А. Генис. Новая биография Джойса. Беседа с Владимиром Гандельсманом

Александр Генис: Мировая литература в этом году отмечает своеобразный юбилей: 100-летие явления Джойса. Именно так: в 1914 году вышел в свет сборник рассказов «Дублинцы». Эта книга теперь стала классикой, причем такой, которая доступна и тем, кто не взошел на трудного «Улисса» или, тем более, на «Поминки по Финнегану».

Сегодня, век спустя, англоязычный литературный мир вновь и вновь всматривается в подробности жизни и творчества, писателя, чей шедевр — «Улисс» — по общему теперь уже мнению признан лучшим романом 20 столетия. В последней (не окончательной, а по времени написания) биографии ее автор Гордон Боукер вынес в названии девиз Джойса «Молчание, изгнание, мастерство». Этими словами Джеймс Джойс, молился древнему искуснику, строителю лабиринта Дедалу. И так же называлась рецензия в «Нью-Йорк таймс» на биографию Джойса ирландского писателя Колма Тойбина. Вот начало этой рецензии:

«Если вы пройдетесь по Nassau Street в Дублине и дальше по South Leinster Street, вы увидите табличку не фронтоне краснокирпичного здания — «Финн-отель». Отеля давно нет в помине, но события, имевшие место в июне 1904 года укладывают сей пейзаж в эмоциональный контекст, — все это связано с джойсовским «Улиссом», а название отеля — с его «Поминками по Финнегану». Дело в том, что Нора Барнакл, женщина, с которой Джойс провел свою жизнь, работала в этом отеле горничной. Вот с этой центрального момента в жизни Джойса я бы хотел начать нашу беседу с Владимиром Гандельсманом.

Владимир Гандельсман: Совершенно верно. 10-го июня 1904 года двадцатидвухлетний Джойс увидел ее на улице и познакомился. Ей было 20. Следующее свидание состоялось 16-го июня. Этот день стал Bloomsday.

Александр Генис: Один из переводчиков «Улисса» израильский эксцентрик Изя Шамир назвал день, в который происходит действие романа, словом, остроумно, в духе Джойса, зазвучавшим и на нашем языке: «блудень».

Владимир Гандельсман: Через 4 месяца парочка уехала из Ирландии. Сначала в Триест, потом в Париж и, наконец, в Цюрих, где Джойс умер в 1941 году, а Нора десять лет спустя.

Александр Генис: Любого нового биографа Джойса преследует тень Ричарда Эллмана, который издал монументальную, чуть не 1000 станиц биографию Джойса в 1959 году. Этой книги очень не хватает русским любителям Джойса, давно пора было бы ее перевести.

Владимир Гандельсман: Конечно, тем более, что у Эллмана было то преимущество, что он интервьюировал многих, кто знал Джойса, он был также грозным литературным критиком и обладал прекрасным стилем. Он несомненный авторитет. С тех пор, однако, появились новые материалы (письма, например), которые были использованы в обновленной редакции биографии того же Эллмана, переизданной в 1982 году, да и в других работах — в книге Бренды Мэддокс «Нора» и в книге Кэрол Шлосс о несчастной дочери Джойса Лючии. Кроме того, есть книга Джона Маккорта «Годы Блума: Джеймс Джойс в Триесте, 1904—1920», где показан удивительный город Триест, в котором были перемешаны языки и расы, что оказало большое влияние на молодого ирландца Джойса в начале 20-го века.

Александр Генис: Эллман восхищался работой Джойса-прозаика, но честно при этом описал быт гения и его трудный, а иногда чудовищный характер. Прямо видно, как биограф расстраивался по поводу всяких житейских дел писателя — его денежной беспомощности. Живя в долг, Джойсы так и не научились готовить дома и обедали только в ресторанах. У него не было штанов без дыр, но как-то хватало на вино и бордели. Впрочем, вряд ли кто-нибудь ждет от автор «Улисса» образцовой нравственности. «Он весь ниже пояса», — говорили про него недоброжелатели. И это во многом было правдой, что не помешало Джойсу написать роман, не зря признанный лучшим во всем ХХ веком.

