3.1.3. Трансформационный радикализм эпифанической макроструктуры в «Поминках по Финнегану»

Эпифаническая макроструктура «Поминок по Финнегану» исчерпывает принцип цикличности, заимствованный Джойсом у Дж. Вико, делает текст «эхоландом» [Fordham 2000: 170], скрепленным по типу вагнеровских лейтмотивов [Atherton 1959: 28]. В базовом кольце макроструктуры оказывается история о грехопадении первых людей, Адама и Евы, и любви легендарных Тристана и Изольды. Непрерывно воспроизводимое базовое кольцо приводит к новым виткам эпифанизаций, которые становятся прозрачными в вертикальном прочтении текста, через «пропускание» одной и той же истории в многопластности самоцитируемого, самоисчерпываемого [Attridge 2000: 129]. От традиционной истории остается остов, который восстанавливается для нового витка эпифанизации. Впервые у Джойса, в характерной манере телескопирования, в 4-ой части «Поминок» эпифаническая макроструктура раскрывает саму себя [FW, 611]. Ниже приводятся авторские ключи и дается их интерпретация.

1. Исходное трехкомпонентное субстантивное словосочетаний "hueful panepiphanal world": разноцветие (особым образом организованная речь, эпифанический язык) + мифологический Пан + эпифания + слово / мир ("word" / "world"). Библейское «слово» (в "world" можно вычленить "old" и "word", т.е. мир как старое слово, первоначало) в многоязычии текста (в «Поминках» обнаруживают слова из 65 языков) рождает новый эпифанический язык, стремящийся к универсализму сознания.

2. В двухкомпонентном субстантивном словосочетании "heupanepi world" два первых зависимых компонента из исходного словосочетания усечены в слова-саквояжи. В новом образовании обыгрываются фонетическое созвучие и графическое написание: "heu" = "he"+ "you" (возможное прочтение: «он» — адресант, «вы» — адресат; «он» — рассказчик, а «вы» — его адресат). К эпифанизации "heu" можно отнести "Thi is mi" («твоя есть мое» [FW, 607]) и «я, ты как совокупность нас»: Passing. One. We are passing. Two. From sleep we are passing. Three. Into the wikeawades warld from sleep we are passing. Four. Come, hours, be ours! [FW, 608].

Игра разнокодовыми местоимениями и формами глагола «быть» ("war", "is"), обнаруживается в предложении, завершающем абзац о пробуждении спящего ("sleeper awakening"): ...the windr of a windr in a wildr is a weltr as a wirbl of a warbl is a world [FW, 597]. Ж. Деррида считает, что лексема "war" в «Поминках» указывает на имя существительное в английском и глагол в немецком языках [Derrida 1984: 155]. Фонетическое созвучие, ключом к которому может быть "heu", позволяет вычленить:

1) "one" из "wondr" (варианты: "one" (один) "won" (выиграл), "wonder" (чудо, свежесть восприятия) = некто, наделенный свежестью восприятия;

2) "will" (вспомогательный глагол будущего времени — его ключ в том же абзаце "a flash from a future") + "wild" (первозданная природа, слово, повторяемое в «Поминках») + "il", созвучное французскому личному местоимению «он»= некто, конкретизируемый как тот, чье существование станет фактом бытия;

3) немецкое слово "welt" (мир) расчленяется на два личных местоимения: английское «мы» ("we") и французское «она» ("elle") = «мы есть в мире, он и она, любая история, вытекающая из первородного греха»;

4) "wir" (немецкое «мы») из "wirbl" — зеркальное отражение "we" / "wir" как то же самое «мы»;

5) в "warbl" вычленяется немецкий глагол "war", который вступает в отношение «бытия» с "will" / "is" и, далее, с формой множественного числа, вычленяемой из "world", где "wor" созвучно "were".

Выстраивается ряд: one (will), he / she is / was (war), we (wir) were. Игра формами глагола «быть» обнаруживается в варьированном повторе "resty fever" / "risy fever", где покой / воскресение ("rest" / "rise") содержат в корне слова формы "est" / "is". Ключ снова дается несколькими страницами раньше: The child, a natural child, thenown by the mnames of, (aya! aya!), wouldbewas kidnapped [FW, 595]: would (прошедшая форма will), be (неопределенная форма «быть»), was (форма прошедшего времени).

