2.5. Способы актуализации мифологем в структуре мифологического времени

Роман «Улисс» можно также назвать романом идентификаций, в котором герои имеют свои корреляты не только в гомеровском мифе, но и в других мифологических и литературных системах. Главные герои романа, Блум, Стивен, Молли, оказываются тождественны ряду мифологических персонажей, что может быть выражено как имплицитно, так и эксплицитно. Блум — это Одиссей, Илия, Моисей, Иисус Христос, Стивен — Телемак, Дедал, Икар, Иисус Христос, Люцифер, Молли — Ева, Дева Мария, Пенелопа. За каждым мифонимом стоит своя мифологема, которая и будет предметом анализа в данном параграфе. Мы уже рассмотрели греческие мифологемы, организующие пространственно-временной континуум романа на композиционном уровне. Здесь будут рассмотрены мифологемы различных культурно-мифологических пластов и их функции в реализации темпоральности романа.

В романе Стивен идентифицируется с Телемаком, Иисусом Христом, Люцифером, блудным сыном, с Дедалом и с Икаром. Все эти мифологемы по-разному актуализируются в тексте.

На композиционном уровне Стивен отождествляется с сыном Одиссея Телемаком. Мифологема «Телемак» актуализирована имплицитно, не через мифоним. Ядерным концептом мифологемы является «сын в поисках отца».

Телемак — сын Одиссея и Пенелопы. Когда многочисленные знатные мужи, считая Одиссея погибшим, домогаются руки Пенелопы, бесчинствуют в доме Одиссея, истребляют наследственное имущество Телемака, он тщетно пытается их обуздать. Телемак отправляется за сведениями об отце к его соратникам по Троянской войне — Нестору и Менелаю. Вернувшись в Итаку, в доме свинопаса Эвмея Телемак встречает нищего странника, под видом которого скрывается Одиссей, вскоре позволяющий сыну узнать себя.

Стивен Дедал начинает свою «духовную одиссею» в первой главе из башни Мартелло. Стивен, подобно Телемаку, не чувствует себя хозяином в доме. Уход Стивена из башни соответствует уходу Телемака на поиски отца. Стивен чувствует, что его мнимый друг Маллиган, соотносимый на композиционном уровне с Антиноем, самым дерзким из женихов Пенелопы, пытается выгнать его из дома, и он уходит с намерением больше никогда не возвращаться. Башня, снятая на деньги Стивена, занята чужими: Маллиган узурпировал ключ от башни и пустил туда англичанина Гейнса, «захватчика». В сознании Стивена мелькает слово «usurper» по отношению к Маллигану. Эта лексема имплицитно актуализует мифологему «Телемак», поскольку Антиной, женившись на Пенелопе, узурпировал бы все состояние Телемака.

По ядерному концепту «поиск» мифологема «Телемак» сближается с мифологемой «Энгус», относящейся к ирландскому культурному пласту. Мифологема «Энгус» реализуется эксплицитно через мифоним.

В ирландской мифологии один из богов Туата Де Дананн, Энгус (Aengus) — бог юности, красоты и любви, который находится в вечных поисках идеального друга, являющегося ему во сне. Он часто изображался с птицами, кружащими над его головой. Этот бог возникает в словах Маллигана, обращенных к Стивену: «Come, Kinch. Come, wandering Aengus of the birds». (Scylla and Charybdis, 206) Потом образ этого бога возникает в мыслях Стивена, вспоминающего, как он в юности следил за птицами, стараясь предугадать, как делали это древние, свою судьбу.

Here I watched the birds for augury. Aengus of the birds. They go, they come. Last night I flew. Easily flew. (Scylla and Charybdis,209)

В эпизоде «Бродячие скалы» Бык Маллиган опять называет Стивена Энгусом: «Wandering Aengus I call him». (The Wandering Rocks, 239) Так, Маллиган и Хайнс оценивают Стивена и его будущее: Стивен подобен блуждающей скале.

Как мы видим из этих примеров, мифологема «Энгус» также актуализируется на лексическом уровне с помощью ключевого эпитета «wandering» и с помощью периферийного элемента «birds».

Мы уже рассматривали актуализацию в имени Стивена Дедала мифологемы «Дедал» по концепту «творец». Здесь мы еще раз остановимся на некоторых примерах.

Стивен размышляет над своей фамилией Дедал, букв, «искусный». Fabulous artificer, the hawklike man. You flew. Whereto? Newhaven-Dieppe, steerage passenger. Paris and back. Lapwing. Icarus. Pater, ait. Seabedabbled, fallen, weltering. Lapwing you are. Lapwing be. (Scylla and Charybdas, 202). Дедал построил лабиринт для Минотавра и сделал крылья. Икар, сын Дедала, поднявшись слишком высоко, упал в море, так как солнечная жара растопила его крылья. Падая, Икар крикнул: «Отец!», так же и Иисус, распятый на кресте, позвал: «Отче!» (Евангелие от Луки, 23,46). Подобно Икару, Стивен совершил путешествие из Ирландии в Париж и обратно и вернулся со словами: «Отец». Имя lapwing, зуек, проецируется в разные мифологические традиции. Согласно Овидию, у Дедала был племянник, чье мастерство вызывало зависть у Дедала. Он сбросил мальчика с акрополя, но племянник был спасен Афиной, которая превратила его в зуйка. В Библии зуек — это мерзость, которую не следует есть (Левит, 11: 13, 19). В кельтской мифологии зуек — птица, хранящая тайну.

