1.3.2.6. Эпифанический тип интерпретанты

Порождение текста являет «саму мыслительную деятельность во всей своей сложности» [Правдин 1991: 165], интерпретируемую избирательно [Гаспаров 1996: 346; Падучева 1996: 219; Перцов 2000: 55; Слышкин 2000: 29; Darbyshire 1979: 14, 21] и субъективно [Арнольд 1982: 89; Лукин 2005: 359; Ноздрина 2004: 9; Путрова 2001: 7; Stanzel 1971]. Интерпретация текста включает набор процедур для построения связной модели мира [Филлмор 1983: 111; Smith 2003: 49], среди них построение промежуточных пространств [Арнольд 1990; Домашнев, Шишкина, Гончарова 1983; Долинин 1984; Кухаренко 1988; Топоров 1983: 284; Шанский 1990], взаимодействие идеального / реального автора и читателя через текст [Chatman 1980; Iser 1991; Rabate 1991; Rainsford 1997; Riquelme 1983; Sadowski 2000: 80; Schauber, Spolsky 1986], сведение аномального к норме, ирреального к реальному [Арутюнова 1999: 90]. Приоритет лингвистики в филологической интерпретации целого текста является признанным [Якобсон 1985: 412]. Современный традиционный филологический подход, по мнению H.A. Кузьминой, рассматривает интерпретацию как «условие вхождения текста в культуру», когда «форма присвоения текста — его интерпретация» [Кузьмина 2004: 43].

Усложнение моделей художественного текста ведет к изменению стратегий интерпретации. Собственно лингвистический анализ всех употреблений слов [Барт 1980: 309; Барт 1989: 421; Тураева 1994; Юровский 2001: 48] сменяется когнитивной интерпретацией [Полюжин 2004: 38], а декодирование [Арнольд 1990] — типологией понимания [Васильев 1991: 35; Залевская 2001: 56], вскрывающей импликации двойного смысла [Смит 1980: 337; Benstock 1994: 1; Gillespie 1989: 16; Putz 1974: 390]. «Соавторство» читателя в процессе «переписывания» текста [Rainsford 1997: 3; Pütz 1974] в трансференциальной интерпретации Лакана [Brivic 1991; Brivic 2001], деконструктивном чтении Дерриды [Derrida 1976; Derrida 1984; Rabate 1991: 151] и интертекстуальности Ю. Кристевой [Кристева 1995] размывает порог верифицируемой интерпретации.

В понимании, осмыслении и истолковании художественного текста [Васильев 1991; Диброва 1998: 252—253; Залевская 1991] опираются на триаду возможного (ментальная модель возможного мира), эпистемического (эпистемология ментальной модели, акт восприятия) и семантического (языковая модель текста) миров [Бунь 2003; Переверзев 2000: 257—258]. Стержнем лингвотипологического моделирования художественного текста является тип интерпретанты, интегрирующий ее составляющие в соответствии с философией познания и художественным мышлением конкретной эпохи.

Интерпретанта возможного мира необходима для установления степени традиционности идиостиля писателя по сравнению с лингвотипологической моделью художественного текста своего времени. Традиционность, по П. Рикеру, состоит в беспрерывной интерпретации беллетристическим текстом повествовательной структуры. Ожидания читателя структурируются в унаследованных парадигмах, в правилах формализации, формируют суждение о возможном мире [Рикер 1998: 97—99]. Отклонения, не совпадающие с ожиданием читателя, проявляются на фоне традиционности [Ihde 1991; Ricoeur 1991: 25].

Интерпретанта семантического мира — это степень освоения языком идиостиля писателя лингвистического универсума, концептосферы коллективного идиостиля эпохи. Семантические сдвиги и многоплановость художественного текста, генерирование смыслов [Лотман 1998: 423] подразумевают интерпретацию семантической структуры [Смирнов 1977: 175; Урнов 1991: 131; Brivic 1991: 122; Raynard 1986], начиная с диалога автора и его собственного текста [Кристева 1995: 120; Norris 1987; Mahaffey 2001; Norris 2001; Senn 1986; Senn 1995; Thomas 1979].

Интерпретанта эпистемического мира включает в себя эпистемическое сопереживание возможному миру, знание читателя о философии познания, положенной в основу художественного дискурса эпохи. Современные беллетристические тексты превращают акт чтения в бесконечную интерпретацию [Schneider 1997: 268], активизируют интерпретативные усилия читателя [Handwerk 1983: 323; Rabate 1991: 152; Schneider 1982: 71; Sullivan 1985: 48], создают эпистемическое состояние, в котором происходит восприятие текста [Gamier 1997; Valente 1998].

