2.4. Лингвистические показатели пространственного осмысления времени

За глагольными формами, как известно, признается ведущая роль при анализе языкового времени. Но они хотя и составляют ядро более широкой категории темпоральности, являются одним из средств, способных объективировать лишь небольшую часть характеристик категории времени, таких, как локализованность действий во времени, следование событий во времени, длительность событий.

Здесь необходимо сослаться на работу Е.С. Яковлевой «Фрагменты русской языковой картины мира», в которой выражается мнение, что при рассмотрении времени дискурса можно говорить о более широком спектре временной индексации, выходящей за рамки глагольных средств выражения времени, и «о самостоятельной, конституирующей временную семантику, силе разного рода наречий, прилагательных, предложно-падежных форм существительных» [Яковлева, 1994: 84].

Следуя за рассуждениями Е.С. Яковлевой, следует признать, что глагольные индикаторы времени недостаточны для описания времени в таком сложном образовании как роман-миф, роман «потока сознания». Для нас будут важны не только такие характеристики грамматического времени, как локализованность действий во времени, следование событий во времени. В данном исследовании будут выявлены разноуровневые маркеры мифологического континуума, для которого, как показано выше, релевантны следующие дихотомические оппозиции: конечность/ бесконечность; замкнутость/ открытость; объективность/ субъективность;

временность/вечность; одномерность/ многомерность; обратимость/ необратимость; линейность/ цикличность, а так же оценочная характеристика времени. Это то время, которое в данной работе обозначается как время переживаемое и проживаемое, и можно еще добавить, что это время рефлексирующего самосознания.

В данном параграфе будут проанализированы языковые единицы разных уровней, главным образом, лексические единицы — имена, как средство перехода в разные временные планы.

Здесь нужно разграничить имя и глагол и их отношения к понятию времени. Согласно традиционным определениям, глагол выражает грамматическое значение действия, т.е. признака подвижного, реализующегося во времени. Имя, называя, именуя, выделяет и индивидуализирует объект из ряда подобных и тем самым наделяет объект постоянными характеристиками. Можно сказать, что глаголы передают значение времени и, следовательно, преходящий признак объекта, а имена служат для выражения понятия вечности и, следовательно, постоянного признака объекта.

Имя номинирует вещь и одновременно выражает понятие о вещи, тем самым осуществляется связь имени не только с вещью, но и с ее сущностью. Как бы ни было имя как конкретное слово случайно, временно и условно, суть именования всегда в закреплении сущности вещи, вневременной, неслучайной и безусловной. Язык и рассматривается как совокупность «имен веществ», открывающих путь к познанию сущностей. Знание имени открывает путь к знанию сущности.

Так как имя связано с сущностью вещи, ее идеей, то в силу этого, будучи всегда чем-то общим, способно именовать отдельные проявления сущности — отдельные вещи соименные с данной сущностью. Выше было показано, как архаический человек использовал эту способность имени, и через имя бога именовал и природные явления.

Сущность вещи есть значение имени вещи, и, чтобы познать суть предмета, достаточно знать этимологию имени. Так имя героя древне-германского эпоса Сигурд, др.-исл. Sigurdr, является производным от слова sigr, «победа». В первой главе говорилось, что в мифологическую эпоху могли существовать запреты на употребление истинных, подлинных имен предков, душ умерших, зверей. Вместо этого использовались временные, подставные имена. Так русское слово медведь, означающее «едящий мед», или английское bear, т.е. «бурый», являются теми табуизированными названиями, которые употреблялись вместо подлинного имени, сейчас полностью забытого. Возможно, оно восходило к одному индоевропейскому корню, подобно лат. ursus или др.-инд. rksah, галльс. art о, др.-греч. άεχτος. При этом известны и другие принципы табуирования имени медведь. Как хозяин леса или тотем племени, он мог получать такие временные имена, как «отец», «дед», «старик», «дядя», «мать», «лесовой человек», «зверь», «хозяин (леса, гор)», «владыка», «князь зверей» и т.п. Таких случайных наименований может быть много, но истинное имя, выражающее сущность вещи, может быть одно.

Имя собственное — по крайней мере эта раздновидность имен — несомненно указывает на нечто, более общее, чем данный индивид — на семью, род, устанавливает связь с предшествующими традициями и, тем самым, выражает сущности, вполне реальные и несравненно более протяженные во времени и пространстве, чем сам индивид.

Проиллюстрировать это можно на примере имени Stephen Dedalus, которое представляет контаминацию. Имя Стивен отсылает нас в реально-бытовой мир Дублина. Но имя Стефан (лат. Stephanus < др.-греч. Stephanos — букв. венок) носил в Библии великомученик христианин, ложно обвиненный в богохульстве и убитый камнями. Обыгрывание имени Стивен встречается в главе «Сцилла и Харибда»: «Stephen looked on his hat, his stick, his crown. Stephanos, my crown» (Scylla and Charybdis, 202). Еще в иезуитском колледже Стивена называли Bous Stephanoumenos (Scylla and Charybdis, 202), что в переводе с греческого означает Стивен — бычья душа. Тема принесения священного быка в жертву широко распространена во многих культурах. Но бык мог являться либо земным воплощением бога, либо его атрибутом. Так в Средней Азии, в Древнем Двуречье, в древнеиранской и древнеиндийской мифологии бык является образом лунного божества. В мифе о похищении Зевсом Европы, Зевс превращается в Быка.