Стивен с горечью признает, что он зуек, который не может взлететь высоко.

Lapwing.

I am tired of my voice, the voice of Esau. My kingdom for a drink. (Scylla and Charybdis, 203)

Слова из шекспировского «Ричарда Ш» объединяются в сознании Стивена с рассказом об Исаве, старшем сыне библейского Исаака, продавшем свое первородство за чечевичную похлебку (Быт. 25: 27—34). А позднее Иаков получил благословление от своего слепого и престарелого отца Исаака, переодевшись Исавой: «The voice is Jacob's voice, but the hands are the hands of Esau» (Gen. 27: 22).

Таким образом, из приведенных отрывков видно, что реализация мифологемы «Дедал» дополняется лексемой «fabulous artificer», что составляет ядро данной мифологемы. Мифологема «Икар» выражена через мифоним и через лексему. Причем цитата 'Pater, ait' отсылает в разные мифологические континуумы, древнегреческий и христианский, являясь эксплицитным репрезентантом двух мифологем. Таким образом, реализуется взаимопроникновение различных мифологических пластов. А зоомифоним «lapwing» объединяет в себе различные мифологические пласты, причем в разных культурных парадигмах он обладает контрадикторными понятиями.

Как видно из предыдущего примера, возникают параллели с Иисусом Христом. Мифологема «Иисус Христос» активизируется эксплицитно.

В эпизоде «Протей» Стивен идентифицирует себя с Иисусом Христом: «I thirst» (Proteus, 50). Иисус Христос, умирая на кресте, испытывал жажду. В Евангелии от Иоанна 19, 28 говорится: «После того Иисус, зная, что уже все совершилось, да сбудется Писание, говорит жажду».

В конце эпизода «Цирцея» Стивен затевает ссору с солдатами. Во время конфликта с ними сознание Стивена гротескно рисует эту стычку подобно Армагеддону — в христианских мифологических представлениях место эсхатологической битвы на исходе времен (Апок. 16: 14—16).

Brimstone fires spring up. Dense clouds roll past. Heavy Gatling guns boom. Pandemonium. Troops deploy. Gallop of hoofs. Artillery. Hoarse commands. Bells clang. Backers shout. Drunkards bawl. Whores screech. Foghorns hoot. Cries of valour. Shrieks of dying. Pikes clash on cuiracasses. Thieves rob the slain. Birds of prey, winging from the sea, rising from marshlands, swooping from eyries, hover screaming, gannets, cormorants, vultures, goshawks, climbing woodcocks, peregrines, merlines, backgrouse, sea eagles, gulls, albatrosses, barnacle geese. (Circe, 555)

Возникают параллели со сценой распятия Христа:

The midnight sun is darken. The earth trembles. The dead of Dublin from Prospect and Mount Jerome in white sheepskin overcoats and black goatfell cloaks arise... (Circe, 555)

Согласно Евангелию от Луки солнце померкло во время распятия Христа (Лук. 23: 44—45). Согласно Евангелию от Матфея после распятия «the earth did quake, and the rocks rent; / And the graves were opened; and many bodies of the saints which slept arose» (Matt. 27: 51—52). Ранее в Евангелии от Матфея Иисус Христос предсказал, что во время Страшного Суда Господь отделит овец от козлов (Матф. 25: 32).

Другая параллель имплицитно указывает на сцену распятия. Когда Линч бросил Стивена, Стивен обратился к нему:

(Points.) Exit Judas. Et lanqueo se suspendi. («Judas left. And went and hanged himself» согласно Матф. 27: 5).

После «распятия» именно Блум, отец, спасает Стивена. Он пытается оттащить Стивена. Когда появились полицейские, он во всем винит солдат.

После стычки с солдатами Корни Келлехер осматривает Стивена: «No bones broken». В таком же физическом состоянии был и Иисус Христос после распятия.

Таким образом, мы видим, что мифологема «Иисус Христос» реализуется не через мифоним, а через ключевые моменты повествования. Можно также констатировать функции мифологической темпоральности — это прежде всего ирония.

Важным атрибутом Стивена является его ясеневая тросточка, являющаяся своеобразным лейтмотивом. Она упоминается на протяжении всего романа. Покидая башню, Стивен забирает с собой ясеневую тросточку «ashplant», которая является символом креста.

Выше отмечалось, что миф является многоуровневой семиотической системой, где знак первого уровня становится означающим для последующего, который, в свою очередь, может порождать новые концепты, при этом уровни оказываются тождественны друг другу. Это еще раз можно показать на примере мифологемы «крест».

Мифологема «крест» объединяет ряд важных концептов: концепт «сакральный центр», духовный концепт «восхождение к Богу», концепт «мучение».

По концепту «сакральный центр» мифологема «крест» сближается с мифологемой «древо мировое». Крест может также выступать как геометризованный вариант древа мира. А в скандинавской мифологии древо Иггдрасиль, структурная основа мира, центр мироздания, является гигантским ясенем.¹ По концепту «мучение» мифологема «крест» соотносится с уже проанализированной мифологемой «Иисус Христос». Можно сказать, что в тексте имплицитно реализуется и концепт «восхождение к Богу», ведь путь Стивена прежде всего духовный, это восхождение духа.

