Джакомо Джойс

Перед вами маленький шедевр — Джакомо Джойс. Джакомо Джойс — кузница Улисса, виртуозность, изящество, необыкновенное настроение, семя великой литературы. Почему Джакомо? — конечно, не случайно: Джойс примеривался к Казанове...

Кто? Бледное лицо, обрамленное сильно пахучими мехами. Движения ее застенчивы и нервны. Она пользуется лорнетом. Да: короткий слог. Короткий смех. Короткое смыкание ресниц.

Паутинная рукопись, выведенная длинно и изящно с тихим высокомерием и покорностью: знатная молодая особа.

Я вздымаюсь на легкой волне тепловатой речи: Сведенборг¹, Псевдо-Ареопагит². Мигель де Молинос³, Иоахим Аббас⁴. Волна исчерпана. Ее классная подруга, изгибая жеманное тело, промяукает на бескостном венско-итальянском: Che coltura!⁵ Длинные ресницы смыкаются и подымаются: жгучее острие иглы жалит и дрожит в бархатной радужной оболочке глаз.

Высокие каблучки глухо постукивают по звучным каменным ступенькам. Холодный воздух в замке, подвешенные кольчуги, грубые железные фонари над извивами крутых башенных лестниц. Звучно постукивающие каблучки, высокий и глухой звук. Госпожа, там внизу кто-то хочет поговорить с вашей милостью.

Она никогда не сморкается. Форма речи: малым сказать большее. Округленная и созревшая: округленная в тисках внутрисословных браков и созревшая в теплице замкнутости своей природы.

Рисовое поле вблизи Верчелли под летней молочной дымкой, зависшие поля ее шляпы затеняют лживую улыбку. Тени испещряют ее лживо улыбающееся лицо, охваченное горячим молочным светом, темные, цвета сыворотки, тени под скулами, желточно-желтые тени на влажной брови, прогорклый желтый юмор, подстерегающий в смягченных зрачках глаз.

Цветок, что она дала моей дочери. Хрупкий подарок, хрупкая дарительница, хрупкий голубожилый ребенок⁶.

Падуя далеко за морем. Тихие средние века⁷, ночь, мрак истории дремлет на Piazza delle Erbe⁸ под луной. Город спит. В подворотнях темных улиц вблизи реки глаза распутниц вылавливают прелюбодеев. Cinque servizi per cinque franchi⁹. Темная волна чувства, еще и еще и еще.

Глаза мои во тьме не видят, глаза не видят,
Глаза во тьме не видят ничего, любовь моя.

Еще. Не надо больше. Темная любовь, темное томление. Не надо больше. Тьма.

Сумерки. Проходят через Piazza. Серый вечер спускается на обширные шалфейно-зеленые пастбища, разливая молча сумерки и росу. Она следует за матерью с неуклюжей грацией. Кобыла, ведущая кобылочку. Серые сумерки мягко лепят тонкие и изящные бедра, нежную гибкую жилистую шею, красиво очерченный череп. Вечер, покой, сумерки изумления... Илло! Конюх! Илло-хо!¹⁰

Папаша и девочки скользят вниз по склону, верхом на санках: великий турок и его гарем. Нахлобученные шапки и плотно обтягивающие куртки, ботинки мастерски зашнурованы накрест над согретым телом язычком, коротенькая юбка облегает круглые чашечки колен. Белоснежная вспышка: пушинка, снежинка:

Когда она вновь выйдет на прогулку
Смогу ли там ее я лицезреть!¹¹

Выбегаю из табачной лавки и зову ее по имени. Она останавливается, чтобы послушать мои несвязные слова об уроках, часах, уроках, часах: и постепенно ее бледные щеки воспламеняются разжигающимся опаловым огоньком. Нет, нет, не бойтесь!

Mio padre:¹² простейшие действия она совершает необычно. Unde derivatur? Mia figlia ha una grandissima ammirazione per il suo maestro inglese¹³. Лицо пожилого мужчины, красивое, пылающее, одухотворенное, с ярко выраженными еврейскими чертами и длинными белыми бакенбардами, поворачивается ко мне, когда мы спускаемся по горному склону вместе. О! Прекрасно сказано: учтивость, благожелательность, любознательность, доверчивость, подозрительность, естественность, старческая беспомощность, уверенность, откровенность, изысканность, искренность, предостережение, пафос, сочувствие: прекрасная смесь. Спеши мне на помощь, Игнатий Лойола!¹⁴

Сердце это изранено и опечалено. Безответная любовь?

Длинные сладострастные плотоядные уста: темнокровные моллюски.