В том же ряду "sleeper awakening" обнаруживаются узлы, выраженные личными местоимениями, подготавливающие "heu" как "he (one) / you":

1) односложное предложение с местоимением «он» и его контактное расширение в двух последующих предложениях наречием и прилагательным. В расширениях прочитываются "one" в "only" и "І" в "Ittle": And they all setton voices about singsing music was Keavn! He. Only he. Ittle he. Ah! [FW, 601];

2) созвучие с "you" в междометии "Euh"n далее, в следующем абзаце, субстантивация "you" определенным артиклем: ...has signed the you and the now out mandate [FW, 601];

3) "Thi is Mi": принимая во внимание, что в «Поминках» исследователи обнаруживают до 1000 славянизмов [Engelhart 1999; Engelhart 2002], возможно прочтение «ты есть мы»;

В "heupanepi" выделяются чередования гласных в корне "p-n": pan (дается в готовом виде), "pen" (возможно, писатель), "pun" (игра словами) и "pin" (возможно, острота): Panpan and vinvin are not alonety vanvan and pinpin in your Tamal without tares but simplisoley they are they [FW, 598]. Украинское «він» эквивалентно местоимению "he" в эпизоде о русском генерале, что подтверждается концентрацией украинизмов в тексте этой истории. Предлог "in" дважды входит в предложение, где формулируется «нарратив по Джойсу»: Totalled in toldteld and teldtold in tittletell tattle [FW, 597] — «цельнорассказанный и рассказываемый, в заглавии истории высказанный».

3. "Huepanwor" = "he", "we", "you", "were", "war": неразличимая двойственность, постоянная игра формой лица. Например: We calls him [FW, 16] (местоимение в форме мн.ч. согласуется с глаголом в форме ед.ч.). Обратное согласование существительного во мн.ч. с глаголом в ед.ч.: The lads is attending school nessans regular [FW, 26].

4. "Panepiwor" = pan / pen, epiphanic, word — новое эпифаническое слово, единица нового эпифанического мира, мира отобранных для фокуса-эпифании слов.

5. "Epiwo" — эпифанизующий художественный дискурс, лингвистический универсум интериоризированного бытия воспроизводящего языка.

Целостная модель обобщается так: в ЭПИФАНИЧЕСКОМ МИРЕ ("epiwo") НЕКТО ("someone", "somewho") В ПРОСТРАНСТВЕННОЙ ОДНОВРЕМЕННОСТИ ("somewhererise") ЭПИФАНИЧЕСКОЙ РЕЧЬЮ ПРОБУЖДАЕТСЯ: "herewaker" (пробуждающийся здесь), "a wee one woos" («некто мы, кто был») [FW, 619], "warwon" («был один», был-выиграл», «война-выиграл» [FW, 612]). Пробуждение наступает здесь и сейчас ("our hour or risings", "then's now with now's then", "a here was world", "here and there"). Эпифаническим словом управляет тот, кому оно подвластно ("messanger", он же "envoy" в № 50 «Джакомо Джойса»).

Универсальность эпифанизации выражается неопределенным местоимением "every". Через всеобщее проявляется индивидуальное (значение неопределенного местоимения "each"): When the messanger of the risen sun... shall give to every seeable a hue and to every bearable a cry and to each spectacle his spot and to each happening her houram [FW, 609]. Слово-саквояж "houram" содержит потенциал для нового витка эпифанизации: «время первой половины дня» (hour + a.m.) или «сейчас» для соприкосновения с «я» (hour + I / am). Примеры можно умножить.

Таким образом, в эпифанизации постоянно оказывается "hueful panepiphanal world" / "heupanepi world" / "panepiwor" / "epiwo", в котором здесь и сейчас пробуждается некто ("herewaker"). Этот некто, грешник ("fallen man"), в фокусе-эпифании, подобно Шалтаю-Болтаю, собирается заново ("to pull up together fallen man"). В эпифанизациях ("one photo-reflection") проявляется суть простейшей частицы «ид» ("the Ding hwad in idself id est") как подлинной ("true inwardness of reality") и не поглощаемой ("that part of it had shown itself unable to absorbere"). Универсальная макроструктура любой эпифанической модели художественного текста выглядит так:

В «Поминках» рождение эпифанического мира идет в пространственно-("Mother Spacies") временной ("Father Times") цикличности ("now day", "hearing" = "here" + "ring", "then's now — now's then", "here-there"). Принцип построения: Bring about it to be brought about and it will be... [FW, 601]. Возможное толкование: нечто происходит с некто здесь и сейчас по причине того, что оно не может не произойти, поскольку вытекает из прошлого здесь и сейчас.