На этом примере видно, как элементы разных мифологических пластов, взаимопроникая, образуют общий мифологический континуум.

В тексте романа имплицитно реализуется мифологема «блудный сын», приобретая иронический оттенок. Стивен насмешливо отождествляет себя с блудным сыном:

Play with your eyes shut. Imitate pa. Filling my belly with husks of swine. Too much of this. will arise and go to my. (Circe, 486)

В данном примере используются эллипсы цитат, позаимствованные из притчи о блудном сыне: «he would fain have filled his belly with the husks that the swine did eat» (Luk. 15: 16); «I will arise and go to my father, and I will say unto him, Father, I have sinned against heaven and before thee» (Luk. 15: 18).

Концепт «сын», является ядерной архетипической доминантой, от которой тянутся радиальные связи к мифологемам «Телемак», «Икар», «Иисус Христос», «блудный сын». Этот концепт становится той константой, которая объединяет древнегреческие и христианские мифологемы. По отношению к мифологемам «Телемак» и «Энгус» таким стержневым концептом становится концепт «поиск».

В романе Стивен также идентифицирует себя с Люцифером. Люцифер, носитель света, — в религиозно-мифологических представлениях христианства одно из обозначений Сатаны как горделивого и бессильного подражателя тому свету, который составляет мистическую славу божества. По концепту «мятежный дух» образ Люцифера соотносится с образом Стивена. Его неподчинение матери подобно восстанию Люцифера против бога. Это становится тем фоном, на котором Стивен, изгнанный из отцовского дома и из башни Мартелло, ищет своего самовыражения как человек и как художник.

В тексте мифологема реализуется эксплицитно через мифоним и через парарфраз библейской цитаты.

В сознании Стивена возникает образ Люцифера, падшего с неба подобно гордой молнии разума: «All bright he falls, proud lightning of the intellect, Lucifer, dico, qui nescit occasum» (Proteus, 50). Это является аллюзией на цитату из Евангелия от Луки, 10, 18: «...Я видел сатану, спадшего с неба, как молния».

При этом важно отметить, что мифологема «Люцифер» актуализируется также по концепту «свет». В эпизоде «Цирцея» Стивен зажигает спичку Люцифера:

Bloom

(Stooping, picks up and hands a box of matches.) This

Steven

Lucifer. Thanks.

Важной для понимания образа Стивена является мифологема «Моисей». Имя библейского пророка Моисея, первого пророка Яхве и основателя его религии, выведшего израильский народ из Египта, но так и не достигшего «земли обетованной», неоднократно встречается в главе «Эол». Mount Pesgah, в 5 кн. 34: 1—5 гора Нево, — гора, с которой Господь Бог показал Моисею недостижимую для него «землю обетованную». Там он и умирает.

— Call it, wait, professor said, opening his long lips wide to reflect. Call it, let me see. Call it: deus nobis haec otia fecit.

— No, Stephen said, I call it A Pisgah Sight Of Palestine or The Parable of the Plums...

- I see, he said again with new pleasure. Moses and the promised land. (Aeolus, 143)

В этом отрывке герои обсуждают проблему ирландского языка. Джон Тейлор, ирландский оратор, выступавший в защиту ирландского языка, сравнивает Джеральда Фицгиббона, отстаивающего приоритет английского языка в Ирландии, с египетским первосвященником, который пытался убедить Моисея покориться власти Египта как более мощной и могущественной империи и принять ее культуру, язык, религию. Его речь приводит профессор МакХью:

... It seemed to me that I had been transported into a country far away from this country, into an age remote from this age, that I stood in ancient Egypt and that I was listening to speech of some highpriest of that land addressed to the youthfull Moses. (Aeol, 136) Но О'Молли с сожалением отмечает, что «he (Mose) died without having entered the land of promise» (Aeolus, 137). Так и ирландские революционеры не достигли своих целей. В сознании Стивена Моисей предстает сначала как ребенок, потом как мужчина, а затем превращается в безжизненную статую. При этом, здесь возникает мотив угрозы жизни провиденциального младенца, каким был Моисей. Так как фараон приказал топить всех еврейских новорожденных младенцев мужского пола, мать Моисея прячет колыбель с младенцем в зарослях тростника. Там его находит дочь фараона и отдает вскармливать Моисея его же матери.

Nile.

Child, man, effigy.

By the Nilebank the babemaries kneel, cradle of bulrushes: a man supple in combat: stonehorned, stonebearded, heart of stone. (Aeolus, 137)

Мысли Стивена о Моисеи «effigy... stone bearded» отсылают нас к словам Сеймура Буша о статуе Моисея работы Микеланджило, цитируемые О'Молли: «that stony effigy in frozen music, horned and terrible, of human divine, that eternal symbol of wisdom and prophecy» (Aeolus, 134—135). Таким образом, пустые слова революционеров ирландского движения приравниваются к окаменелому искусству, и все это укрепляет Стивена в решении покинуть родину.