У. Эко считает интерпретанту постоянной величиной любого текста [Эко 1998: 53]. В художественных текстах, где смысловая размытость, намеренная многозначность интерпретации выступают на передний план [Ильин 1998: 21], а «встроенный» читатель трансформирует авторский текст [Лотман 1998: 428; Mahaffey 1988: 25], тип интерпретанты особый. Но он не сводится ни к авторизации читателя [Lane 1976: 126], ни к чтению как интерпретации [Riquelme 1983: 17], ни к трансформации читателя в соавтора [Ridgeway 1964: 49].

Эпифанической тип интерпретанты является актуализующим, познающим, поскольку эпифаническая модель художественного текста создается непрерывностью когнитивных обобщений, динамикой движения к гармонии идеализированной ИСТИНЫ СОПРИКОСНОВЕНИЯ.

Эпифаническому типу интерпретанты свойственны: 1) опора на повествование как область общего знания, от которой отталкивается действующее сознание внутреннего человека, подобно геометрической фигуре гномона, где нечто в остатке подлежит пониманию [Mahaffey 1988: 30]; 2) познание языком художественного дискурса ИСТИНЫ СОПРИКОСНОВЕНИЯ в триаде возможного, семантического и эпистемического миров; 3) общечеловеческий характер переживаемой ИСТИНЫ СОПРИКОСНОВЕНИЯ, разделение автором, текстом и читателем фокуса-эпифании [Handwerk 1983: 323; Guerra 1992].

Вышесказанное позволяет определить эпифанический тип интерпретанты как переживание духовной реальности общечеловеческих ценностей языком действующего сознания внутреннего человека в специально организованном пространстве художественного дискурса.

Адресат эпифанического текста накапливает различного рода схематизации, ментальные и концептуальные пересечения для того, чтобы найти вход в интерпретативный канал. Выстраивая на вербализованных смыслах собственные ассоциативные связи, он входит в перспективу идеализированной истины, где в художественном дискурсе начинает переживаться СОПРИКОСНОВЕНИЕ адресанта-текста-адресата.

Например, сигналом интерпретативной перспективы может быть отточие, как в «Джакомо Джойсе». По нашим наблюдениям, фрагменты с отточиями разной длины сходны. Так, №№ 19, 35 и 45 (четырехкратное отточие) обобщают способность ирландского писателя творить в континентальном топосе и в окружении другого диалекта (триестино). Среди 15 фрагментов, содержащих отточие, ключевым является № 29 с 11-кратным отточием (аллюзии к Шекспиру и «Гамлету»). Если представить это количество как составное, то тогда в сферу данного фрагмента должны попасть фрагменты, содержащие пять и шесть отточий (№№ 16, 18, 22, 28, 31, 36, 42) или семь и четыре отточия (№№ 10, 20, 19, 28, 35, 42, 45), т.е. в сумме дающие это число.

В цепочке со сложением пяти- и шестикратных отточий: упоминание о призраке (призрак отца Гамлета, название пьесы Ибсена), могила, кладбище (аллюзия к «Гамлету»), аллюзия к Ибсену, цитирование библейского текста, болезнь возлюбленной, театр и прощание с возлюбленной. В цепочке с семи- и четырехкратным сложением: площадь в сумерках, воробей под колесницей Джаганнахты, любовная фантазия, возлюбленная как наседка, вызревшее зерно фантазии, размышление о собственном творчестве — все фрагменты объединены творческой фантазией Джакомо, являются результатом литературной обработки. Иными словами, графическая повторяемость может быть основанием для интерпретативной перспективы, поскольку, как в «Джакомо Джойсе», фрагменты со схожими знаками пунктуации (сюда можно отнести, помимо отточия, двоеточие, вопросительный и восклицательный знаки) выделяют участки художественного дискурса, которые, в зависимости от перспективы, каждый раз интерпретируются по-новому.

Когнитивное познание адресатом процесса эпифанизации существенно отличает эпифанический тип интерпретанты от повествовательной. По мысли У. Эко, в современном искусстве утверждаются две раздельные области дискурса: одна, в которой можно осмысленно говорить о сюжете, рассказе и событии, и другая, «в которой искусство будет осуществляться на уровне технических структур дискурса абсолютно формального типа» [Эко 2003: 461].

Подытожим сказанное. 1. Составляющие эпифанической модели художественного текста скрепляются актуализующим типом интерпретанты, стратегией которой является пребывание в канале интерпретативной перспективы. 2. Эпифанический тип интерпретанты служит стержнем, проекцией на который обеспечивается непрерывная выводимость из фрагментов возможного мира качественно нового единства, раздвигающего границы отдельного художественного текста, идиостиля писателя и выводящего в художественный дискурс эпохи.