С.И. Шаршун. Встреча с Джеймс Джойсом¹

Я узнал о Джойсе из «Нувелль Литтерер».

Затем, вскоре, после первых же статей — прочитал один из его рассказов, вернее — одну из глав «Дублина» — в «Звене» — без особого интереса².

Ставши подписчиком знаменитой библиотеки мадмуазель Адриенны Моннье³ — прочитал: обе переведенные по-французски, книги: с редким интересом, волнением и с большой подсознательной технической пользой.

Первой — стал читать «Дедалуса»⁴; и после нескольких же страниц, поразился: общностью, однородностью атмосферы.

Редчайшая книга, по тембру внутреннего трепета, эластичности, истерии и точности. Одна из первых, написанных — «кругло»; в ней, самая важная и содержательная сторона, живой человеческой личности — «не отсутствует», не принесена в жертву «общественному целомудрию» — герой: действительно живой, не оскопленный человек.

Как каждое теплокровное существо, он — наделен полом. (К великому сожалению: «Эгоист», «A rebours», «Силас Марнер»⁵ — самые куцые, нелепые книги!).

Как не по-латински, не классически — после стольких происшествий, на нескольких последних страницах, она — не обрывается, вдруг — благополучием, а — расползается в прах.

Какая, в ней, проделана — подготовительная работа, к «Улиссу»! (О содержании которого я — читал), и, как далеко от нее «Дублин», часто вызывающий в памяти — Чехова.

Английская книжная лавка, библиотека и издательство: — «Шекспир и К-о», находящаяся наискосок библиотеки Адриенны Моннье — представляет из себя больше всего: музей Джемса Джойса.

Сколько раз, я рассматривал — добрую полдюжину его фотографий, выставленных в окнах и витринах — почти все его книги и переводы, и — «Улисса», изданного этой лавкой, по-английски — запрещенного в странах английского языка⁶.

Я знал, что Джойс живет, уже довольно давно — в Париже, и, что: не бывая на самом Монпарнассе — иногда посещает «Кафэ де Версай», что против вокзала.

Я видел по фотографиям, что — у него серьезная болезнь глаз, а, затем и — слышал, от одного нью-йоркского издателя, что он — почти слеп, и сам больше не пишет, а диктует.

Этот последний разговор, снова раздул во мне пыл — подернувшийся было «временем пепла», т.к. — и книги брать в «La maison des livres»⁷, я, давно — перестал, и по Одеонской улице — проходил редко.

Но, вот, у меня — выставка⁸.

С каталогами в кармане, я прошел по монпарнасским кофейням, раздав их — кому находил нужным.

Уже несколько дней, думая — не только занести каталог А. Моннье, но, даже — попросить ее (так же как и Тургеневскую библиотеку): повесить афишу (но их оказалось недостаточно) — мечтая — «дать знать о выставке — французской интеллигенции», и лично самой хозяйке: с истинным восторгом и энтузиазмом — оказать ей почтение, внимание, как — редакторше французского перевода и издательнице «Улисса»⁹.

Идя Люксембургским садом: я — шаг за шагом, наливался как весеннее дерево соком — жаром чувства, устремленности, намагничиванием, сомнамбулическим летом к Джойсу.

«Давно уже — тринадцатый час, значит: библиотека закрыта, на обеденный перерыв — дам каталог консьержке, если — в двери, с улицы — нет щели для корреспонденции» решил я, вынимая из кармана каталог, делая на нем надпись: «a Adriènne Monnier, éditrice de Goyce» (поставив G., вместо J.) и запечатывая его в конверт.

Вот: Одеонская улица.

Только здесь, я — вспомнил, о «Шекспир и К-о».

Подойдя — убедился, что он заперт.

Посмотрев, столь знакомые мне — портреты, — со все более подымающейся температурой — вложив второй раз каталог в конверт, и начертав: «Шекспир и К-о», я — отправился к консьержу. («Может быть: доберется и до «него самого!» осознал я, свое настроение). Не совсем доверяя, моим словесным объяснениям, но глянув на конверт — обедавшая семья: любезно замычала и закивала.

Я, перешел, наискосок — дорогу, к «La maison des livres» — и, бросив взгляд в окно: к некоторому изумлению — увидел Адриенну Моннье — на своем обычном месте — за небольшим столом, стоящим не совсем посередине комнаты — лицом к окну, в обществе мужчины и женщины.

Как всегда, по костюму — она напоминала: толстовку, и ее: круглое, белое и не черноволосое лицо — еще больше подчеркивало ее «русофильство».

Мы увидели друг друга, кажется — одновременно, но я — не раскланялся с ней, решив войти.

«Bonjour, mademoiselle!» сказал я, закрыв за собой стеклянную дверь, направляясь к Моннье.

«Bonjour, monsieur!» ответила она, заученной интонацией (передав ее, своим помощницам), хотя и не без искренности.

«У меня выставка, и — я занес вам каталог» сказал я, подавая ей, после рукопожатия — запечатанный конверт, — «Хотя наверное, это вас мало интересует!»

«Да, да!» разорвав конверт, смотря репродукции каталога, пела она — «ах, это очень занятно!»

Отступая к двери, чтобы выйти, я бросил взгляд на других присутствующих.

Спиной ко мне — сидел, сильно наклонившись вперед — мужчина, фигура которого, в полусезонном пальто, блекло-оливково-шоколадного цвета — казалась еще больше.

За ним, через стол — смугловатая женщина, в возрасте Адриенны Моннье — в которой, — я — почувствовал, смутно вспомнил, сообразил: хозяйку «Шекспир и К-о»... и... ну, конечно-же: спина — это сам Джемс Джойс!