Необходимо упомянуть мифологему «Тот», реализованную в тексте через мифоним. Coffined thoughts around me, in mummycases, embalmed in spice or words. Thoth, god of libraries, a birdgod, moonycrowned. And I heard the voice of that Egyptian highpriest. In painted chambers loaded with tilebooks. (Scylla and Harybdas, 186) В египетской мифологии Тот — бог мудрости, счета и письма. Священным животным Тота был ибис. Тота обычно изображали в виде человека с головой ибиса, палетка писца была его атрибутом. Как божество астральное, Тот отождествлялся с луной. Осюда эпитеты, возникающие в сознании Стивена «а birdgod, moonycrowned». Тоту приписывалось создание всей интеллектуальной жизни Египта. Под его покровительством находились все архивы и знаменитая библиотека Гермополя. Нахождение Стивена в Национальной библиотеке Дублина вызывает в его сознании ассоциацию с богом Тотом. А для Стивена он — бог художественной, духовной сферы, бог писателей.

Блум отождествляется с Одиссеем, Иисусом Христом, Илией, Вечным Жидом.

На композиционном уровне реализуется мифологема «Одиссей». Блум отправляется в путь, чтобы обрести сына и вернуть себе дом. Молли и есть его дом. После рождения и смерти сына одиннадцать лет назад Блум был отвергнут Молли. Физическая разлука Блума и Молли по количеству лет не уступает разлуке Одиссея и Пенелопы. В этот день блуждания Блума по городу приведут его обратно к Молли. Но Блум по сравнению с Одиссеем — не герой, в этом и проявляется ирония корресподенций между гомеровским и дублинским планами. Блум — «маленький человек», обыватель, который, как и Стивен, оказывается одиноким в дублинской толпе.

Одной из основных мифологем является мифологема Мессии. В эпизоде «Лестригоны» Блум получает из рук молодого человека листовку. Первые буквы его имени превращаются в слово «blood», что сигнализирует о мифологеме «Мессия» и идентификации Блума с Мессией. В Библии написано: «These are they which came out of great tribulation, and have washed their robes, and made them white in the blood of the Lamb» (Rev. 7:14).

A sombre Y.M.C.A. young man, watchful among the warm sweet fumes of Graham Lemon's, placed a throwaway in a hand of Mr. Bloom.

Heart to heart talks.

В loo... Me? No.

Blood of the Lamb.

His slow feet walked him riverward, reading. Are you saved? All are washed in the blood of the lamb. God wants blood victim. Birth, hymen, martyr, war, foundation of a building, sacrifice, kidney burntoffering, druids altars. Elijah is coming. Dr. John Alexander Dowie, restorer of the church in Zion, is coming.

Is coming! Is coming! Is coming!
All heartily welcome.

Paying home. Torry and Alexander last year. Polygamy. His wife will put the stopper on that. Where was that ad some Birmingham firm the luminous

crucifix? Our Saviour. Wake up in the dead of night and see him on the wall, hanging. Pepper's ghost idea. Iron nails ran in. (Lestrigonians, 144)

Мессия, в переводе с арамейского «помазанник», согласно религиозно-мифологическим представлениям является идеальным царем эсхатологических времен, посредником между богом и людьми и носителем высшего авторитета на земле, спасителем, обладающим высшей степенью святости, приносящей с собой новое, исправленное состояние всего мирового бытия.

В христианской религиозно-мифологической системе Мессия — смысловой центр образа Христа. Имя «Иисус» является греческой передачей еврейского имени Йешуа, что означает «бог помощь, спасение», а «Христос»

— перевод на греческий язык слова «мессия». Эпитетом Иисуса Христа, как бы другим его именем, стало слово «Спаситель». Божий агнец, Agnus Dei, — символ спасителя и искупительная жертва.

В предыдущем эпизоде «Эол» Саймон Дедал назвал Блума «Agonizing Christ» (Aeolus, 119). Так Блум отождествляется с Иисусом, как отвергнутый и презираемый всеми иудей.

Также Блум идентифицируется с Илией. Илия — ветхозаветный пророк. Второе пришествие Илии должно знаменовать пришествие Мессии: «Behold, I will send you Elijah the prophet before the coming of the great and dreadful day of the Lord» (Мал. 4: 5).

Блум собирается выбросить листовку, но, предчувствуя пришествие Христа, Илия утверждает Блума в роли Спасителя. На протяжении всего романа Блум-Илия будет приносить все новые вести.

Elijah thirtytwo feet per sec is com. (Lestrigonians, 145)

Но в художественное время вторгается реальное. Джон Александр Дои — американский проповедник, который объявил себя Илией и основал свою собственную церковь в городке Сион, в Иллинойсе. Эта листовка как раз извещает о посещении Дублина Джоном Доу и его проповедях.

В эпизоде «Бродячие скалы» последовательность действий прерывается и в сюжетное повествование вторгается ретроспекция (flashback): это листовка со словами «Elijah is coming», выброшенная Блумом в реку Лиффи в главе Лестригоны.

