом, количественном, понимании этого слова.

Рассматриваемое подобным образом время внутри человеческого сознания требует адекватного себе художественного соответствия. Данный подход был актуализирован П.А. Флоренским в аспекте теоретических размышлений. По мысли о. Павла, в художественном произведении наличествует не-физическое, т. е. не-конвенциональное время. В этом другом времени действуют его собственные законы, отличные от законов времени физического, аналогичные законам сновидения. По сравнению с физическим временем, в этом другом времени происходит, например, извращение временного порядка. Время может поворачиваться вспять, направляться от цели к условиям, что не является свойственным физическому времени (121; 372).

Два аспекта «потока сознания», аспект непрерывности и временной аспект, сопрягаются на одном поле художественного текста, образуя виртуальную среду сознания, где акцентируется качественный аспект времени, обеспеченный подчеркнутой ассоциативностью как средством поддержания непрерывности изменения состояний сознания. Время представляется непрерывностью, сущностной характеристикой которой является прерывность.

Основная функция прерывности, по П.А. Флоренскому, состоит в создании ритма. Ритм конституируется посредством качественных изменений во времени, которые претерпевают состояния сознания как предмета художественного изображения. Изменения в поле художественного текста происходят посредством взаимодействия элементов покоя и элементов скачка (терминология П.А. Флоренского)

«Элементы покоя — созерцательны и обозреваются каждый сам по себе, разом и взором покоящимся. Это — раздробленная материя (курсив П.А. Флоренского. — С.К.) произведения. Она безвременна в смысле безразличности этих элементов к длительности: глаз может покоиться на них более и менее долго, но, конечно, не более атома времени, потребного восприятию единичного элемента» (122; 220).

«Элементы скачка не созерцаются сами по себе, и в эстетическом восприятии как внимание, так и взор не способен рассматривать их. Их назначение — разделить (курсив П.А. Флоренского. — С.К.) два смежных элемента покоя и лишить произведение непрерывности. Глаз проскакивает мимо них, они им не замечаются и именно потому несут свою службу. Они тоже безвременны, но не так, как элементы покоя, ибо на их рассматривание приходится время нулевой длительности. Однако, в сочетании с элементами покоя, они делают ритм и тем оформляют время. Это — элементы не чувственные и находящиеся на службе формы произведения как целого; их можно назвать формальными. Они и дают движение» (122; 220).

Главная функция элементов скачка у П.А. Флоренского заключается в создании движения, они несут в себе импульс перехода, образуют динамику художественного произведения. Элементы скачка, отделяя один элемент покоя от другого, образуют между ними неуловимый переход.

Термины П.А. Флоренского — «элемент скачка» и «элемент покоя» — косвенно заключают в себе идею перехода от одного непереходного элемента к другому. Элементы скачка, дифференцируя элементы покоя, по сути дела предоставляют основания для их сопоставления, прослеживания между ними отношения различного рода связей, позволяя мысли совершать переход от одного к другому, служа между ними как бы мостиками. С этой точки зрения transitive parts У. Джеймса корреспондируют с элементами скачка П.А. Флоренского, substantive parts — с элементами покоя.

Под непрерывностью У. Джеймс понимает способность сознания к осмыслению себя как единого целого, к самовосстановлению после временного пробела, например, сна, т. е. способность сознания к самоидентификации. П. Флоренский разумеет под непрерывностью скорее однородность, бесформенность. Хаос, например, был бы по П. Флоренскому непрерывен.

Прерывность в построении У. Джеймса выполняет функцию вспомогательного средства для акцентирования взаимосвязности процессов, происходящих в сознании, их вытекания одного из другого. У. Джеймс избегает употребления термина прерывность относительно своей концепции. Прерывность возникает у Джеймса в контексте критики атомизма в психологии, полагающего, что сознание составляют отдельные элементы, и, следовательно, в контексте неприменимости к характеристике сознания метафоры поезда и вагонов, звеньев в цепочке.

Прерывность входит в концепцию П.А. Флоренского как элемент, конституирующий время посредством создания ритма, т. е. как элемент, образующий «сгущения и разрежения, замедления и ускорения, шаги и остановки», в пространстве художественного произведения и, возможно дополнить, во временном континууме, так как П.А. Флоренский не разделяет пространство и время, считая, невозможным абстрагировать одно от другого.