Движущиеся туманы на холме, когда я подымаю взор из ночи и грязи. Обвешанные туманами отсыревшие деревья. Свет в верхней комнате. Она наряжается к театру. Призраки в зеркале... Свечи! Свечи!

НЕЖНОЕ СУЩЕСТВО. В полночь после музыки, всю дорогу вверх по улице Сан Микеле ласково произносились эти слова. Перестаньте Джеймзи! Не приходилось вам бродить по дублинским улицам ночью, вздыхая и произнося другое имя?

Трупы евреев лежат вокруг меня, тлея во прахе своего священного поля¹⁵. Здесь могила ее народа, черная плита, безнадежнее безмолвие... Прыщавый Мейсел привел меня сюда. Он стоит за теми деревьями с покрытой головой у могилы покончившей с собой жены, удивляясь тому, как женщина, которая спала в его постели, могла придти к такому концу¹⁶... могила ее народа и ее самой: черная плита, безнадежное безмолвие: и все готово. Не умирай.

Она поднимает руки, пытаясь застегнуть на шее черное кисейное платье. Она не может: нет, она не может. Она пятится ко мне без слов. Я поднимаю руки, чтобы помочь: ее руки опускаются. Я держу мягкие как паутинка края ее платья и, застегивая, вижу сквозь прорезь черной кисеи ее гибкое тело в оранжевой рубашке. Рубашка скользит бретельками по плечам и медленно спадает: гибкое гладкое голое тело мерцает серебристой чешуей. Рубашка скользит по изящным, из гладкого отшлифованного серебра, ягодицам и по их бороздке, потускневшая серебряная тень.., Пальцы холодные и спокойные и шевелящиеся... Прикосновение, прикосновение.

Короткое бессмысленное беспомощное слабое дыхание. Однако нагнись и внемли: голос. Воробей над колесницей Джаггернаута¹⁷, трясущийся потрясатель земли¹⁸. Пожалуйста, господин Бог, большой господин Бог! Прощай большой мир!.. Aber das ist eine Schweinerei!¹⁹.

Огромные банты на ее изящных бронзовых туфлях: шпоры избалованной птицы.

ДАМА ШЕСТВУЕТ БЫСТРО, БЫСТРО, БЫСТРО... Чистый воздух на горной дороге. Сыро просыпается Триест: сырой солнечный свет на его сваленных беспорядочной кучей крышах, с коричневыми черепицами, черепахоподобных; толпы изнеможденных жуков ожидают национального освобождения. Беллуомо встает с постели жены любовника своей жены: оживленная хозяйка суетится, терновоглазая, с блюдцем уксусной кислоты в руках²⁰... Чистый воздух и тишина на горной дороге: и копыта. Девушка в седле. Гедда! Гедда Габлер!²¹

Продавцы предлагают на своих алтарях новоявленные фрукты: зеленовато-желтые лимоны, рубиновые вишни, застенчивые персики с оборванными листьями. Карета проезжает через ряды парусиновых лавок, спицы ее колес вращаются в ослепительном сверкании. Дорогу! Ее отец со своим сыном сидят в карете. У них глаза совиные и мудрость совиная. Совиная мудрость пялит глаза, размышляя над учением Summa contra Gentiles²².

Она считает, что итальянские джентльмены были правы, вытащив Этторе Альбини²³, критика Secolo²⁴, из партера за то, что тот не встал, когда оркестр заиграл Королевский марш. Об этом она узнала за ужином. Э-э. Они любят свою страну, когда совершенно уверены в том, которая это именно страна.

Она внемлет: дева весьма благоразумная.

Юбка приподнятая неожиданным движением ее колена; белое кружево, окаймляющее нижнюю юбку, приподнятую выше положенного, растянутая на всю ногу паутина чулка. Si pol?²⁵

Тихо наигрываю, напевая томную песенку Джона Дауленда. НЕ ХОЧЕТСЯ РАССТАВАТЬСЯ: мне тоже не хочется уходить. Тот век передо мной. Здесь — раскрываясь из тьмы вожделения — глаза, что заставляют тускнеть вспыхивающий восток, их мерцание — мерцание пены, покрывающей сточный колодец двора слюнтявого Джеймса²⁶. Здесь вина сплошь янтарные, замирающие каденции сладкозвучных напевов, гордый менуэт, добрые леди, флиртующие со своих балконов почмокивающими устами, загнившие сифилисом девки и молодые кумушки, которые, весело отдаваясь своим насильникам, обнимают и обнимают их вновь.