Я, уже давно плававший в потоке: предчувствия встречи — делая снова, шаг вперед — чтобы увидеть, для вящей достоверности, хоть самый малый профиль, одновременно — запустил руку в карман — достать каталог.

Женщины, уже несколько мгновений, отдавшие себе отчет о творящемся во мне — наблюдали, с растроганно-благосклонным видом.

«Мне доставляет удовольствие — видеть господина Джойса — я хотел бы, ему тоже — вручить каталог моей выставки!» — сказал я.

Джемс Джойс — не очень медленно и не очень быстро, совершенно естественно и просто, без малейшей «значительности» — поднялся, одновременно повернувшись ко мне лицом.

«Позвольте мне — пожать вашу руку», почти без интервала, радостно, но ровно — сказал я.

«Ваш большой русский поклонник», смотря ему в лицо, произнес я, пожимая: небольшую, размягченную, теплую его руку, давая ему понять, что это: не знакомство на равных началах, а: «Яко видеста очи мои».

Джойс, так же: ни быстро, ни медленно, из скромности, ни секунды не задерживаясь — опустился на венский стул, снова оказавшись, ко мне, спиной.

«Я, скоро, снова стану вашим абонентом» — не зная что делать, сказал я, Адриенне Моннье.

«Где ваша выставка?» обратился ко мне Джойс — тихим, почти баритональным, матовым голосом, опять-таки — на редкость, не по-английски просто, непретенциозно, без растягиваний и сюсюканий.

(Но, хотя слова и были произнесены без специфической англосаксонской интонации, я почувствовал, припомнив конец «Дедалуса», что — несмотря на хорошее знание французского языка (хотя, француз — произнес бы вероятно: «где она, ваша выставка?») — парижского, живого, пульсирующего акцента, у него — нет совершенно тоже — по-французски говорить, очевидно — ему случается — не часто).

«38, рю Ля Боесси» ответил я.

«А, рю Ля Боесси» повторил, очень тихо, ласково Джойс.

«Bonjour monsieur, dames!» откланялся я.

«Bonjour monsieur» так же мягко, отозвался Джойс.

Я — даже забыл извиниться за бесцеремонное вторжение — складывая дорогой — образ: любимейшего романиста.

... Да: он почти совершенно слеп!

Его очки так сильны, что — стекла, до самых ободков: мутно-дымчатое, темно-голубое, затуманенное, колеблющееся море.

Фотографии передают его хорошо — и, живой, он: — душа — заставившая их: дышать и переливаться, двигаться.

Он: матовый, дряблый, изношенный, пепельный.

Умирающие глаза — заражают умиранием весь организм или, наоборот — служат его зеркалом.

Лоб — овально выпуклый, как у дегенеративных детей — опоясан волосами, почти на половине между теменем и бровями.

Он, хотя всего — на несколько лет старше меня, но, я — перед ним — 12 летний подросток; вялая, темная кожа на лице, вялые, блеклые, темно-русые, с большой проседью — волоса. Длинный — овал лица, с длинным, совершенно безвольным «непрактичным» подбородком — детская беспомощность. Отчужденность. Ни одной точки касания с внешним миром. Великая сосредоточенность и самоуглубленность, которой — уже ничто не рассеет (глаз ему, больше — не нужно!).

Понимание, отзывчивость — на самые тонкие, еле уловимые вибрации.

«Жизнь в нем — теплится, лишь, как у Пруста: для окончания возложенной миссии», бормотал я.

1930
(№ 104)

Примечания

1. Орфография и пунктуация оригинала. Своеобразие текстов С.И. Шаршуна отметил Г.В. Адамович: «Джойс знаки препинания почти все упразднил. Шаршун же, наоборот, ставит их чуть ли не после каждого слова».

2. Опубликованный в 1926 г. в парижском еженедельнике «Звено» перевод рассказа «Сестры» из сборника «Дублинцы». См. раздел «Переводы из Джойса».

3. При библиотеке был небольшой книжный магазин, все вместе носило название «Дом друзей книги» («La maison des amis des livres») и преобладала здесь литература на французском языке.

4. Имеется в виду роман «Портрет художника в юности», во французском переводе — «Dedalus: Portrait de l'Artist jeune par lui-même» (1924). Перевод сделала русская парижанка Людмила Блох-Савицкая (1881—1957). Она же перевела на французский «Героя Стивена» («Stephen le Héros», 1948) — раннюю версию «Портрета художника в юности». Квартира Блох-Савицкой стала первым местожительством Джойсов в Париже.

5. «Эгоист» — роман Дж. Мередита (1879); «A rebours» (в русском переводе «Наоборот») — роман Ж.Ш. М. Гюисманса (1884); «Силас Марнер» («Сайлас Марнер») — роман Дж. Элиот (1861).

6. Владелицей открытого в 1919 г. по примеру А. Моннье книжного магазина-читальни «Шекспир и компания» была американка Сильвия Бич. Именно она осуществила в 1922 г. первое издание «Улисса».

7. Правильное название магазина-библиотеки А. Моннье см. примечание 2.

8. Выставка проходила в 1929 г. в парижской галерее Персье.

9. А. Моннье была издателем, но не редактором французского перевода «Улисса» (1929). Выполненный Огюстом Морелем при участии Стюарта Гилберта перевод тщательно редактировался вместе с Джойсом его другом, писателем и переводчиком Валери Ларбо (см. о нем примечание 8 на с. 74).