Зачастую связь различных пластов происходит не напрямую, а опосредованно. Из «Портрета художника в юности» мы знаем, что Стивен учился в иезуитском колледже, собирался принять сан. Но пережил кризис веры. Стивен богохульствует: он отказывается встать на колени перед умирающей матерью и помолиться за нее. Фамилия Дедал проецирует в сферу греческой мифологии. Дедал был изобретателем столярных инструментов и мастерства, искуснейшим архитектором и скульптором. Сделав крылья, Дедал вместе со своим сыном Икаром поднялся в небо. Сфера мастерства Стивена — это сфера духа, интеллекта, творчества. Стивен собирается заняться писательским мастерством и в последней фразе романа «Портрет художника в юности» обращается к великому искуснику Дедалу, которого считает своим духовным отцом: «Old father, old artificer, stand me now and ever in good stead». В мифологическом мире «Одиссеи» Стивен имеет свой прообраз — это сын Одиссея, Телемак. Как и Телемак, Стивен Дедал отправляется на поиски своего духовного отца и дома. Последнее не выражено эксплицитно, а проявляется на композиционном уровне. Таким образом, через имя главного героя актуализируются три мифологемы — мифологема «Стефан» по ядерному концепту «мученик», мифологема «Дедал» по ядерному концепту «творец», выраженные эксплицитно через мифонимы, и мифологема «Телемак» по ядерному концепту «сын в поиске отца», выраженная имплицитно на композиционном уровне. Так, в имене героя сливаются сразу же несколько временных пластов.

Бык Маллиган — друг Стивена, по имени Malachi — в переводе с v еврейского «мой посланник» — пророк из Ветхого Завета, предсказавший приход Илии. Маллиган носит «Mercury's hat» (Telemachus, 19), Стивен же говорит о нем «Mercurial Malachi» (там же, 17), а Меркурий — посланец богов в греческой мифологии. Таким образом, в имени Malachi и его прозвище актуализируются две мифологемы со сходными ядерными концептами, Mercurial Malachi — концепт «пророк» и концепт «посланник богов». Это свидетельствует о взаимопроникновении различных мифологических пластов.

Имя — это и понятие, связанное с субъектом предложения. Субьект, т.е. имя вещи, естественнее всего мыслится в терминах пространства, протяженности, тогда как предикат в терминах длительности. И.А. Слюсарева в статье «Язык и речь — пространство и время» пишет о том, что противопоставление имени и глагола (предмета и действия) является языковым воплощением познанного человеческим умом существования материи в формах пространства и времени, и тем самым категория пространства и времени получает базовое закрепление в категориях языка [Слюсарева, 1976: 112—113]. Таким образом, различия между субъектом и предикатом соответствуют двум основным типам восприятия внеязыковой действительности — пространственному и временному. А последние находятся в причинной связи с двумя фундаментальными свойствами самой материи — пространством и временем.

Текст насыщен именами, именами собственными и номинативными предложениями, что, как сказано выше, свидетельствует о пространственном осмыслении времени. Таким образом, можно выделить два лигвистических уровня, лексический и синтаксический, способствующие актуализации пространственного осмысления времени. Проиллюстрируем это на примерах, освещая аспекты спациализации времени и его реализации на синтаксическом уровне. Преобладание номинативных предложений свидетельствует о том, что фактор времени уступает место фактору пространства.

Cries of sellers in the streets. Drink water scented with fennel, sherbet. Wander along all day. Might meet a robber or two. Well, meet him. Getting on to sundown. The shadows of the mosques along the pillars: priest with a scroll rolled up. A shiver of the trees, signal, the evening wind. I pass on. Fading gold sky. A mother watches from her doorway. She calls her children home in their dark language. High wall: beyond strings twanged. Night sky moon, violet, colour of Molly's new garters. Strings. Listen. A girl playing one of those instruments what do you call them: dulcimers. I pass. (Calipso, 55)

Dead side of the street this. Dull business by day, land agents, temperance hotel, Falconer's railway guide, civil service college, Gill's, catholic club, the industrious blind. Why? Some reason. Sun or wind. At night too. Chummies and slaveys. Under the patronage of the late Father Mathew. Foundation stone for Parnell. Breakdown. Heart. (Hades, 100)

Best paper by long chalks for a small ad. Got the provinces now. Cook and general, exc. Cuisine, housemaid kept. Wanted live man for spirit counter. Resp. girl (R.C.) wishes to hear of post in fruit or pork shop. James Carlisle made that. Six ànd a half per cent dividend. Made a big deal on Coates's shares. Ca'canny. Cunning old Scotch hunks. All the toady news. Our gracious and popular vicereine. Bought the Irish field now. Lady Mountcashel has quite recovered after her confinement and rode out with the Ward Union staghounds at the enlargement yesterday at Rathoath. Uneatable fox. Pothunters too. Fear injects juices make it tender enough for them. Riding astride. Sit her horse like a man, Weightcarrying huntress. No sidesaddle or pillion for him, not for Joe. First to the meet and in at the death. Strong as a brood mare some of those horsey women. (Lestrigonians, 153)

Funny sight two of them together, their bellies out. Molly and Mrs. Moisel. Mothers' meeting. Phthisis retires for the time being, then returns. How flat they look after all of a sudden ! Peaceful eyes. Weight off their minds. Old Mrs. Thornton was a jolly old soul. All my babies, she said. The spoon of pap in her mouth before she fed tnem. O, that's nyumyum. Got her hand crushed by old Tom Wall's son. His first bow to the public. Head like a prize pumpkin. Snuffy Dr. Murren. People knocking them up at all hours. For God'sake, doctor. Wife in her throes. Then keep them waiting months for their fee. To attendance on you wife. No gratitude in people. Humane doctors, most of them.