Прерывность, по П.А. Флоренскому, является, таким образом, свойством времени внутри художественного произведения и, можно, добавить, в сознании человека. Именно прерывность предстает характеристикой, отличающей художественное время или время внутри сознания, условно назовем его качественным, от времени физического, условно назовем его количественным. То, что П.А. Флоренский называет прерывностью, У. Джеймс представляет как динамику устойчивых и изменчивых элементов сознания. Таким образом, делает вывод П.А. Флоренский, время вводится в произведение кинематографическим способом — путем расчленения его на отдельные моменты покоя (122; 221).

П.А. Флоренский называет такой способ создания времени общим приемом изобразительных искусств. Представляется правомерным считать подобный способ характерным для произведений художественной культуры модернизма вообще, не только изобразительного искусства, но также произведений литературы и музыки, так как он интенциально аналогичен духу эпохи.

Именно расчленение, т. е. прерывность, является фактором, организующим время. Синтез прерывности осуществляется зрителем/ читателем/ слушателем, т. е. тем, на кого произведение направлено, кто произведение воспринимает. Восприятие художественного произведения приобретает статус деятельности, так как предполагает активное участие зрителя/ читателя/ слушателя в процессе обработки информации.

Время внутри сознания, равно как и время внутри художественного произведения, становится величиной качественной, не количественной. Интерес ко временным процессам меняет романную форму. Начало этого изменения можно проследить во французской новелле второй половины XIX века, где функция определения качества времени переходит к событию.

Интерактивность художественного текста рождает новые способы художественной изобразительности: «несоответствие масштабов события и характера события и его исконных причин»; «внутренняя важность внешне незначительных событий»; перенос кульминации в сознание героя, когда показанное событие сводится «к резкой перемене настроения под влиянием какого-то впечатления»; несоблюдение привычной хронологии событий, когда «изложение начинается с предыстории события» и позднее событие может явиться «объяснением к прошлому или его новой интерпретацией»; построение семантики нарратива «на парадоксах, как бы совмещении логически несовместимого, неожиданных трансформациях» (75; 213, 214).

Е.М. Мелетинский, перечисляя вышеуказанные особенности построения нарратива, относил их появление в поле художественной культуры к новеллам Ги де Мопассана. Аналогичным способом воспользовался евангелист модернизма Дж. Джойс в своих «традиционных» произведениях — «Дублинцах». В этом аспекте интересным явлением предстают епифании Дж. Джойса, полностью сведенные к событию, которое, на время действия епифании, становится центром психической жизни героя.

Непрерывная изменчивость состояний, переходящих одно в другое, время и настоящий момент в восприятии человека, в аспекте его онтологической связи с прошлым и ориентированности на будущее обрисовывают внутреннюю среду человеческого сознания, характерной чертой которой является качественное отличие от конвенциональных пространства и времени, выражающееся в синкретизме этих двух параметров. Виртуальная среда сознания является философским отражением художественного пространства текста «потока сознания», цель которого — воспроизведение непосредственной жизни сознания.

Бессознательное в «потоке сознания»

У. Джеймс и А. Бергсон были единодушны в мысли о том, что, помимо непосредственно осознаваемого нами, существует и нечто, находящееся в данный момент вне сознания, но влияющее на сознание. Более детальную разработку проблема получила в рамках психоанализа и его основоположника З. Фрейда, разделившего психику на сознательное и бессознательное с ведущей ролью последнего, что оказало шоковый эффект на рационалистически ориентированное мировоззрение.

По З. Фрейду, психика человека имеет две основные составляющие сознательное и бессознательное, которые тесно взаимосвязаны.

Сознательное обеспечивает связь с внешним миром на основе принципа реальности, который заключается в том, что при удовлетворении желаний человек руководствуется требованиями внешнего мира, в особенности социального, и вытесняет асоциальные влечения в бессознательное. Функция сознательного — оградить психику от бесконтрольного удовлетворения влечений, иногда носящих разрушительный характер.

Бессознательное руководит явлениями человеческой психики, протекающими без участия сознания, оно руководит влечениями человека, не считаясь с внешним миром. Эти механизмы контролируют жизнь младенца до тех пор, пока он не начнет отличать внешний мир от внутреннего и затем сохраняются в бессознательном взрослого человека.

Бессознательному в «потоке сознания» часто придается определяющее значение. Так, С.С. Хоружий, выделивший три главных элемента «потока сознания» — 1) основу («некоторая тема, развиваемая сознанием»); 2) внешние вторжения в основу («отклик сознания на те или иные восприятия внешнего мира»); 3) внутренние деформации основы (следствия травм сознания) — придает определяющее значение третьему, самому психоаналитическому, элементу «потока сознания»: «...стойкие, глубоко сидящие мотивы (воспоминания, навязчивые идеи, комплексы)» третьего элемента, «которые незримо присутствуют в сознании всегда и всюду, могут проявиться когда угодно и где угодно: они тем самым, создают в мире сознания своего рода «магнитные аномалии», силовые поля и определяют внутреннюю геометрию этого мира» (131; 112).