В первой части «Поминок», где начинается эпифанизация, прибытие Тристана на остров обозначено глаголом "rearrived". Человеческая история, после грехопадения Адама и Евы, циркулирует, подобно реке ("vicus of recirculation"), нагромождая новое, распадающееся на старое, подобно вавилонскому столпотворению ("And they fell upon one another: and themselves they have fallen [FW, 15]. При этом историю делает рассказанная история: But the world, mind, is, was and will be writing its own wrunes for ever, man, on all matters that fall under the ban of our infrarational senses fore the last milchcamel... [FW, 20].

В частном коренится всеобщее ("But waz iz! [FW, 4]); в рассказываемом мире истории перекраиваются, как ткань портным ("in our taylorized world" [FW, 356]), словом о несговорчивом мире ("this gnarld warld" = gnarled «несговорчивый, придирчивый» + war / were «был / были», word «слово», world «мир», "war" + "world" «воинственный мир»), объединяя каждого со всеми ("We keeps all" [FW, 147].) «одомашненным», старым и узнаваемым, рассказом ("the same old domstoole story" = русская лексема «дом» + «табурет» / «стул» как, предлагаемое нами толкование, рассказывание истории в домашнем кругу).

В эпифанизациях дублирование ключевых слов, словосочетаний, предложений является нормой. В главе 3 раздела 2, насыщенном славянизмами, текстом интегрируются не только иноязычные слова, но и морфемы: окончания имен существительных ("Kiski"), прилагательных ("roosky"), 3-го лица глагола в настоящем времени ед.ч. ("gatovit", "gotafit"). Русское слово может сопровождаться английским определенным артиклем ("the skattert") или наделяться суффиксом ("taratoryism" = возможное прочтение "tara" + "tory" + "ism", то есть совмещение несовместимого), а также оформляться английским окончанием мн.ч. имени существительного ("zirkuvs").

Приведем один из наиболее сложных примеров: The goragorridgorballyed pushkalsson... a hole in his tale and that hell of a hull of a hill of a camelump bakk [FW, 323]. "Гора / горы / гор» (им.п., род.п. ед.ч. и мн.ч.) дублирует "hell / of a hull / of a hill" (предлог "of" является указателем притяжательности). Аллитерация согласных в русских и английских словах g / h подсказывает подстановку: horror / horrid / horror. Через "ball" («ядро») и "hole" («дыра, проделанная ядром») проясняется значение русского слова «пушка», дублируемого сложным словом "cannoball" («пушка-ядро»), а также лексемами, входящими в один тематический ряд, как "limbers" («передок орудия»), "pulversporochs" (тавтология нем. «порох» + рус. «порох»). Лексема "cannon" вместе с лексемой "rifle" появляется снова, но уже в сочетании с русским словом «соловей» («завывание ядра»), что также указывает на эпифанизацию эпизода об убийстве русского генерала с подключением славянизмов: ...cannons' roar and rifles' peal will shantey soloweys sang [FW, 350].

Аналогично «моряцкий», вводимый в начале эпизода о русском генерале, подводится многими страницами ранее: Morya Mortimor! [FW, 316]. В тексте появляется английское разговорное слово "tar", обозначающее «матрос»: Mortar martar tartar wartar! [FW, 341]. Эпифанизируется военная тема: "mortar" + обстрел минометным огнем, корень "var" ("marine") — военно-морской (Baltiskeeamore"), "tartar" (татарин, завоеватель, варвар), "war" (военные действия, связанные с морем). Повторяющееся слово "tar" имеет два значения: разговорное «матрос» и «смола». Если вторую часть сложных слов принять за слово «смола», тогда в остатке получим «морской» (русское и английское), «матрос», «война» = военный моряк. Слово "tar" пересекается с "pitch", которое является синонимом в значении «смола». Как жидкость, смола напоминает проливаемую кровь, как в словосочетании "moriarrtsky blutcherudd" = нем. «кровь» + англ. «мясник» + англ. «красный», то есть пускающий кровь красный матрос. Слово «моряк» имеет ключ в сложном слове "maremen" [FW, 312], где лексема "mare" является латинским заимствованием со значением «море».

