В. Никифорович. «Интервью с Леонидом Осенним»

Журнал «Вестник». Номер 22(281) 23 октября 2001 г.

Недавно в Беркли возле Сан-Франциско состоялась большая международная конференция, посвященная творчеству Джеймса Джойса, замечательного ирландского писателя, выдающегося мастера мировой художественной литературы первой половины ХХ столетия. Конференция, которая называлась «Extreme Joyce: Reading on the Edge», была организована Калифорнийским университетом в Беркли и Ирландским Фондом искусств в США. Пять дней на пленарных заседаниях и секциях конференции звучали доклады и сообщения, подготовленные исследователями творчества писателя, основоположника течений в литературе и искусстве, основанных на так называемом «внутреннем монологе», «потоке сознания». В конференции приняли участие представители научных и университетских кругов Америки, Англии, Ирландии, Испании, Канады, Дании, Тайваня и других стран.

В дни работы этой конференции в здании, где она проходила, была развернута необычная выставка. Организаторы конференции пригласили чикагского художника Леонида Осеннего показать серию его недавно законченных иллюстраций к знаменитому роману Джеймса Джойса «Улисс». Выставка прошла с огромным успехом: все работы были куплены частными коллекционерами.

После возвращения из Калифорнии эти работы Леонида Осеннего были выставлены в чикагской галерее Lincoln Terrace Art.

Когда мы встретились с художником, я прежде всего спросил, почему он обратился к книжной иллюстрации — жанру, в котором он раньше вроде бы не работал.

— Да, я старался никогда ничего не иллюстрировать, — ответил Леонид. — Я, признаться, вообще не люблю иллюстраций...

— И тем не менее ваша последняя значительная работа — это именно иллюстрации к роману «Улисс». Расскажите, пожалуйста, как возник замысел, как вы пришли к Джеймсу Джойсу и его роману.

— Этот писатель давно стал волновать меня, притягивать к себе. Прежде всего меня поразила сама история создания «Улисса». Джойс был для своего времени энциклопедически образованным человеком, он знал четырнадцать языков — от иврита и древнегреческого до современных. И это чувствуется в его романе. Гомера он читал в оригинале. Свой роман, своеобразный пересказ истории Одиссея, он назвал по-древнеримски — «Ulisses». Для многих «Улисс» — произведение сложное для чтения, требующее специальной подготовки, несмотря на сравнительно простой сюжет — один день из жизни Леопольда Блума, дублинского обывателя. Но, как мне представляется, в этом произведении огромное значение имеет внутренний ритм, интонация. Я стал читать первую часть «Улисса» и почувствовал ритм гекзаметра, как у Гомера в «Одиссее». И все, столь трудное для восприятия без ощущения ритма, стало понятным. Во второй части я ощутил шекспировские интонации, все как бы напоминало язык Вильяма Шекспира. И последнюю часть, написанную одним предложением без точек и запятых, я читал как Библию, вслушиваясь в ритм этой великой книги, в интонации ее разговора с читателем. Эти 45 страниц начинаются словом yes и заканчиваются словом yes, и все это надо прочитать на одном дыхании. Казалось бы, «Улисс» — это проза, но, как мне кажется, это не совсем так, я ощущаю в стилистике этого произведения своеобразный синтез поэзии и прозы.

Через пять лет я вернулся к «Улиссу», стал читать эту книгу на английском языке и как бы проверять мои первоначальные ощущения и впечатления. Стал читать и дополнительную литературу о Джойсе, о нем написано довольно много, почти у каждого из исследователей — своя теория, свой подход к толкованию этого оригинальнейшего и сложнейшего писателя. Но зрительные образы, навеянные идеями и интонациями «Улисса», стали появляться у меня значительно раньше...

— Но вы ведь отрицаете чистую иллюстративность, не так ли? В какой технике вы работали?

— Я прежде всего старался войти графически и изобразительно в систему внутреннего монолога Джеймса Джойса. Поэтому мой изобразительный язык — это символы, графические ассоциации. А моя техника — это компьютерная графика. Компьютер в современном состоянии дает какую-то особую свободу руке. Рука как бы скользит, выдает одно, компьютер — другое, мне надо только вовремя остановить его. Процесс этот, если хотите, схож с созданием кино...

— Ваша серия рисунков на темы Джеймса Джойса состоит из двадцати четырех работ. Расскажите, пожалуйста, подробнее о некоторых из них.

— Начнем с обложки. Ее голубой цвет — это цвет греческого флага. Уже потом я прочитал, как Джойс добивался, чтобы первое издание книги вышло с обложкой именно такого цвета. На рисунке «Страстный парень» изображен юноша, который ощутил первый поцелуй женщины, поцелуй, как укус змеи, — эта мысль есть в тексте у Джойса. А вот как бы противоположный ход в моих изысканиях. «Одиссея Блума» — своеобразная сцена разврата, похождения героя «Улисса» по ночному городу, когда он встречается с проститутками.