Сырое, покрытое пеленой весеннее утро. Слабое благоуханье парит над утренним Парижем: анис, влажные опилки, горячий мякиш хлеба: и когда я перехожу мост Сен-Мишель, синевато-стальная пробуждающаяся вода охлаждает сердце мое. Она струится и плещет вокруг острова, где живут люди со времен каменного века... Рыжевато-коричневое уныние в обширной, отделанной горгульями²⁷ церкви. Холодно, как в то утро: quia frigus erat²⁸. На ступенях высокого алтаря голые, словно тело Господне, лежат священнослужители, распростертые в бессильной молитве. Голос невидимого чтеца подымается, читая нараспев из Осии. Haec dicit Dominus: in tribulatione sua mane consultent ad me. Venite et revertamur ad Dominum²⁹. Она стоит рядом co мной, бледная и озябшая, окутанная тенями грехотемного нефа, тонкий локоть ее возле моей руки. Ее тело напоминает о трепете того сырого, покрытого пеленой тумана утра, торопливые факелы, жестокие глаза. Ее душа опечалена. Трепещет и хочет плакать. Не плачь по мне, о дочь Иерусалима!

Я разъясняю Шекспира податливому Триесту: Гамлет, промолвил я, который чрезвычайно вежлив к знатным и к простолюдинам, груб только с Полонием. Возможно, озлобленный идеалист, он может видеть в лице родителей своей возлюбленной только гротескные попытки со стороны природы воспроизвести ее образ... Заметили вы это?³⁰

Она расхаживает передо мной вдоль коридора, и ее темные закрученные волосы медленно раскручиваются и падают, медленно раскручивающиеся, падающие волосы. Она не знает и расхаживает передо мной, простая и гордая. Так расхаживала она у Данте в простой гордости и так, незапятнанная кровью и насилием, дочь Ченчи, Беатриче, шла к своей смерти:

      ...Мне
Пояс затяни и завяжи мне волосы
В простой, обычный узел³¹.

Горничная говорит мне, что ее пришлось немедленно отвезти в больницу, poveretta³², что она очень страдала, очень poveretta, что это очень серьезно... Я удаляюсь из ее пустого дома. Чувствую, что готов заплакать. О, нет! Этого не случиться, так сразу, без единого слова, без единого взгляда. Нет, нет! Уж, конечно, чертово счастье не подведет меня!

Оперировали. Нож хирурга проник в ее внутренности и отдернулся, оставив свежую зубчатую рану в ее животе. Я вижу ее наполненные темные страдальческие глаза, красивые, как глаза антилопы. О жестокая рана! Похотливый Бог!

И снова в своем кресле у окна, счастливые глаза в ее устах, счастливый смех. Птичка, щебечущая после бури, счастливая, что ее маленькая глупенькая жизнь упорхнула из-под когтей эпилептического повелителя, дарующего жизнь, щебечущая счастливо, щебечущая и чирикающая счастливо.

Она говорит, что если бы ПОРТРЕТ ХУДОЖНИКА был откровенен во имя откровенности³³, она бы спросила, почему я дал ей прочесть его. О, вы бы спросили, не правда ли? Ученая дама.

Одетая в черное она стоит у телефона. Коротенькие робкие смешки, коротенькие всхлипывания, робкие отрывки речи, внезапно прерываемые... Parlero colla mamma³⁴... Иди! Цып, цып! Иди! Черная курочка-молодка испугалась: коротенькие шажки, внезапно прерываемые, коротенькие всхлипывания: она хочет свою маму, дородную курицу.

Галерка в опере. Промокшие стены сочатся испаряющейся сыростью. Симфония запахов растворяется в беспорядочной груде человеческих тел: прокисшая вонь подмышек, обглоданные апельсины, тающие мази на груди, мастиковая жидкость, серное дыхание чесночных ужинов, воняющие фосфором газы, опопонакс³⁵, откровенный пот созревших для замужества и замужних женщин, мыльная вонь мужчин... Весь вечер я наблюдал за ней, всю ночь я буду видеть ее: заплетенные и уложенные башенкой волосы и оливковое овальное лицо и спокойные нежные глаза. Зеленая лента на ее волосах и расцвеченное зеленым платье вокруг ее тела: цвет миража растительного зеркала природы и пышной травы: Волосы могил.

Слова мои в ее разуме: холодные гладкие камни, погружающиеся в трясину.

ЭТИ СПОКОЙНЫЕ ХОЛОДНЫЕ ПАЛЬЦЫ трогали страницы, отвратительные и прекрасные³⁶, на которых позор мой будет гореть вечно. Спокойные и холодные и непорочные пальцы. Неужто они никогда не грешили?