Эпифанизацией подготовлено украинское слово "піч" через "Meistr Capteen Gaascooker". Оно дается дважды: "pitschobed" = укр. "піч" + рус. «обед» и "cheloven" = рус. «человек» + англ. «печь», эквивалент украинского слова. Далее включается предложение "Soup's on!" [FW, 356], которое поясняет логику украинско-русского композита (обед на печи, то есть суп, главное блюдо, готов, сварен). Лексема «суп» предваряется лексемой «бульон» многими страницами раньше ("a bullyon gauger" [FW, 313]).

В эпифанизацию истории о русском, генерале включаются терминология военная, советского образа жизни и церковная. К военной терминологии относятся лексемы, заимствованные из разных языков, например, лексемы "wappents" (в разговорном шотландском означает «смотр войск»), "camiflage" («камуфляж», а также «флаг»), "scimitar" («ятаган»), "pentschmyaso" («печь-мясо», «пушечное мясо»), "palignol" (= «пали» + (возможно) «перегной»), "gatovit" ("gat" в английском сленге означает «ружье, пистолет»), "Chromean fastion" («Крымский бастион»), места боевых действий Перекоп, Балаклава ("perikopendolous", "balacleivka").

К советской России относятся: "moriarrtsky", "Stranaslang" ("страна / (у) нас большая или для английского читателя «странный сленг»), "molodeztious" («молодец» + английский суффикс имени прилагательного), "Grozarktic" (рус. «гроза» + англ. «Арктика», то есть представляющий опасность, по-видимому, Балтийский военно-морской флот), "Krumlin" (правительство), "reptrograd leanins" (ретроград Ленина, то есть Ленинград), "poppyrossies" (папиросы, принятые в советской России), "Whenin" (по-видимому, Ленин), "mujiksy's («мужицкий»), "Trovatarovitch" («Товарищевич» как отчество), "cheekars" вместе с "Gestapose" (чека, гестапо как карательные органы).

Отдельный блок составляют-вхождения на украинском языке, создающие определенный ландшафт (город, мост, леса, луга, людской, село мое и некоторые другие): "nitschnyk", "pitsch", "mistomist", "Lissnaluhy", "lewdsky", "selo moy", "zulu luy".

Сквозными русскими словами, которые встречаются в разных эпизодах «Поминок», являются «дверь» и «дом»: Dvershen... what a szeszame open, v doer s t doing? V door s being [FW, 332—333] (рус. «дверь» и англ. «дверь» семантизируются друг через друга); Dom on dam, dim in dym [FW, 625].

В эпифанизацию эпизода о русском генерале, наряду со славянизмами, включаются немецкие слова. Пример эпифанизации «травить собаками»: ...lumbers behind. While the bucks bite his dos his hart bides the ros till the bounds of his bays bell the warning. Sobaiter sobarkar [FW, 339]. Два существительных "hund" и «собака» вербализуют смыслы в "sobaiter" ("bait" травить собаками) и "sobarkar" ("sobaka" и "bark" — лающая собака). Вышеизложенное позволяет заключить, что разноязычная лексика уплотняет эпифанические кольца завуалированным повтором одного и того же процесса эпифанизации.

Возобновляемость является главным макроструктурным принципом в «Поминках». Любая история дается выборочно, обрастает деталями постепенно, она не столько повествуется, сколько подводится к фокусу-эпифании, чтобы затем погрузиться в новый виток эпифанизации, войти в новый фокус-эпифанию и так, в принципе, до бесконечности, до исчерпанности истории как таковой.

В характерном для «Поминок» эпифаническом зацеплении в фокус истории о Тристане и Изольде несколько раз попадает история о русском генерале. Например, в версии Марка: ...of Latimer repeating himself till Bockleyshuts the rahjahn gerachknell [FW, 388]. В рассказе от Луки: ...as red as a Rosse is (= красный, как роза; как красный генерал) ...went to confession, like the general of the Berkeleyites... on his bare marrowbones [FW, 391]. К «норвежскому капитану» отсылает неологизм "moreigner" [FW, 385], который через "foremasters" прочитывается как «пришедший с моря чужеземец».

Особенностью «Поминок» следует назвать одновременное суммирование историй в фокусе-эпифании. Для создания такого эффекта повторяются слова из разных эпизодов. Например, фокус-эпифания двух историй — о дочери портного и русском генерале: Titly the Tailor's Tugged a Tar (= матрос, смола) in the Arctic ("Grozarktic") Neuses Dagsdogs (часто повторяемое готское слово «день» + «травля собаками», о которой речь шла выше).