Вот она летит под мостом Луплин на восток:

A skiff, a crumpled throwaway. Elijah is coming, rode lightly down the Liffey, under Loopline bridge, shooting the rapids where water chafed around the bridgepiers, sailing eastward past hulls and anchorchains, between the Customhouse old dock and George's quay. (The Wandering Rocks, 218) Вот листовка плывет на запад:

North wall and sir John Rogerson's quay, with hulls and anchorchains, sailing westward, sailed by a skiff, a crumpled throwaway, rocked on the ferry wash, Elijah is coming. (The Wandering Rocks, 230)

Теперь она плывет на восток мимо шхуны Роузвин: Elijah, skiff, light crumpled throwaway, sailed eastward by flanks of ships and trawlers, amid an archipelago of corks, beyond new Wapping street past Benson's ferry, and by the threemasted schooner Rosevean from Bridgewater with bricks. (The Wandering Rocks, 239)

Фаррел видит афишу с именем Илия:

At the corner of Wilde's he (Cashel Boyle O'Conner Fitzmaurice Tisdall Farrell) halted, frowned at Elijah's name announced on the Metropolitan Hall, frowned at the distant pleasance of duke's lawn. (The Wandering Rocks, 240)

В эпизоде «Сирены», когда Блум пишет письмо Марте, опять в сознании всплывает предупреждение с афиши:

On. Know what I mean. No,change that ее. Accept my poor little près enclos. Ask her no answ. Hold on. Five Dig. Two about here. Penny the gulls. Elijah is com. Seven Davy Byrne's. Is eight about. Say half a crown. My poor little près: p.o. two and six. Write me a long. Do you despise? Jingle, have you the? So excited. Why do you call me naughty? You naughty too? O, Mairy lost the pin of her. Bye for today. Yes, yes, will tell you. (Sirens, 268)

Последняя вставка в эпизоде «Циклоп», являющаяся пародией на Библию, трансформирует Блума в пророка Илию. «Abba» переводится с греческого как «Отец/Бог», a «Adonai» по-еврейски означает «господь».

When, lo, there came about them all a great brightness and they beheld the chariot wherein He stood ascend to heaven. And they beheld Him in the chariot, clothed upon in the glory of the brightness, having raiment as of the sun, fair as the moon and terrible that for awe they durst not look upon Him. And there came a voice out of heaven, calling: Eliah! Elijah! And He answered with a main cry: Abba! Adonai! And they beheld Him even Him, ben Bloom Elijah, amid clouds of angels ascend to the glory of the brightness at an angle of fortyfive degrees over Donohoe's in Little Green Street like a shot off a shovel. (The Cyclops, 330)

В заключении эпизода «Быки Гелиоса» пьяные Стивен и Линч проходят мимо Меррион-Холла и видят объявление о выступлении проповедника. Они издевательски объявляют себя омытыми в Крови Агнца и призывают «всех тварей винососущих, пивоналитых, джиножаждующих»²:

Elijah is coming. Washed in the Blood of the Lamb. ...Come on, you winefizzling ginsizzling booseguzzling existences. (Oxen of the Sun, 406)

При мыслях Блума о беременности госпожи Пьюфой, мифологема «Мессия» окрашивается новыми дополнительными коннотациями. Здесь это, прежде всего, связано со страданиями женщины при рождении ребенка.

Mina Purefoy swollenbelly on a bed groaning to have a child tugged out of her. One bor every second somewhere. Other dying every second. Since I fed the birds five minutes. Three hundred kicked the bucket. Other three hundred born, washing the blood off, all are washed in the blood of the lamb, bawling maaaaaa. (Lestrigonians, 156)

В эпизоде «Сцилла и Харибда» опять возникает отождествление Блума и Иисуса Христа. Стивен и Маллиган следуют за темной спиной Блума. A dark back went before them. Step of pard, down, out by the gateway, under portcullis barbs. (Scylla and Charybdis, 209). Леопард — самое красивое животное средневековых бестиарий, питающееся травами, но и аллегорическое изображение Христа, которому поклоняются все животные за исключением дракона.

Идентификация Блума и Иисуса Христа актуализируется в эпизоде «Циклоп», где безымянный повествователь говорит:

— I saw him before I met you, says I, sloping around by Pill lane and Greek street with his cod's eye counting up all the guts of the fish. (The Cyclops, 285) Cod's eye — глаз Божий. Рыбные мотивы в образе Христа можно проследить как на уровне формы, так и на уровне содержания. Греческое слово ixuùç_> «рыба», расшифровывалось как аббревиатура греческой формулы «Иисус Христос, божий сын, спаситель». Рыба является символом веры, чистоты, девы Марии, а также крещения и причастия.

Соответствие Блум-Мессия усиливается, когда гражданин насмешливо называет Блума Мессией: «That's the new Messiah for Ireland» (The Cyclops, 323), на что Мартин отвечает: «They're still waiting for their redeemer» (The Cyclops, 323).

В эпизоде «Сцилла и Харибда» Маллиган рассказывает о том, что он видел Блума в музее, рассматривающего Афродиту своими «pale Galilean eyes» (Scylla and Charybdas, 192). Этот эпитет, позаимствованный Маллиганом у Суинбурна, связывает Блума с Иисусом Христом, ведь Иисус был галлилейцем.

Блум проповедует любовь: «Love... I mean the opposite of hatred» (The Cyclops, 319). На что гражданин насмешливо отвечает: «A new apostle to the gentiles», что иронически сближает Блума с Апостолом Петром.