... Goose step. Foodheated faces, sweating helmets, patting their truncheons. After their feed with a good load of fat soup under their belts. Policeman's lot is oft a happy one. They split up into groups and scattered, saluting towards their beats. Let out to graze. Best moment to attack one in pudding time. A punch in his dinner. A squad of others, marching irregularly, rounded Trinity railings, making for the station. Bound for their troughs. Prepare to receive cavalry. Prepare to receive soup. (Lestrigonians, 154)

High voices. Sunwarm silk. Jingling harnesses. All for a woman, home and houses, silk webs, silver, rich fruits, spicy from Jaffa. Agendath Netaim. Wealth of the world. (Lestrigonians, 160)

В данных отрывках используются различные типы номинативных предложений. Данные отрывки представляют собой серию мимолетных ассоциаций, впечатлений и ощущений, каждое из которых может умещаться в короткое номинативное предложение (Foundation stone for Parnell. Breakdown. Heart. Uneatable fox. Pothunters too.) или длинное распространенное односоставное предложение, которое представляет собой цепь ассоциаций (Dull business by day, land agents, temperance hotel, Falconer's railway guide, civil service college, Gill's, catholic club, the industrious blind. Night sky moon, violet, colour of Molly's new garters; All for a woman, home and houses, silk webs, silver, rich fruits, spicy from Jaffa). Номинативные предложения могут быть как нераспространенные (Strings. Breakdown. Heart.), так и распространенные. Распространенные номинативные предложения могут содержать определения, выраженные прилагательными или Participle I (Peaceful eyes. High voices. Fading gold sky. Jingling harnesses.), могут быть осложнены причастными оборотами с Participle I, Participle II или инфинитивом (A girl playing one of those instruments... People knocking them up at all hours. Drink water scented with fennel. Best moment to attack one in pudding time.). Номинативные предложения могут иметь однородные главные члены (A shiver of the trees, signal, the evening wind. Chummies and slaveys.). Главный член может быть выражен как именем существительным (Cries of sellers in the streets. Wealth of the world.), так и Participle I (Getting on to sundown; Riding astride). Количественно преобладают распространенные номинативные предложения с главным членом, выраженным существительным, и номинативные предложения, состоящие из ряда однородных главных членов. Отличительной особенностью является то, что основной вид синтаксической связи между предложениями и частями предложений в данных отрывках — соположение: предложения отделены друг от друга запятой, либо точкой. В приведенных примерах полностью отсутствует причинно-следственная связь, что свидетельствует о спациализации категории времени.

Теперь перейдем к лексическому уровню и рассмотрим, как там реализуется фактор пространства, и как лексические единицы участвуют в передаче временных отношений.

Следующий отрывок, в котором изобилуют имена собственные, является рефлексией в сознании Стивена беседы Кевина Игена с ним в Париже:

Of Ireland, the Dalcassinans, of hopes, conspiracies, of Arthur Griffith now. To yoke me as his yokefellow, our crimes our common cause. Your're your father's son. I know the voice. His fustian shirt, sanguineflowered, tremblesits Spanish tassels at his secrets. M. Drumont, famous journalist, Drumont, know what he called queen Victoria? Old hag with the yellow teeth. Vieille ogresse with the dents jaunes. Maud Gonne, beautiful woman. La patrie, M. Millevye, Felix Faure, know how he died? Licentious men. The froeken, bonne a tout faire, who rubs male nakedness in the bath at Upsala. Moi faire, she said. Tous les messieurs not this Monsieur, I said. Most licentious custom. Bath a most private thing. I wouldn't let my brother, not even my own brother, most lascivious thing. Green eyes, I see you. Fang, I feel. Lascivious people. (Proteus, 43)

Все исторические лица являются современниками Джеймса Джойса и Стивена (роман «Улисс» был написан в 1904 году). Артур Гриффит (18721922) — ирландский националист, основатель движения ШинФейн. Месье Дрюмон — Эдуард Адольф Дрюмон (1844—1917), французский издатель, журналист. Мод Гонн (1866—1953) — ирландская революционерка, известная красавица, возлюбленная Йетса. Месье Мильвуа, Люсьен Мильвуа (1850—1918), — французский журналист и издатель. Феликс Фор (1841—1899) — президент французской республики.

Эти имена собственные помещают ситуацию в современный исторический континуум. Имена собственные могут быть рассмотрены как лексические способы имплицитной локализации, они опосредованно указывают на реальное время. Тем самым осуществляется синхронизация ситуации с событиями в романе. Синхрония, или одновременность, предполагает отсутствие причинно-следственных связей между событиями, таким образом, объекты, называемые именами собственными, находятся не в причинно-следственном временном континууме, а образуют пространственный континуум. А своеобразие выражения категории континуума в текстах «потока сознания» как раз и проявляется в упоминаемых в потоке сознания персонажа реалиях как антропонимов, так и топонимов.