Тело ее не пахнет: Цветок без запаха.

На лестницах. Холодная хрупкая рука: робость, тишина: темные, налитые истомой глаза: усталость.

Кружащие кольца серого пара над пустошью. Лицо ее, такое серое и мрачное! Влажные спутанные волосы. Ее губы прижимаются нежно, она глубоко дышит, вздыхая. Поцелуй.

Голос мой, пропадая в отзвуках собственных слов, умирает подобно утомленному в мудрости голосу Предвечного, зовущего Авраама через отзывающиеся эхом холмы. Она откидывается назад, прислонясь к стенке с подушкой: одалисколикая в роскошном мраке. Глаза ее напиваются моими мыслями: и во влажном теплом дарящем призывающем мраке ее женственности душа моя, растворяясь, струит и льет и устремляет жидкое и обильное семя... Берите ее сейчас, кто хочет!..³⁷

Выходя из дома Ралли³⁸, встречаю ее неожиданно в то время, когда мы оба подаем милостыню слепому нищему, на мое неожиданное приветствие она отворачивает и отводит свои черные глаза василиска. Ecol suo vedere attosca l'uomo guando lovede³⁹. Благодарю за словечко, мессер Брунетто.

Расстилают у ног моих ковры для сына человеческого. Ожидают, когда я пройду. Она стоит в желтой тени зала, плед защищает от холода ее опущенные плечи: и когда останавливаюсь в изумлении и оглядываюсь, она приветствует меня холодно и проходит вверх по лестнице, метнув на меня мгновенно из своих вяло скошенных глаз черную струю яда.

Гостиная, завешанная мягкой помятой горохово-зеленой занавеской. Узкая парижская комната. Только что здесь лежала парикмахерша. Я поцеловал ее чулок и кайму темно-ржавой пыльной юбки. Это другое. Она. Гогарти⁴⁰ пришел вчера познакомиться. По случаю УЛИССА. Символ интеллектуальной совести... Значит, Ирландия? А муж? Должно быть, расхаживает по коридору в мягких туфлях или играет в шахматы с самим собой. Зачем нас здесь оставили? Парикмахерша только что лежала тут, зажимая мою голову между бугристыми коленями... Интеллектуальный символ моей расы. Слушайте! Рухнул погружающийся мрак. Слушайте!

— Я не убежден, что подобная деятельность разума или тела может быть названа нездоровой.

Она говорит. Слабый голос из-за холодных звезд. Голос из-за холодных звезд. Голос мудрости. Продолжайте! О, говорите, обогащайте меня мудростью! Я никогда не слыхал этого голоса.

Извиваясь, она надвигается на меня в помятой гостинной. Я не могу ни двигаться, ни говорить. Приближение извивающегося рокового тела. Прелюбодеяние мудрости. Нет. Я уйду. Уйду.

— Джим, милый! —

Мягкие засасывающие губы целуют мою левую подмышку: извивающийся поцелуй на мириадах кровеносных сосудов. Горю! Съеживаюсь подобно горящему листу! Жало пламени вырывается из-под моей правой подмышки. Поблескивающая змея поцеловала меня: холодная ночная змея. Я погиб!

— Нора!⁴¹ —

Ян Питере Свелинк⁴². Необычайное имя старого голландского музыканта делает всю красоту необычайной и далекой. Я слышу его вариации для клавикорда на старый мотив. МОЛОДОСТЬ ИМЕЕТ ПРЕДЕЛ. В смутном тумане старых звуков появляется слабая точка света: вот-вот заговорит душа. Молодость имеет предел: предел настал. Этого никогда не будет. Вам это хорошо известно. Ну и что ж? Пиши об этом, черт подери, пиши! На что ж еще ты способен?

«Почему?»

«Потому что в противном случае я бы не смогла вас видеть». Скольжение — пространство — века — лиственный орнамент звезд и убывающие небеса — безмолвие — и более глубокое безмолвие — безмолвие исчезновения — и ее голос.

Non huanc sed Barabbam!⁴³

Неготовность. Голая квартира. Безжизненный дневной свет. Длинный черный рояль: музыкальный гроб. Дамская шляпа на его краю, с алым цветком, и зонтик, сложенный. Ее герб: шлем, алый цвет и тупое копье на фоне щита, черном⁴⁴.

Посылка: Люби меня, люби мой зонтик.

Примечания

1. Эммануил Сведенборг (1688—1772), шведский ученый и теолог.