Неожиданно пришло решение портрета Одиссея. Помните, Пенелопа, когда его двадцать лет ждала, чтобы не забыть его образ, из пряжи вязала и расплетала его портрет. Вот я и изобразил два клубка: один — это как бы она расплетает, второй — вяжет, плетет... Кстати, не так ли и мы, художники, иногда сами пытаемся перевоплотиться в такую Пенелопу и вот так же создавать и распускать сделанное...

Я просмотрел все известные фотографии Джеймса Джойса. Но портрет писателя создавался тоже интуитивно. Джеймс Джойс был почти слепым. Сергей Эйзенштейн вспоминает, что когда он встречался с Джойсом в Париже 29 ноября 1929 года, писатель, провожая его, даже шарил руками по стенке, чтобы нащупать и подать ему пальто. Джеймс Джойс носил очки с очень большим увеличением. Но тот же Эйзенштейн потом сказал, что Джойсу не нужно было зрение, он работал внутренним монологом, он слышал звуки в десять раз сильнее нормального человека, слышал звуки объемно, зримо.

— На международной конференции в Беркли вместе с иллюстрациями к роману Джеймса Джойса «Улисс» демонстрировался и специально подготовленный вами экспозиционный стенд, на котором можно было увидеть ваши графические работы, а также фотографии и документы, связанные с творчеством не только Джойса, но и выдающихся кинорежиссеров Сергея Эйзенштейна и Стэнли Кубрика. Здесь представлены даже некоторые фотографии, где изображены вы сами. В чем смысл такой композиции и этого стенда?

— Я хочу прежде всего подчеркнуть глубокую символическую связь между творчеством Джеймса Джойса и Сергея Эйзенштейна, этих двух великих художников начала ХХ века, основоположников новой стилистики, новых форм в своих видах искусств. Эйзенштейн именно в романах Джойса увидел созвучие, соответствие своим принципам монтажа. В романах Джойса он почувствовал что-то близкое той форме, которую ему хотелось воплотить в кинематографе — новом виде искусства. Эйзенштейн сказал (я процитирую): «В общем, в языковой кухне литературы Джойс занимается тем же, чем я брежу в отношении лабораторных изысканий в области киноязыка». Эйзенштейн ведь даже специально ездил к Джойсу в Париж, обговаривал с ним свой будущий фильм. Наверно, все это не случайно, потому что внутренняя структура джойсовского потока сознания действительно очень сильно ассоциативна с киномонтажом. Не случайны на этом стенде и материалы о Стэнли Кубрике: к Джойсу и Эйзенштейну в равной мере восходят истоки творчества этого замечательного, более позднего американского режиссера и сценариста, который продолжал и развивал их интонации, стремясь ответить на их вопросы о сути человеческой натуры и смысле существования человека.

Цветная графическая композиция на этом стенде как бы напоминает о весьма привлекательной обратной, закулисной стороне любого искусства. На ней изображена сцена как бы с обратной, не видимой зрителям стороны, и в этом — и своя привлекательность, и символика начала прошлого века, символика авангарда, и сценического, и художественного, и, наверное, литературного, наступление которого очень хорошо, как мне представляется, чувствовал Джеймс Джойс. Для меня в классическом театре самое интересное — обратная, рабочая сторона сцены. Авангардное сценическое искусство, возможно, выросло как бы с обратной стороны театра, произошел своеобразный перевертыш. Вспомним, например, театр Мейерхольда.

Мне хотелось на этом стенде отразить и свои личные раздумья о схожести в чем-то судеб Ирландии и ирландского народа, откуда вышел Джеймс Джойс, и моей родной Беларуси и белорусского народа. Хотелось напомнить, что существует еще одна страна, где люди также мыслят исторически и где то же стремление к самоутверждению, та же борьба за сохранение национального языка, культуры, духовности. Поэтому здесь — дорогие мне фотографии, на которых я до эмиграции вместе со своими коллегами, мы участвуем в Минске в представлении реконструированного нами народного белорусского театра «Батлейка». В одном из представлений, например, я играл царя Ирода в образе Л.И. Брежнева, его голосом и на белорусском языке. Мне кажется, что в интермедиях, которые разыгрывались в «Батлейке», многое созвучно интонациям тех же Джеймса Джойса и Сергея Эйзенштейна. Этот стенд как бы отражает, собирает весь мой сугубо индивидуальный путь, как я пришел к пониманию Джеймса Джойса и к тому, как складывались мои представления и мои личные взгляды на искусство. В этом смысле многое из жизни этих великих людей, которым посвящен мой стенд, имеет свое значение, в том числе и тот, например, факт, что Сергей Эйзенштейн как режиссер и художник начался в Минске... Но это — тема уже для совершенно другого разговора.

Художник Леонид Осенний на выставке в Беркли

Читайте также:

Леонид Осенний — иллюстрации к роману Улисс

Pages of Leonid Osenny — Lincoln Terrace Art Studio and Gallery