В бессознательном, являющемся источником влечений человека, работает принцип удовольствия, который требует немедленного и безоговорочного удовлетворения влечений. Удовольствие связано с высвобождением психической энергии и снятием напряжения. Неудовлетворенные вытесненные из сознания в бессознательное влечения человека — источник его страданий. Осознание этих влечений позволяет их нейтрализовать.

Особую роль в методике психоанализа занимает рассказ. Нейтрализация вытесненных влечений происходит в процессе общения с врачом, в беседе, где центральным моментом является рассказ пациента. Именно повествование, вербализация воспоминаний, выступает средством выявления бессознательного. Слова в методике психоанализа являются тем мостиком, по которому содержание бессознательного проникает в сознание, облекаясь в образы, принимая форму и таким образом осмысливается. Бессознательное становится познаваемым посредством вербализации в процессе нарративности, где вербализация предстает тождественной осмыслению, за счет которого нейтрализуется влияние отдельных импульсов бессознательного.

Язык в своей естественной функции, но также и язык художественной системы, выступая средством обработки содержания бессознательного, представляет собой средство осознания бессознательного. Так, например, язык культуры способен к выявлению коллективного бессознательного. Художественный текст по аналогии предстает проявлением бессознательного автора, которое доступным осознанию читателем.

Анализ художественных текстов в рамках психоаналитической концепции является широко известным и по сей день применяемым. С его помощью можно рассмотреть текст, принадлежащий как рационалистически ориентированной культуре, так и модернизму. В отношении наиболее известного текста «потока сознания», романа «Улисс» Дж. Джойса, существует распространенное мнение, что «Джойс следует по стопам Фрейда и проводит анализ подсознания, вскрывая его фобии и комплексы по фрейдистским рецептам. В качестве некоторой вариации у него находили прием "реализации подсознательного", то есть изображения под видом реальности воплощенных оживших фантазий подсознания» (131; 46).

Подобный распространенный взгляд С.С. Хоружий комментирует следующим образом: «В двадцатые годы психоанализ достиг пика своей популярности, и появление подобных интерпретаций было неизбежностью, несмотря даже на то, что автор «Улисса» не раз отмежевывался от этого метода и высмеивал его, именуя Фрейда и Юнга "австрийским Шалтаем и швейцарским Болтаем"». Но, несмотря на «бесспорные сближения с психоаналитическим направлением», имеющиеся в прозе Дж. Джойса, при общности задач — проникнуть в работу сознания как можно глубже — Дж. Джойс использует свой самостоятельный подход, не следуя З. Фрейду и К. Юнгу (131; 46).

Если в контексте философских идей У. Джеймса и А. Бергсона текст «потока сознания» предстает в аспекте формы, которая обращена к непосредственному изображению динамики внутренней жизни сознания, к вопросу о том, как оно работает, то, с точки зрения идей З. Фрейда, текст «потока сознания» видится скорее как изображение собственно содержания бессознательного, того, что из бессознательного в сознании представлено.

Примечания

1. Сознание, таким образом, не представляется состоящим из отдельных элементов. Метафоры звеньев цепочки или вагонов поезда не характеризуют его точным образом, как это представляется с первого взгляда. Оно не представляет собой нечто соединенное, оно подобно течению. Наиболее адекватным образом оно характеризуется метафорой реки или потока. Говоря о нем здесь и далее, будем называть его поток мысли, сознания или внутренней жизни. (Перевод мой. — С.К.)

2. Характеристика метафоры принадлежит А.Ф. Лосеву: Проблема вариативного функционирования поэтического языка/ Знак. Символ. Миф. М., 1982. — С. 408—452.

3. Возможно, что Джеймс, посвящающий большую часть своей психологии бессознательным процессам, изменил заголовок, и, следовательно, также метафору, с целью подчеркнуть, что метафора имеет сугубо феноменологический характер — сознание представляется потокоподобным. (Перевод мой. — С.К.)

4. Будем называть места остановки «устойчивые элементы», а места перехода «переходными элементами» потока сознания. Таким образом, представляется, что итог нашего мыслительного процесса всегда сводится к достижению одного устойчивого элемента, отличного от того, который послужил точкой отправления. Можно утверждать, что основное предназначение переходных элементов заключается в сопровождении человека от одного устойчивого вывода к другому. (Перевод мой. — С.К.)