Следующие имена относят события к фактологическому прошлому и локализуют действие в культурно-историческом континууме:

Across the page the symbols moved in grave morrice, in the mummery of their letters, wearing quaint caps of squares and cubes. Give hands, traverse, bow to partner: so imps of fancy of the Moors. Gone too from the world, Averroes and Moses Maimonides, dark men in mien and movement, flashing in their mocking mirrors the obscure soul of the world, a darkness shining in brightness which brightness could not comprehend. (Nestor, 28)

Мавры, в средние века так называли мусульманское население Пиренейского полуострова и западной части Северной Африки, познакомили европейцев с алгеброй. Авероэс (1126—1198) — испано-арабский философ, Моисей Мамонид (1135—1204) — иудейский священник и философ.

В следующих примерах упоминаемые исторические деятели оказали серьезное влияние на христианскую мысль.

Beauty is not there. Nor in the stagnant bay, of Marsh's library where you read the fading prophecies of Joachim Abbas. (Proteus, p. 40) The good bishop of Cloyne took the veil of the temple out of his shovel hat: veil of space with coloured emblems hatched on its field. (Proteus, 48)

Аббат Иохим Флорский (с. 1145—1202) — итальянский теолог-мистик. Ричард Беркли, эпископ Клойна (1685—1750) — философ-идеалист.

Эти примеры также показывают, что континуум осмысляется пространственно, а маркерами перехода в тот или иной культурный континуум, в данном случае в христианский, являются имена.

Следующие примеры помещают события в исторический и вымышленный мифологический континуум Древний Ирландии:

They are coming, waves. The whitemaned seahorses, champing brightwindbridled, the steeds of Mananaan. (т.е. волны) (Proteus, 38)

Мананнан, сын JTepa (ирл. Manannan mac Lir), в кельтской мифологии божество, связанное (как и его отец Лер) с морской стихией. Мананнан часто описывался как всадник, скачущий по морю или едущий по нему на колеснице.

We'll have a glorious drunk to astonish the druidy druids. (Telemachus, 11) Друиды — языческие священники кельтов.

Of Ireland, the Dalcassinans, of hopes, conspiracies, of Arthur Griffith now.

Далькассии — ирландская династия X века, правившая страной в пору ее независимости.

I was faith. Lover, for her love he prowled with the colonel Richard Burke, tanist of his sept, under the walls of the Clerkenwell and, crouching, saw a flame of vengeance hurl them upward in the fog. (Proteus, 43)

Септы — древнейшее племя Ирландии; «tanist» на кельтском языке означает вождь, лидер.

I taught him to sing. The boys of Kilkenny are stout roaring blades. Know that old lay? I taught patrice that. Old Kilkenny: saint Canice, Strogbow's castle on the Nore. (Proteus, 44)

St Canice (Kenny) (6 век) — святой Канис, ирландский город Килкенни ('kil' означает церковь) назван в его честь. Ричард де Клэр, прозванный Strongbow (Тугой лук), возглавил в 1170 году завоевание Ирландии. Его замок находится вблизи Килкенни.

В следующем примере литературный, исторический и мифологический пласты пересекаются. Блум вспоминает стихотворение Сэмюэля Фергюсона «Погребение короля Кормака» («The Burial of King Cormac»): «Не choked upon the food he ate / At Sletty, southward of the Воупе». По некоторым преданиям Кормак был основателем и первым законодателем Ирландии. Он основал Тару — резиденцию ирландских королей. Он не являлся последним языческим королем Ирландии, но легенда гласит, что святой Патрик обратил его в христианство.

... That last pagan king of Ireland Cormac in the schoolpoem choked himself at Sletty southward of the Boyne. Wonder what he was eating. Something galoptious. Saint Patrick converted him to Christianity. Couldn't swallow it all however. (Lestrigonians, 161)

Оллавом в дохристианской Ирландии называли знатока искусств. В сознании Стивена он соединяется с образом Дж.Рассела. Glittereyed, his rufous skull close to his greencapped desklamp sought the face, bearded amid darkgreener shadow, an ollav, holyeyed. He laughed low: a sizer's laugh of Trinity. (Scylla and Charybdis, 177)

«Four beautiful green fields», «четыре изумрудных луга», символическое название четырех графств Ирландии до норманского завоевания: Ульстр, Коннахт, Мюнстер, Лейнстер. Gaptoothed Kathleen, her four beautiful green fields, the stranger in her house. (Scylla and Charybdis, 177) Рассуждая о творчестве, Стивен упоминает имя Даны, матери древних богов Ирландии, которая также являлась богиней плодородия, юности, знания и смерти: — As we, or mother Dana, weave and unweave our bodies, Stephen said, from day to day, their molecules shuttled to and fro, so does the artist weave and unweave his image. (Scylla and Charybdis, 186)

East of the sun, west of the moon: Tir na n-og. (Scylla and Charybdis, 187) Tir na n-og — Страна Вечной Юности в кельтской мифологии, земной рай, обитель наслаждения.