Перемежая частные обобщения с универсальными, в «Поминках» фокус-эпифания возникает: 1) внутри раздела (часть целого); 2) между разделами (несколько частей целого); 3) в финале «Поминок» (целое).

Примером универсального обобщения служит словосочетание "pancosmic urge", которое отсылает к эпифаническому миру как космосу [FW, 611], в котором: 1) «самость» одинока ("Itself is Itself alone" [FW, 394]; 2) все циклично ("allimmanence") и 3) единично целостно ("solod" = возможно, "solo" + "solid", "id"); 4) «самость» воссоединяется ("reunited selfdom"); 5) всеобщая «самость» лишена «самости» ("the higherdimissional selfless Alldelf"). В свете вышесказанного в фокусе-эпифании эпизода о Тристане и Изольде эпифанизуются смыслы "Trisolanisans", "Isolamisola": «три» / «один» / «возрождающийся (трижды воскресающий, трижды возрождающийся) и «я» / «один» / «мой» / «один». В отношениях Тристана и Изольды эпифанизируются: 1) поцелуй любви: "the big kuss of Trustan with Usolde"; 2) грех / грехопадение ("the sin was shining"); 3) перепев рождественской песни на слова Роберта Бернса "Auld lang syne" с упоминанием традиционного поцелуя под веточкой омелы: "under her mistlebrush and hissing and listening" [FW, 385]; "for a cup of kindness yet" [FW, 386]; "for auld acquaintance sake" [FW, 389]; "and never brought to mind" [FW, 390]; "in auld land syne" [FW, 393].

В эпифанизации истории о Тристане и Изольде участвуют властители волн ("all listening four", "luistening and listening", "listening right enough"). Слово-саквояж "kissening" вбирает в себя глагольную форму "listening" (фонетическое различие только в первом звуке). Аналогичным образом ключевое понятие эпизода о русском генерале "cheloven" было получено, как считает Б. Энгелгарт, наложением русского «человек» на английское «дети» ("children") [Engelhart 1999: 152]. —

Проведенный анализ позволяет заключить, что в «Поминках» эпифанизируется: 1) цикличность: It brought the dear prehistoric scenes all back again; 2) архетипичность «первородного греха» как толчка для рассказывания истории: "the hempty times and the dunpty times"; 3) единичное во всеобщем: "the past and present... and present and absent and past and present and perfect arma virumqui romani [FW, 389].

Подведем итоги. 1. В эпифанической макроструктуре иерархия повествовательных категорий сменяется вертикальным соположением базовых повествовательных категорий («подготовка», «сцена» и «событие») в надстройках смысла, входящих в кольцо эпифанизации. 2. Потенциал базовой категории исчерпывается в надстройках смысла, которые являются толчком от прошлого повествовательного опыта, реализующего конкретное внешнее действие, к новому эпифаническому опыту, динамизирующему языковое сознание. 3. Эпифаническое кольцо, в котором происходит формирование нового опыта в процессе эпифанизации, размыкается снизу входящими базовыми повествовательными категориями, дающими материал для эпифанизации, и смыкается сверху фокусом-эпифанией, где обобщается эпифанический опыт. 4. В перспективе эпифанизации новый опыт сопрягается с нетривиальным поворотом предполагаемого «события» в виде его надстройки — «нежданной встречи», эксплицируемой всем ходом эпифанизации. 5. Эпифанизация циклична, что предполагает нанизывание эпифанических колец и возврат к базовым категориям для обновления надстроек смысла. 6. Эпифанизация сегментируется в процессе читательской интерпретации проекцией в традиционную схему рассказывания истории, восстанавливающую привычный повествовательный ход действия; эпифанизация открывает вход в разные интерпретативные каналы, активизирует интерпретируемость прогнозируемого поворота от тривиального к нетривиальному. 7. Эпифанизация обеспечивается речевыми составляющими, арсенал которых обнаруживает сходство в идиостиле Джойса. 8. Фокус-эпифания характеризуется концентрацией речевых составляющих, актуализованных эпифанизацией. 9. Открытость эпифанической макроструктуры для движения к фокусу-эпифании. 10. Накопление эпифанического опыта происходит постепенно, в цикличных обобщениях и апробированиях возможных интерпретативных каналов. 11. Цикличная и саморазвивающаяся эпифаническая макроструктура является основой архитектоники целостной эпифанической модели.