Гражданин требует распять Блума:

— Your God was a jew. Christ was a jew like me.

— By Jesus, says he (the citizen), I'll brain that bloody jewman for using the holy name. By Jesus, I'll crucify him I will. (The Cyclops, 327)

Блума сближает с пророком то, что он проповедует терпимость и милосердие. Об этом он говорит Стивену: «I resent violence or intolerance in any shape or form. It never reaches anything or stops anything. A revolution must come on the due instalments plan. It's patent absurdity on the face of it to hate people because they live round the corner and speak another vernicular, so to speak». (Eumeus, 598)

Блум рассказывает Стивену о своей стычке с гражданином и о своих словах о том, что Иисус Христос был евреем. Стивен еще раз подчеркивает соответствие между Иисусом Христом и Блумом: «Ex quibus,... Christus or Bloom his name is, or, after all, any other, secundum carnem». (Eumeus, 597)

Таким образом, мифологема «Иисус Христос» актуализируется не только через свой мифоним, но и через ключевые концепты этой мифологемы «агнец Божий», «распятие» и соотнесенную с ней мифологему «Илия».

В эпизоде «Цирцея» параллель между Иисусом Христом и Блумом принимает травестийно-пародийный характер. В этом эпизоде действие происходит на двух уровнях: реальном (в полночь, в квартале публичных домов Дублина) и фантасмагорическом, в сознании, а чаще — в подсознании героев. Видения, фантазии, сны, галлюцинации, ночные кошмары, греховные помыслы, нереализованные намерения, надежды, воспоминания — все это материализуется в эпизоде. Здесь Блум комически отождествляется с несколькими мифологическими персонажами.

Во время фантасмагорического процесса Блум, обвиненный во всех грехах, в конце концов, объявляется Иудой Искариотом, в христианских религиозно-мифологических представлениях один из двенадцати апостолов, который предал Иисуса Христа. Long John Fanning

Who'll hang Judas Iscariot? (Circe, 446)

Блум старается произнести слово Shibboleth в доказательство того, что он не пьян, в результате он произносит кощунственную игру слов. She's drunk. The woman is inebriated. (He murmurs vaguely the pass of Ephraim). Shitbroleeth. (Circe, 433)

В Книге Судей Израилевых рассказывается о том, как жители Галаадские узнавали побежденных ефремлян, заставляя их произнести слово «шибболет», которое они произносили как «сибболет» (Книга Судей Израилевых, 12: 1—6).

Потом наступает триумф Блума. Он выступает со страстной речью, облечающей зло. В завершении он неправильно цитирует Библию: «he (Christ) shall reign for ever and ever» (Rev. 11: 15), что придает дополнительный иронический эффект происходящему. But their reigh (of evils) is rover for rever and ever and ev... (Circe, 453)

Блума обожают женщины. A general rush and scramble. Women press forward to touch the hem of Bloom's robe. The lady Gwendolen Dubedat bursts through the throng, leapson his horse and kisses him on both cheeks amid great acclamation. A magnesium flashlight photograph is taken. Babes and sucklings are held up. (Circe, 459) Здесь возникает аллюзия на цитату из Евангелия от Матфея, 9: 20, правда, женщина, которая «touched the hem of (Christ's) garment», была больна и исцелилась, дотронувшись до края одежды.

Блум опять оказывается в немилости. Его обвиняют в том, что он лицемер, бык из Апокалипсиса и поклоняется Вавилонской Блуднице (Откр. 17: 4—5). Но в Откровении Иоанна Богослова нет никакого быка.

Alexander J. Dowei

This vile hypocrite, bronzed with infamy, is the white bull mentioned in the Apocalypse. A worshipper of the Scarlet Woman, intrigue is the very breath of his nostrils. (Circe, 464)

Дальнейшие образы и цитаты гротескно отождествляют Блума с Иисусом Христом. Голос объявляет Блума Мессией, и он загадочным образом принимает эту идентификацию, говоря словами Иисуса Христа в ответ старейшинам, обвинившим его в том, что он объявил себя «Christ, а King»: «Thou sayest it» (Luk. 23: 3).

A voice

Bloom, are you the Messiah ben Joseph or ben David?

Bloom

You have said it. (Circe, 467)

После этого Блум начинает творить чудеса: «Bloom walks on a net, covers eye with his left ear, passes through several walls, climbs Nelson's Pillar, hags from the top ledge by his eyelids, eats twelve dozen oysters (shells included), heals several sufferers from king's evil, contracts his face so as to resemble many historical personages, Lord Beaconsfield, Lord Byron, Wat Tyler, Moses of Egypt, Moses Mamonides, Moses Mendelssohn, Henry Irving, Rip van Winkle, Kossuth, Jean Jacques Rousseau, Baron Leopold Rothschild, Robinson Crusoe, Sherlock Holmes, Pasteur, turns each foot simultaneously in different directions, bids the tide turn back, eclipses the sun by extending his little finger». (Circe, 467) В данном эпизоде эти чудеса пародируют те чудеса, которые совершал Иисус Христос.