Harsh gargoyle face that warred against me over our mess of hash of lights in rue Saint-Andre-des-Arts. In words of words for words, palabras. Oisin with Patrick. Faunman he met in Clamart woods, brandishing a winebottle. C'est vendredi saint! Murthering Irish. His image, wandering, he met. I mine. I met a fool i' the forest. (Scylla and Charybdis, 191—192) Ойсин, сын героя Финн Мак Кумале, является мифическим поэтом, который по легенде встретил Св. Патрика, который обратил его в христианство. Святому Патрику поэт поведал о героических подвигах Финна.

Ниже мы приведем примеры, где мифонимы являются маркерами древнегреческого мифологического континуума.

В мыслях Стивена о «возможностях возможного», всплывает миф об Ахиле более позднего происхождения, согласно которому мать Ахила, зная пророчество о смерти сына у ворот Трои, переодела его в женское платье и послала его жить среди женщин при дворе короля Ликомеда. Одиссей, узнав его в женском облачении, уговорил Ахила присоединиться к нему во время Троянского похода и, как следствие, Ахил умер у стен Трои.

Here he ponders things that were not: what Ceasar would have lived to do had he believed the soothsayer: what might have been: possibilities of the possible as possible: things not known: what name Achilles bore when he lived among woman. (Scylla and Charybdas, 186).

Стивен приносит в редакцию Кроуфорда письмо от Дизи. Кроуфорд вспоминает, что как то раз миссис Дизи выплеснула суп на официанта в ресторане. Это бросает новый свет на утверждение мистера Дизи, что «женщина принесла грех в мир». В сознании Стивена всплывает образ Елены и сюжет побега Елены с Парисом в Трою. В споре трех богинь, Геры, Афины и Афродиты, Парис, прельщенный обещанием богини Афродиты дать ему любовь самой прекрасной женщины Елены, признал Афродиту прекраснейшей из богинь. Она приводит его в дом Менелая. Елена, увлекшись Парисом, бежит с ним в Трою, захватив с собой большие сокровища и много рабов. Это послужило поводом для Троянской войны, которая продолжалась девять лет и окончилась победой ахейцев на десятом году осады.

A woman brought sin into the world. For Helen, the runaway wife of Menelaus, ten years the Greeks. (Aeolus, 128)

Образ Париса всплывает в эпизоде «Сцилла и Харибда»: Paris: the wellpleased pleaser. (Scylla and Charybdas, 183)

В словах профессора Макхью опять возникает образ Трои: ...It has the prophetic vision. Fuit Ilium! The sack of windy Troy. Kingdoms of this world. The masters of the mediterranean are fellaheen today. (Aeolus, 138) Здесь соединяются сразу же несколько пластов: мифологический, литературный, исторический. Троя, или Илион, в древности занимала ключевое положение на берегу Эгейского моря. Наряду с «Илиадой» события Троянской войны были описаны в более поздних пересказах, которые впоследствии были использованы Вергилием в «Энеидах». Отсюда и цитата из Вергилия «Fuit Ilium», «Миновал Илион». Пророчица Кассандра из мифа о Троянской войне предрекала поражение и гибель Трои.

Как видно из отрывков, мифонимы, а так же периферийный концепт «пророчество» актуализируют мифологему «Троянская война».

В эпизоде «Эол» возникают ассоциации с образом Пенелопы. Профессор Макхью говорит, что Стивен напоминает ему Антисфена, который отнял пальму первенства по красоте от Елены Троянской и отдал ее Пенелопе, поскольку она была самой добродетельной из женщин. Это напоминает Стивену о возлюбленной Филипа Сидни Стелле, Пенелопе Рич. Таким образом, в текстуальном пространстве объединяются исторический и мифологический пласты.

— You remind me of Antisthenes, the professor said, a disciple of Gorgias, the sophist... And he wrote a book in which he took away the palm of beauty from Argive Helen and handed it to poor Penelope.

Poor Penelope. Penelope Rich. (Aeolus, 142)

В следующем примере из эпизода «Лестригоны» в потоке сознания Блума возникают образы римских богинь: Юнона, богиня брака, материнства и женщин, и Венера, богиня красоты и любви. Антропонимы Пигмалион и Галатея актуализуют древнегреческую мифологему о царе Кипра, который влюбился в статую прекрасной женщины. Он обратился с мольбой к Афродите оживить статую. Тронутая такой любовью, Афродита оживила статую. Она стала женой Пигмалиона по имени Галатея. Все это указывает на важную дихотомию реального и идеального: Блум противопоставляет жестокую реальность — женщины, которые указывают мужчинам на их место и «грошовые завтраки, вареная баранина, морковка и свекла, да бутылка пива» — реальности идеальной — бессмертная красота богинь и божественная трапеза с блюдами амброзии и нектаром. В данном примере выход в древнегреческий мифологический континуум маркируется не только антропонимами, но и мифологической гастрономической лексикой.

Beauty: it curves: curves are beauty. Shapely goddesses, Venus, Juno: curves the world admires. Can seen them library museum standing in the round hall, naked goddesses. Aids to digestion. They don't care what man looks. All to see. Never speaking. I mean to say to fellows like Flynn. Suppose she did Pygmalion and Galatea what would she say first? Mortal ! Put you in your proper place. Quaffing nectar at mess with gods, golden dishes, all ambrosial. ...Nectar, imagine it drinking electricity: gods' food. Lovely forms of woman sculped Junonian. Immortal lovely. (Lestrigonians, 168).