Владимир Гандельсман: В новой биографии, о которой мы сейчас ведем речь, также звучит эта тема — тема безрассудной расточительности Джойса и финансовой беспомощности... Но с большим, что ли, пониманием. Впрочем, и с новыми попреками. Речь идет, например, о сексуальной распущенности Джойса. Биограф находит письма Джойса к Норе, написанные в Дублине в 1909 году, порнографическими. Джойс, пишет он, приобрел вкус к предельным формам выражения сексуального распутства, вроде садомазохизма, пристрастия к экскрементным фетишам, непрерывным комментариям с обсценной лексикой и пр. При этом, новый биограф находит, что Нора толерантна ко всем этим чрезмерностям, излишествам и анормальным сексуальным фантазиям, содержащимся в «дублинских» письмах. Рецензент новой биографии Колм Тойбин замечает: «Возможно, во мне говорит ирландский католик, но я понимаю эти письма как проявление огромной любви Джойса и Норы, как доказательство прекрасной сексуальной свободы в их отношениях, которая так отразилась в «Улиссе» и в таинственных «Поминках по Финнегану».

Александр Генис: Вы знаете, я читал эти письма, и совершенно согласен с Тойбином. Эротика там такая острая, что она не пугает, а трогает, хотя я и не решаюсь ничего процитировать, да и не для постороннего взгляда это писалось. Но гения не оставят в покое. Вот и новая биография не столько о мастере прозы, сколько о человеке, ее создававшую из «жизненного сора». Впрочем, это вписывается в поэтику Джойса. Он ведь говорил, что о необычном пишут журналисты, писатели пишут о заурядном — о повседневной жизни, которая по Джойсу не бывает скучной и незначительной.

Владимир Гандельсман: Да, Баукер, написавший до этого биографии Малькольма Лаури и Джорджа Оруэлла, сосредоточен на спокойном изложении событий, чем на суждениях о литературе Джойса. Он пишет о непрерывной борьбе писателя с издателями и цензурой, о яростной вере Джойса в свой гений, о его физической слепоте, о семейных проблемах и работе над последней книгой «Поминки...»

Александр Генис: Примечательная деталь, говорящая о его чудовищном эгоцентризме. «Финнеган» вышел в акурат к началу Второй мировой войны, на что Джойс отреагировал так: «Теперь они не прочту мою книгу».

Владимир Гандельсман: При этом Джойс показан как человек героического упорства и серьезности во всем, что касается художества, но при этом он представлен как человек, несущий разрушение всему, что его окружает, почти с фатальной неизбежностью. Что касается автора рецензии на биографию, то Колм Тойбин выражает свою симпатию тем, кто понимал Джойса, кто, несмотря ни на что, пытался ему помочь в его одержимости. Конечно, это Хэрриет Уивер, англичанка, которая оказывала финансовую поддержку, читала «Улисса» по главам, пока он писался, решала миллион проблем с 1914 года и до смерти Джойса, проявляя немыслимое терпение, будучи женщиной умной и щедрой. Это — Эзра Паунд, который распознал талант Джойса, поддерживал его несколько лет и сделал его известным в литературном мире, это и первый издатель «Улисса» — Сильвия Бич.

Александр Генис: Честь и хвала этим людям, но даже и с ними Джойс умудрялся воевать. Судя по всему, человек он был невыносимый.

Владимир Гандельсман: Абсолютно. Прежде всего тем, что хотел быть в центре внимания и оставаться в этом центре пожизненно и посмертно. Он хотел, чтобы жизнь читателя целиком уходила на чтение его книг. Он говорил противникам: «Если «Улисс» не годится для чтения, жизнь не годится для жизни». И при этом — при таком преувеличенном отношении к своему труду — вдруг говорил об «Улиссе»: «Слово джентльмена — в нем нет ни одной серьезной строки». Как прикажете к этому относиться? Конечно, такая заносчивость вызывает раздражение.

Александр Генис: С другой стороны, у него были основания обижаться, ведь его книги с таким трудом доходили до публики. Не зря он мечтал о читателе, страдающим хронической бессонницей.

Владимир Гандельсман: Более восьми лет ушли только на то, чтобы найти издателя для сборника рассказов «Дублинцы», поскольку книга не была, как сегодня говорят, политкорректной. Более 10 лет ушло на издание «Улисса», и только после публикации в Париже она стала доступна англоязычному миру. Врагами были не только цензоры, но и снобы из числа литературной братии. Скажем, профессор Тринити-колледжа в Дублине Джон Махаффи, сказавший: «Джойс — живой аргумент в защите моего тезиса, согласно которому было ошибкой основывать университет для аборигенов нашего острова, всяких бродяг, плюющих в Лиффи».