2. Псевдо-Ареопагит, тот же Дионисий Ареопагит, псевдоним грузинского мыслителя пятого века Петрэ Ивера, автора известных в Европе ареопагитских книг (см. Э. Хонигман, Ш. Нуцубидзе и др.).

3. Мигель де Молинос (1628—1696), испанский теолог.

4. Иоахим Аббас (1145—1202), итальянский теолог.

5. Какая культура! (ит.)

6. Стихотворение Джойса «Цветок, подаренный моей дочери» написано в Триесте в 1913 г.

7. Трудно переводимая игра слов: автор одновременно подразумевает и «средние века», и «средний возраст героя».

8. Рыночная площадь (ит.).

9. Пять услуг за пять франков (ит.).

10. «Илло, илло-хо!» — возгласы Марцелла и Гамлета, когда они ищут друг друга в сцене с Призраком.

11. Слегка измененные стихи Уильяма Каупера (1731—1800).

12. Отец мой (ит.).

13. Откуда бы это? (лат.). Дочь моя восторгается своим учителем английского языка (ит.).

14. Игнатий Лойола (1491—1559) — основатель ордена иезуитов.

15. Имеется в виду еврейское кладбище (Cimitero israelitico) в Триесте.

16. Жена некоего Филиппе Мейселя, Ада Хирш Мейсел покончила жизнь самоубийством 20 октября 1911 г.

17. Джаггернаут — одно из воплощений бога Вишну (инд. миф.).

18. Как видно, Джойс пародирует известное высказывание Роберта Грина о Шекспире: «Единственный потрясатель сцены».

19. Ведь это же свинство! (нем.).

20. Этот пассаж в слегка измененном виде использован в «Улиссе».

21. Гедда Габлер — героиня одноименной драмы Г. Ибсена.

22. «Сумма против язычников» (латин.). Известный труд Фомы Аквинского (1225—1274).

23. Музыкальный критик газеты «Аванти» (у Джойса «Секоло») Этторе Альбини был выдворен из Ла Скала 17 декабря 1911 г.

24. «Век» (ит.), название газеты.

25. Правильнее Si puo? Позвольте (ит.), первые слова Пролога Леонкавалло «Паяцы».

26. Имеется в виду король Джеймс Стюарт. Этот пассаж использован Джойсом в «Портрете художника».

27. Горгулья — выступающая водосточная труба в виде фантастической фигуры (в готической архитектуре).

28. Потому что было холодно (латин.).

29. Так говорит Господь: в скорби своей они с раннего утра будут искать Меня и говорить: пойдем и возвратимся к Господу... (латин.).

30. Лекции о Шекспире Джойс читал в Триесте с 4 ноября 1912 г. по 10 февраля 1913 г.

31. Реплика Беатриче в пьесе Шелли «Ченчи».

32. Бедняжка (ит.).

33. Это суждение об «откровенности во имя откровенности» дает Р. Эллманну возможность предположить, что ученица Джойса читала третью главу «Портрета», которая была перепечатана на машинке в июне 1914 г.

34. Хочу говорить с мамой (ит.).

35. Смолистая жидкость, употребляемая в парфюмерии.

36. По-видимому, образ навеян репликой ведьм из первой сцены «Макбета» Шекспира: «Прекрасное — отвратительно, и отвратительное — прекрасно».

37. Этот пассаж использован в «Портрете» и в «Изгнанниках».

38. Имя жены Джойса и героини драмы Ибсена «Кукольный дом».

39. Барон Амброджо Ралли (1878—1938), знатный горожанин Триеста, владелец дворца на Пиаца Скорола.

40. Одно ее лицезрение отравляет смотрящего на нее (ит.). Слова итальянского писателя Брунетто Латини (ок. 1220—1294).

41. Оливер Джон Гогарти (1878—1957), ирландский поэт, друг Джойса, послуживший прототипом Бака Маллигана («Улисс»).

42. Ян Питере Свелинк (1562—1621), — нидерландский композитор и органист.

43. Не его, но Варавву (латин.). См. «От Иоанна», 18, 40.

44. Нам кажется вероятным, что Джойс здесь описывает герб Шекспира, так как все упомянутые геральдические элементы (шлем, алый цвет, копье на черной полосе щита) встречаются как раз в фамильном гербе Шекспира. Тем более, что герб Шекспира упоминается и в «Улиссе». (Автор комментариев к немецкому переводу «Джакомо», европейский редактор «Джеймс Джойс Квортерли», Фриц Зенн в своем письме от 19.9.69 г. сообщает, что, проверив наше предположение, считает его правильным).