Норе Барнакль

Дублин, 16 декабря 1909 г.

Моя сладкая любимая девочка, наконец-то ты написала мне! Должно быть, ты очень страстно забавлялась со своей щелочкой, чтобы написать такое извращенное письмо. Что до меня, любимая, я так выдохся, что тебе придется добрый час вылизывать меня, прежде чем мой член станет достаточно твердым, чтобы заправить его в тебя, не говоря уже о том чтобы отходить тебя. Я спускал так часто и так много, что боюсь даже смотреть, как там моя штуковина после всего, что я с собой сделал. Любимая, пожалуйста, не слишком налегай на меня, когда я вернусь. Можешь заездить меня в первую ночь, но дай мне немножко отойти. Тебе придется поработать, любимая; я сейчас такой крохотный и мягкий, что ни одна девушка кроме тебя во всей Европе не стала бы даже время тратить. Трахайся со мной, любимая, в стольких изощренных позах, на сколько хватит твоей похоти и фантазии. Трахни меня, одетая в полный выходной костюм, в шляпе с опущенной вуалью, с пылающим от холода, ветра и дождя лицом, в грязных ботинках, или оседлай мои ноги, пока я сижу в кресле, и подскакивай на мне вверх-вниз, чтобы были видны рюши твоих панталон и мой напряженный ствол затыкал твою щель, или отымей меня на спинке дивана. Трахни меня, обнаженная, только в шляпе и чулках, лежа на полу, с малиновым цветком в заднем проходе — я, как женщина, обхвачу ногами твои бедра и толстую задницу. Трахни меня, облаченная в ночную сорочку (надеюсь, у тебя еще есть та изящная вещица), и ничего под ней, чтобы внезапно распахнуть ее и показать мне свой живот, и бедра, и спину и притянуть меня себе, откидываясь на кухонный стол. Трахни меня, насаживаясь задницей, лежа лицом вниз на постели, со свободно мечущимися волосами, нагая, но в прелестных надушенных розовых панталонах, бесстыдно распахнутых сзади, спадающих наполовину с твоей открывающейся попки. Трахни меня в темноте на лестнице, как медсестра своего солдата, тихонько расстегивающая его брюки, запускающая руку в его ширинку, теребящая его рубашку, пока она не станет влажной, затем тихонько вытягивая ее наружу и играясь с его разрывающимися от желания шарами, и наконец, смело вытаскивая его дружка, которым она так любит орудовать, лаская его нежно, нашептывая на ухо непристойные слова и истории, что другие девушки рассказывали ей и сама она говорила, всё это время смачивая влагой наслаждения свои панталоны и выпуская мягкие, теплые ветры, пока ее собственная промежность не напряжется, как и его, и тогда она резко всунет его в себя и начнет действовать.

Basta! Basta per Dio!

Вот и всё, я кончил и оставляю это дурачество. Теперь — к твоим вопросам!

Готовься. Положи на кухне линолеум в теплых коричневых тонах, повесь пару красных самых обычных занавесок на окна, чтобы закрываться на ночь. Раздобудь какое-нибудь самое обыкновенное дешевенькое удобное кресло для своего ленивого любовничка. Сделай это прежде всего, любимая, ведь когда я приеду, я еще целую неделю не буду покидать этой кухни, я буду читать, развалившись в кресле, курить, и смотреть, как ты готовишь, и говорить, говорить, говорить с тобой. О как я буду бесконечно счастлив! Видит Бог, я буду счастлив там! I figlioli, il fuoco, una buona mangiata, un caffè nero, un Brasil (cigar), il Piccolo della Sera, e Nora, Nora mia, Norina, Noretta, Noruccia ecc ecc...

Ева и Эйлин должны спать вместе. Нужно место для Джоржди. Я бы хотел, чтобы у меня и Норы было две постели для ночной работы. Я сдержу обещание, любовь моя, как я его сдерживал всё это время. Время, лети быстрее! Как я хочу вернуться назад, к моей любви, к моей жизни, к моей звезде, к моей маленькой Ирландии с неземным взором!

Сто тысяч поцелуев, любимая!

Джим