Александр Генис: Тут надо пояснить, что Лиффи — река в Дублине, которая играют главную роль в «Поминках по Финишная», а Тринити-колледж — лучший университет Ирландии, в котором с блеском учился протестант Беккет, но не выпускник иезуитской школы Джойс, закончивший католический университет Дублина, то есть вуз, специально созданный для «аборигенов-католиков».

Владимир Гандельсман: Хуже, что Джойса и ругали те, кто во многом шел по его пути. Например, создавшая свою верси внутреннего монолога Вирджиния Вулф писала в своем дневнике, что «Улисс» безграмотная и грубая книга... книга выскочки и самоучки». Или Эдмунд Госс, английский поэт и критик, он отозвался еще свирепее: «Мне трудно пояснить вам суть славы Джойса... отчасти она из политики; отчасти это совершенно циничный призыв к полной аморальности. Разумеется, он не вовсе бездарен, однако это шарлатан высшего разбора. Мистер Джойс неспособен издавать свои книги в Англии, по причине их непристойности. Оттого он делает «частные» издания в Париже и берет огромные деньги за каждый экземпляр. Он тип маркиза де Сада, только пишет гораздо хуже. Он чистейший образец ирландского англоненавистника... Повторяю, он не лишен таланта, но проституировал его самым бездарным образом».

Александр Генис: Его конфликты с миром простирались далеко за пределы литературы. Интересно, что Джойс всю жизнь издевался над двумя институциями — Британской империей и католической церковью. Но над второй он, по его же словам, смеялся с любовью. Да и родной Ирландии от него доставалось.

Владимир Гандельсман: Да, Джойсу принадлежит остроумный и грубоватый ответ на вопрос, что произошло между ним и католической церковью — «Спросите об этом у католической церкви». Что касается Ирландии, из которой он бежал навсегда, то вот его слова: «Ирландия — старая свинья, пожирающая свой приплод». Вспоминается немедленно Розанов с его афоризмом: «Россия — Свинья Матушка» и Блок, который перефразировал Розанова: «слопала-таки поганая, гугнивая родимая матушка Россия, как чушка своего поросенка». Это по поводу Октябрьской революции. По поводу «Дублинцев» Джойс писал в одном письме: «...мы непривлекательны: заносчивость, глупость, развращенность, комичность самого низкого разбора, но именно потому перехватывает горло от жалости и сочувствия. Если их нет в Ирландии, то пусть найдутся за ее пределами, у тех кто увидит ее в этот беспощадный микроскоп, — не случайно лилипутов придумал англо-ирландец Свифт...» Вот эта ненависть и презрение в сочетании с яростной привязанностью. Мы можем вспомнить великих русских эмигрантов-писателей, которых отличали те же черты. Ведь когда Джойса спросили, не хочет ли он вернуться в Ирландию, он ответил: «А разве я оттуда уезжал?»

Александр Генис: Более того, он сказал, что если бы Дублин уничтожило стихийное бедствие, по его книгам можно было бы восстановить город заново. И все же, на родине он жить не мог, предпочитая взять ее с собой. Тот же побег совершил и другой великий ирландец, бывший в молодости другом и помощником Джойса — Сэмюэль Беккет. Он сказал, что лучше жить в оккупированной Франции, чем в нейтральной Ирландии. И это при том, что Беккет с риском для жизни участвовал в сопротивление. Соратники хвалили его за отвагу и не выносили за молчаливость. В этом отношении Беккет был антиДжойсом — сплошное вычитание.

Владимир Гандельсман: Да, верно. Беккету удалось невозможное — написать свои книги, не поддавшись влиянию Джойса. Тем не менее Джойс до конца жизни являлся Беккету в страшных снах.

Один из таких кошмаров, страшней остальных, — в котором Джойс ранит его ножом, — привиделся Беккету в Париже в 1942 году, накануне того, как гестапо арестовало нескольких членов его подпольной группы (к тому времени уже год, как Беккет участвовал в движении Сопротивления). «Беги! — сказал в конце сна, перед тем, как исчезнуть, мёртвый Джойс раненному Беккету. — Беги и пиши. Помнишь — «изгнание, молчание, мастерство»?»