Объявляется генеалогия Блума, которая пародийно напоминает библейскую генеалогию Иисуса Христа (Матф. 1: 1—18). А последняя латинская фраза — это цитата из Исайи 7:14: «Behold, a virgin shall conceive and bear a son, and shall call his name Immanuel». Brini, papal Nuncio

Leopoldi autem generation (Now the generation of Leopold) Moses begat Noah and Noah begat Eunuch and Eunuch begat O'Halloran and O'Halloran begat Guggenheim and Guggenheim begat Agendath.... et vocabitur nomen eius Emmanuel (and shall call his name Emmanuel). (Circe, 467)

Образ «рука мертвеца» возникает в Книге пророка Даниила, 5: 24—26. Даниил — еврейский мудрец, живший при дворе вавилонского царя Навуходоносора. Во время Валтасарова пира он был единственным из мудрецов, кто объяснил пророчества, написанные таинственной рукой на стене о том, что Вавилон погибнет, а вавилонское царство будет разделено между персами и медянами.

A deadhand

(Writes on the wall.) Bloom is a cod. (Circe, 468)

Но тут же Блума забивают камнями (бутафорскими) и оскорбляют его. Хорнблоуэр (одетый в эфод, как первосвященники в Ветхом Завете) объявляет Блума в ответе за все грехи. Hornblower

(In ephod and huntingcap, annouces.) And he should carry the sins of the people to Azazel, the spirit which is in the wilderness, and to Lilith, the nighthag. And they shall stone him and defile him, yea, all from Agedath Netaim and from Mizraim, the land of Ham. (Circe, 468)

Азазель — в представлениях иудаизма демоническое существо. В Библии Азазель упоминается в связи с ритуалом «дня искупления»; в этот день грехи народа перелагались на двух козлов, один из которых предназначался в искупительную жертву Яхве, а другой («козел отпущения», «scapegoat») — для Азазеля. Второго козла отводили в пустыню, место обитания Азазеля (Лев. 16: 8, 10). Лилит — в иудейской демонологии злой дух, обычно женского пола. Мицраим — название Египта в Ветхом Завете. Также Египет называется страной Хама после того, как сын Ноя, Хам, был проклят за то, что увидел своего отца нагим и пьяным (Быт. 9: 21—15).

Народ надсмехается над Блумом и называет его лжепророком и лжемессией. Mastiansky and Citron

Belial! Laemlein of Istria! The false Messiah! Abulafia! (Circe, 468) Велиал (Велиар) — в иудаистической и христианской мифологиях демоническое существо, дух небытия, лжи и разрушения. Как центральный антагонист дела Христа, Велиал — возможный эквивалент сатаны, но если последнего отличает враждебность человеку, то первого — внутренняя пустота, несущественность. Лемляйн из Истрии и Абалафия — исторические лица, лжемессии. Так, в данном эпизоде осуществляется выход в два временных плана: исторический и христианский.

Перед своим «распятием», вися среди языков пламени, Блум цитирует слова Иисуса Христа, обращенные к женщинам перед его распятием: «Daughters of Jerusalem, weep not for me» (Luk. 23:28). Bloom

Weep not for me, О daughters of Erin. (Circe, 470)

В романе также актуализируется мифологема «вечный жид» через свой мифоним. Блум отождествляется с Вечным Жидом, Агасфером. Согласно легенде Агасфер во время страдальческого пути Иисуса Христа на Голгофу оскорбительно отказал ему в кратком отдыхе и безжалостно велел ему идти дальше; за это ему самому отказано в покое могилы, он обречен из века в век безостановочно скитаться до Судного Дня, до второго пришествия Христа, который один может снять с него зарок. Но через покаяние он может стать добрым знамением для мира. Презрительно звучат слова Маллигана в адрес Блума.

The wandering jew, Buck Mulligan whispered with clown's awe. Did you see his eyes? He looked upon you to lust after you. (Scylla and Charybdis, 209) Последние слова Маллигана — парафраз слов Иисуса: «whosoever looketh on а woman to lust after her hath committed adultery with her already in his heart» (Matt. 5:28).

Далее эта параллель усиливается. В главе «Циклоп» гражданин оскорбляет Блума, называя его Агасфером.

A wolf in sheep's clothing, says the citizen. That's what he is. Virag from Hungary! Ahasuerus I call him. Cursed by God. (The Cyclops, 324)

Как видно из примеров, с образом Блума ассоциируются сразу же несколько мифологем. Архетипическими доминантами, вокруг которых объединяются мифологемы «Одиссей» и «Вечный Жид», являются концепты «странник» и «путь». Но эти мифологемы находятся в контрадикторных отношениях друг другу и относятся к разным мифологическим культурам. Мифологемы «Иисус Христос», «Илия», «Мессия» входят в плоскость христианского мифа и связаны единым архетипическим концептом «пророк». Между описываемыми мифологемами существует и более глубинная связь: все они объединены единым концептом «путь». Таким образом, между мифологемами устанавливается отношение когезии, что обеспечивает им вхождение в единое мифологическое пространство и объединение их вокруг архетипической константы.

На приведенных примерах видно, что функциями мифологической темпоральности кроме иронии является также пародия, травестия и гротеск.