В эпизоде «Сцилла и Харибда» Бык Маллиган восклицает, что он забеременел дитем в мозгу, что является пьесой, которую он напишет в конце эпизода. I (Mulligan) have an unborn child in my brain. Pallas Athena! A play! (Scylla and Charybdis, 200) Афина, покровительница Одиссея, была произведена самим Зевсом из его головы. Афина является как бы непосредственным продолжением Зевса, исполнительницой его замыслов и воли. Она — мысль Зевса, осуществленная в действии.

В эпизоде «Циклоп» братья Гиннесс, лорд Айви и лорд Ардилон, насмешливо-парадийно названы сыновьями Леды и Зевса, Кастор и Полукс (Полидевк).

Terence О'Ryan heard him and straightway brought him a crystal cup full of the foaming ebon ale which the noble twin brothers Bungiveagh and Bungardilaun («bung» переводится как «затычка в бочке») brew ever in their divine alevats, cunning as the sons of deathless Leda. (The Cyclops, 287)

В мрачном рассказе Олфа о работе палачей на висилице возникает персонификация мрака, Эреб, местонахождение теней.

And he (Alf) was telling us there's two fellows waiting below to pull his heels down when he gets the drop and choke him properly and then they chop up the rope after and sell bits for a few bob a scull.

In the dark land they bide, the vengeful knights of the razor. Their deadly coil they grasp: yea, and therein they lead to Erebus whatsoever wight hath done a deed fo blood for I will on nowise suffer ti even so saith the Lord. (The Cyclops, 291)

В следующих примерах маркируется переход в христианский мифологический континуум. Христианский пласт реализуется как через мифологические антропонимы и топонимы, так и через ключевые концепты, входящие в континуум Священного писания. Ключевые элементы повествования актуализируются на разных текстовых уровнях от слова до микротекста, которые отсылают к прецедентному тексту Священного писания.

В эпизоде «Протей» в сознании Стивена возникает фраза «Remebering thee, О Sion». (Proteus, 44) В Псалтире, 136,1, написано: «При реках Вавилона, там сидели мы, и плакали, когда вспоминали о Сионе». Это плач рассеяных иудеев по своей родине.

В эпизоде «Гадес» похоронная процессия, проезжая по улицам Дублина, встречает Рувима Дж. Додда, ростовщика-еврея. They passed under the hugecloaked Liberator's form. Martin Cunningham nudged Mr. Power. — Of the tribe of Reuben, he said. (Hades, 90)

Каннингем в шутку называет Додда «из колена Рувимова». Рувим являлся старшим из двенадцати сыновей Иакова (Израиля). «Сыновья Иакова (Израиля)» понимаются как родоначальники-эпонимы двенадцати колен Израилевых — т.е. племен, вошедших затем в племенной союз «Израиль».

Из разговоров героев эпизода мы узнаем, что сын Додда, после того, как его отец приказывает ему отправиться на остров Мэн из-за связи с женщиной, бросается в реку, но его спасает лодочник. Услышав это, Сайман Дедал, отец Стивена, восклицает:

Drown Barrabbas! Mr. Dedalus cried. I wish to Christ he did. (Hades, 91)

Варрава не только герой пьесы Кристофера Марло «Мальтийский еврей», который погибает в котле с кипящей водой, приготовленной им для своих врагов и проклиная христьян. Изначально Варрава является убийцей, которого иудейская толпа желает освободить вместо Иисуса (Матф. 27: 1626; Марк 15: 11—15; Лук. 23: 18—25; Иоан. 18: 40).

Церемония отпевания в часовне показана через рефлексирующее сознание Блума, который не понимает суть обряда и не находит правильного языка для ее отражения. Отец Гробби в его глазах выглядит комично. Father Coffey. I knew his name was like a coffin. Dominenamine. Bully about the muzzle he looks. Bosses the show. Muscular christian. Woe betide anyone that looks crooked at him: priest. Thou art Peter. Burst sideways like a sheep in clover Dedalus says he will. With a belly on him like a poisoned pup. Most amusing expressions that man finds. Hhhn: burst sideways. (Hades, 100) Thou art Peter — это слова, обращенные Иисусом к Симону: «И Я говорю тебе, ты — Петр, и на этом камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ея» (Матф. 16: 18).

Том Кернан критикует богослужение отца Гробби, поскольку у него не хватает простоты и торжественности, которые присущи богослужению Англиканской церкви. Блум же в это время занят мыслями о физической кончине, и идея воскресения после смерти не волнует его. Mr. Kernan said with solemnity:

— I am the resurrection and the life. That touches a man's inmost heart.

— It does, Mr. Bloom said.

Your heart perhaps but what price the fellow in the six feet by two with his toes to the daisies? No touching that. Seat of the affections. Broken heart. A pump after all, pumping thousands of gallons of blood every day. One fine day it gets bunged up and And he came fifth and lost the job. Get up! Last day! Then every fellow mousing around for his liver and his lights and the rest of his traps. Fins damn all of himself that morning. Pennyweight of powder in a skull. Twelve grammes one pennyweight. Troy measure. (Hades, 101—102)

I am the resurrection and the life — это слова Иисуса к Марфе, когда та сомневается в воскресении Лазаря из мертвых (Иоан. 11:12). Come forth, Lazaruth! — слова Иисуса у места погребения Лазаря (Иоан. 11: 43).