В романе Молли является прежде всего воплощением юнгианского архетипа анима, который распадается на мифологемы «Пенелопа», «Ева», «Святая Дева Мария», «мать-земля Гея». Она сама природа, созидательная и жизненная сила. Конец главы «Пенелопа» — своебразное восхваление бога, природы, плодородия: «I love flowers Id love to have the whole place swimming in roses God of heaven theres nothing like nature the wild mountains then the sea and the waves rushing then the beautiful country with fields of oats and wheat and all kinds of things and all the cattle going about that would do your heart good to see rivers and lakes and flowers all sorts of shapes and smells and colours sprining up even out of the ditches primroses and violets nature». (Penelope, 731).

Безусловно, мифологема «Пенелопа» и образ Молли находятся в контрадикторных отношениях, и корреляция Молли со своим греческим прототипом носит иронический характер. Ядерным концептом мифологемы «Пенелопа» является концепт «женская верность». Все считали Одиссея умершим, но его Пенелопа продолжала ждать мужа и надеяться. Осаждаемая во время двадцатилетнего отсутствия Одиссея многочисленными женихами, Пенелопа всячески уклоняется от выбора нового мужа. Сначала она откладывает решение под тем предлогом, что должна соткать погребальный саван, и работая днем, ночью распускает готовую ткань. Затем она долго отказывается сделать выбор, несмотря на то, что женихи истребляют ее состояние. Но и Молли — Пенелопа, несмотря на то, что она изменяет мужу. Она тоже ждет мужа, заботит; ся о нем, надеется, что жизнь с ним наладится. В своем потоке сознания Молли постоянно возвращается к Блуму. Она вспоминает дни ухаживания Блума: «he kissed me in the eye of my glove and I had to take it off asking me questions is it permitted to inquire the shape of my bedroom so I let him keep it as if I forgot it to think of me when i saw him slip it into his pocket of course hes mad on the subject of drawers». Она думает о том, что ее муж не имеет постоянной работы. Ей раз пришлось обратиться к мистеру Каффу, после того как он уволил Блума, но ее муж слишком упрям: «he knocks out of it and go into an office or something where hed get regular pay or a bank where they could put him up on a throne to count the money all the day of course he prefers plottering about his house... when he could have been in Cuffes still only for what he did then sending me to try and patch it up I could have got him promoted there to be the manager» (Penelope, 703) Она обеспокоена его поздним возвращением: «I hope hes not going to get in with those medicals leading him astray to imagine hes young again coming at 4 in the morning it must be if not more still he had the manners not to wake me what do they find to gabber about all night squandering money and getting drunker and drunker» (Penelope, 714). В основном реализация этой мифологемы проходит на композиционном уровне.

Рассмотренные мифологемы относятся к разным мифологическим пластам: греческому: мифологемы «Одиссей», «Телемак», «Дедал», «Икар», «Пенелопа»; кельтскому: мифологема «Энгус»; ветхо- и новозаветному: мифологемы «Илия», «Моисей», «Иисус Христос», «Люцифер».

Примеры, содержащие мифологические элементы, указывают на присутствие времени циклического, они помогают отождествить настоящие события с тем, что уже было, тем самым время становится обратимым. Как указывалось выше, цикличность в современном романе представляет собой не вечное повторение архаического мифа. Под цикличностью >в тексте следует понимать воспроизведение мифологем, относящихся к разным временным планам. А возможно это только благодаря природе изображенного сознания, в котором переживание прошлого являются переживанием в настоящем, что подразумевает обратимость времени, тесно связанную с цикличностью.

Как было показано выше, мифологемы могут реализовываться имплицитно на композиционном уровне через центральные концепты мифологем, на лексическом уровне имплицитно через ключевые лексемы повествования и эксплицитно через мифонимы, на стилистическом уровне через эпитеты, аллюзии, цитации.

Мифологемы, относящиеся к разным мифологическим пластам, могут быть связаны стрежневой архетипической доминантой. Эта архетипическая доминанта является константной величиной, от которой идут радиальные связи к мифологемам различных культур, что задает многослойность мифологическому времени. Лингвистические репрезентанты мифологем, образуя радиальную структуру, тем самым обеспечивают целостность, взаимозависимость отдельных элементов, входящих в разные мифологические пласты, т.е. когезию.

Текстообразующая функция мифологического времени как подструктуры текстовой категории хронотопа как и раз и состоит в объединении и комбинации различных мифологем как содержательных единиц мифологического континуума, которые отсылают к прецедентным текстам, относящимся к разным временам и разным культурным парадигмам, тем самым происходит упорядочивание временной организации романа и расширение концептуального времени.

Функциями мифологической темпоральности являются ирония, пародия, гротеск, травестия.

Также актуализация мифологических пластов через мифонимы свидетельствует о пространственном осмыслении времени, поскольку эти лингвистические средства экспликации, семантизируя пространство сознания персонажа, социализируют время.

Примечания

1. одимо отметить, что в тексте также возникает мифологема «омфал» из древнегреческой мифологической парадигмы. Ядерным концептом является концепт «сакральный центр». Стивен Дедал начинает свою «духовную одиссею» в первом эпизоде из башни Мартелло. Башня Мартелло является своеобразным символом центра, серединой мира. Бык Маллиган называет ее «omphalos». Но это сакральное место осквернено и узурпировано чужими.

Ср. висящий на древе Иггдрасиль Один.

2. перевод В. Хикинс и С. Хоружий.