Вообще мифологема «воскрешение» актуализируется еще несколько раз через мифонимы.

Martha, Mary. I saw that picture somewhere I forget now old master or faked for money. (Lotus Eaters, 76) Марфа и Мария — сестры Лазаря. В тексте Марфа соответствует Марте Клиффорд, с которой переписывается Блум, а Мария — это Мэрион Блум.

В эпизоде «Эол» Мюррей полагает, что лицо бородатого Уильяма Брейдена, владельца газеты, напоминает лицо Спасителя. В сознании Блума всплывает образ Иисуса Христа, беседующего с Марией и Марфой из Вифании, сестрами воскресшего Лазаря. Затем этот образ переносится на тенора Марио.

— Don't you think his face is like Our Saviour? Red Murray whispered.

The door of Ruttledge's office whispered: ее: cree. They always build one door opposite another for the wind to. Way in. Way out.

Our Saviour: beardframed oval face: talking in the dusk Mary, Martha. Steered by an umbrella sword to the footlights: Mario the tenor.

— Or like Mario, Mr Bloom said.

— Yes, Red Murray agreed. But Mario was said to be the picture of Our Saviour. Jesus Mario with rougy cheeks, doublet and spindle legs. Hands on his heart. (Aeolus, 114)

Наборщик, читающий оттиск задом наперед, напомнил Блуму его отца, читающего иудейскую книгу hagadah слева направо, Пасху и все ритуалы, связанные с ней.

AND IT WAS THE FEAST OF THE PASSOVER

He stayed in his walk to watch a typesetter neatly distributing type. Reads it backwards first. Quickly he does it. Must require some practice that. mangiD. kcirtaP. Poor papa with his hagadah book, reading backwards with his finger to me. Pessach. Next year in Jerusalim. Dear, О dear! All that long business about that brought us out of the land of Egypt and into the house of bondage alleluia. Shema Israel Adonai Elobenn. No, that's the other. Then the twelve brothers, Jacob's sons. And then the lamb and the cat and the dog and the stick and the water and the butcher and then the angel of death kills the butcher and he kills the ox and the dog kills the cat. Sounds a bit silly till you come to look into it well. Justice it means but it's everybody eating everyone else. That's what life is after all. How quickly he does that job. Practice makes perfect. Seems to see with his fingers. (Aeolus, 118)

Пасха, Passover (от иудейского «pesah» — «to pass over»), — праздник в память об исходе иудейского народа из Египта в Ханаан. Блум иронически искажает слова Священного писания: «И когда после спросит тебя сын твой, говоря: «что это?», то скажи ему: «рукою крепкою вывел нас Господь из Египта, из дома рабства», a «the house of bondage» для Блума, возможно, является его собственный дом. Двенадцать сыновей Иакова — прародители двенадцати колен Изралевых, т.е. двенадцати племен, вошедших в племенной союз «Израиль». Собака, кошка и жезл являются частью ритуала Пасхи.

В сцене «Dear Dirty Dublin» из эпизода «Эол» Стивен вспоминает, как он видел в темноте на улице Дублина пару, занимающуюся любовью.

Damp night reeking of hungry dough. Against the wall. Face glistening tallow under her fustian shawl. Frantic hearts. Akasic records. Quicker, darlint!

On now. Dare it. Let there be life. (Aeolus, 139)

«Let there be life» — фраза, построенная аналогично фразе из Бытия 1:3 «Let there be light», «И сказал Бог: да будет свет».

Идя по Дублину, Блум видит Дилли Дедал, сестру Стивена. Он сочувствует этой семье, которая потеряла мать и в которой осиротело сразу же пятнадцать детей. В сознании Стивена всплывает заповедь Бога, данная Адаму и Еве в саду Эдем: «плодитесь и размножайтесь» (Быт. 1: 28). Dedalus' daughter there still outside Dillon's auctionrooms. Must be selling off some some old furniture. Knew her eyes at once from the father. Lobbing about waiting for him. Home always breaks up when the mother goes. Fifteen children he had. Birth every year almost. That's in their theology or the priest won't give the poor woman the confession, the absolution. Increase and multiply. (Lestrigonians, 145)

Женское любопытство в сознании Блума ассоциируется с женой Лота. Лоту и его семье было разрешено покинуть Содом при одном условии — покидая город, не оглядываться. Но жена Лота оглянулась и превратилась в соляной столп (Быт. 19: 26). В данном примере библейская мифологема реализуется через ключевые концепты повествования: «любопытство женщины» и «соляной столп».

...I suggested to him about a transparent show cart with two smart girls sitting inside writing letters, copybooks, envelopes, blotting papers. I bet that wuld have caught on... Everyone dying to know what she's writing. Get twenty of them round you if you stare at nothing. Have a finger in the pie. Women too. Curiosity. Pillar of salt. (Lestrigonians, 147)

Блум заходит в паб Берна. Моментально в его сознании проносится ряд мыслей: что заказать, иудейские правила питания, связь религии и питания во время Рождества и т.д.

Sardines on the shelves. Almost taste them by looking. Sandwich? Ham and his descendants musterred and bred there. Potted meat... Kosher. No meat and milk together. Hygiene that was what they call now. Yom Kippur fast spring cleaning of inside. Peace and war depend on some fellow's digestion. Religions. Christmas turkey and geese. Slaughter of innocents. Eat, drink and be merry. Then casual wards full after. (Lestrigonians, 163)

Поскольку перед этим Блум думал о пользе вегетарианства и страдании животных ради плотоядного человека: «Pain to the animal too. Pluck and draw fowl. Wretched brutes there at there at the cattlemarket waiting for teh poleaxe to spit their skulls open. Moo. Poor trembling calves», то и мотив избиения младенцев из Библии относится к невинным животным. Согласно Новому Завету Царь Ирод, услышав предсказание о скором рождении Мессии, Иисуса Христа, велел убить всех младенцев мужского пола (Матф. 2:16).

В эпизоде «Сцилла и Харибда» Стивен с помощью евангельской цитаты из Библии высмеивает мессианские притязания Крэнли, уверенного, что при содействии двенадцати молодцов из Тайнанхили, городка, откуда он родом, он сможет освободить Ирландию, символом которой является Щербатая Кэтлин из пьесы Йейтса «Кэтлин ни Хулиен».

Cranly's elevan true Wicklowmen to free their sireland. Gaptoothed Kathleen, her four beautiful green fields, the stranger in her house. And one more to hail him: ave, rabbi. The Tinahely twelve. In the shadow of the glen he cooes for them.(Scylla and Charybdis, 177)

«Ave Rabbi», «Радуйся, равви», — этими словами Иуда указал на Ииуса Христа: «and forth he came to Jesus, and said, Hail, Master!» (Matt. 26: 49).

В следующем небольшом отрывке имена являются средствами переключения в два временных плана, реальный исторический и вымышленный мифологический:

Remember your epiphanies on green oval leaves, deeeply deep, copies to be sent if you died to al the great libraries of the world, including Alexandria? Someone to read them there after a few thousand years, a mahamanvantara. Pico della Mirandola like. Ay, very like a whale. When you read these strange pages of one long gone one feels that one is at one with one who once... (ch. Proteus, p. 41)

Александрия — величайшая библиотека древности, сожженная в 641 году нашего века. Махаманвантара на санскрите обозначает «великий год», длится примерно 6 миллионов лет. Пико делла Мирандола — итальянский гуманист, философ эпохи Возрождения.

Таким образом, преобладание в тексте «потока сознания» номинативных предложений и имен свидетельствует о пространственном осмыслении времени. А как было отмечено выше, спациализация времени является важной особенностью мифологических темпоральных представлений.

Единицы лексического уровня, имена, и единицы стилистического уровня, цитации, принимают участие в актуализации различных временных модусов. Топонимы и антропонимы могут сигнализировать о переходе к историческому, литературному и мифологическому плану, тем самым текстуальное пространство становится многослойным. Как было отмечано выше, мифологический континуум представляет собой многоуровневую структуру, в которой можно выделить греческий, кельтский, христианский пласты. Репрезентантами христианского континуума, наряду с именем, становятся фразы, которые являются цитатами, эллипсами, перефразами прецедентных текстов, представленных в Священном писании.

В сознании Стивена, Блума и других персонажей одновременно сосуществуют настоящее и прошлое, в силу чего возможны беспрепятственные переходы из одного времени в другое. Благодаря своему темпоральному опыту Стивен и Блум воспринимают последовательные события как якобы одновременные, присутствующие одновременно в пространственном поле сознания, что и придает смысл жизни.

В романе Стивен Дедал и Леопольд Блум переживают субъективный опыт темпоральности, а автор воспроизводит многомерную структуру сознания, которая так близка мифу, являющемуся порождением субъективной жизни человека. Сознание персонажей охватывает не только сиюминутную жизнь героев и Дублина, но обеспечивает выход в мифологический континуум, объединяя тем самым разные культурные пласты.

Имена нарицательные, топонимы и антропонимы, а так же значимые мифологические концепты, упоминаемые в потоке сознания и речи персонажей, являются теми реалиями, которые наполняют временной континуум и маркируют переключение из одного временного плана в другой. Мы имеем дело со временем, которое не объективировано и абстрагировано от человека, его нельзя количественно измерить, а является областью существования человека. Как было показано выше, такое время определяется событийным наполнением, средствами выражения которого являются имена. Как отмечалось, зависимость времени от событий возможна только при пространственном осмыслении времени. Временные отношения находят свое выражение в упоминаемых в потоке сознания реалиях, которые и семантизируют временной континуум. Их можно назвать опосредованными субъективными показателями времени.

Благодаря памяти сознание объединяет разные планы прошлого, которое сосуществует с настоящим и тем самым предполагает существование вечности. Эти примеры описывают прежде всего вечность, как одномоментное существование различных временных пластов, присутствующих в настоящем времени сознания. А выходы в различные временные континуумы наделяют время многомерностью.

Таким образом, переживаемое время обладает такими же характеристиками, что и время мифологическое, а именно, многомерностью, одномоментным существованием прошлого и настоящего, возможностью перехода из настоящего в другие временные пласты в разном направлении, пространственным осмыслением времени. В заключении следует отметить, что все характеристики мифологического времени представляют его как атемпоральное.