3.5.5. Внутренний ИАК «Пространство»

Пространство рассматривается в работе как внутренний концепт, т.к. оно является преломлением реального пространства и комбинацией локативных пластов в создании персонажа.

«Улисс» основан на убеждении Джойса в том, что в любое, выбранное наугад время можно с помощью аллюзии вызвать к жизни значительные моменты в истории человечества. Его тщательно продуманные аллюзии на гомеризмы, библейские притчи и ссылки на прошлое эпохи королевы Елизаветы стали теми метафорами, в которых современные события заимствуют некоторые значения от воскрешения в памяти отсутствующего литературного или исторического персонажей, несмотря на то, что они уже придали некоторую свою значимость персонажам (личностям), с которыми их сравнивают. Поскольку история, как верил Джойс, повторяет себя в решающих моментах, литература — главный источник открытия того, как люди жили в прошлых эпохах.

В рамках истории романа существует ряд концентрических окружностей, направленных от главной даты — 16 июня 1904 года. Для Джойса любой другой день мог бы стать центром концентрических окружностей, развивающихся извне. Мы можем рассматривать историю, верил Джойс, как мы изучаем концентрические кольца красного дерева. Ближайшие кольца в любой данный момент это те, которые можно считать за демонстрацию самых похожих разыгрываемых событий; в то время как наиболее отдалённые — это те, что отражают события, параллели между которыми не так важны. Так, например, в «Lestrygonians», за исключением вступительной части воскрешения в памяти Илии, параллель гомеровского Одиссея является ближайшей окружностью; но в «Aeolus» параллель гомеризма постепенно замещается историей еврейской Пасхи, а в «Scylla and Charybdis» эпоха Шекспира, являясь ближайшим кругом, смещает гомеровскую.

Литературные и исторические персонажи присутствуют в ткани жизни героев на 16 июня 1904 года. Одиссей, Шекспир и Илия гуляют по улицам Дублина, и их присутствие в соприкасающейся связи с Блумом что-то являет нам и о них самих, и о Блуме. В романе отсутствующий образ или предмет, однажды воскрешённый, переносится на образ того персонажа, с кем этот отсутствующий образ сравнивается.

Мифологизация пространства и амбивалентность отношения к нему характерна для многих произведений Дж. Джойса («Портрет художника в юности», «Дублинцы»), характерно это и для романа «Улисс». Однако эта мифологизация совершенно иного рода, хотя структурно пространство «Улисса» мало чем отличается от пространства «Дублинцев»: город представляет собой «all space», т.е. макрокосм всех веков, сжавшийся до размера Дублина 16 июня 1904 года. Роман, разворачиваясь на ограниченном географическом пространстве и в течение 24 часов, включает в себя несколько временных континуумов:

Таким образом, мы видим, что пространственно-временной континуум представляет собой сложную структуру, имеющую разные уровни реализации. Также надо учитывать большую роль имплицитных способов передачи пространственно-временных отношений в художественном тексте: лексических, стилистических, композиционных. Эти категории и уровни их вербализации вносят свой вклад в обеспечение целостности и единства всего пространственно-временного континуума произведения.

Здесь мы остановимся на абзацах, передающих поток сознания главных действующих лиц романа. Как нетрудно убедиться из сопоставления литературных персонажей с «прототипами», идентификация переносит в художественный образ лишь ограниченное число черт или качеств объекта и некоторые из его жизненных ситуаций, в основном же образ «заполняется» сознательными и бессознательными тенденциями самого художника, за каждым художественным образом стоит одно из множественности «я» самого автора. И, следовательно, «поток сознания» Стивена, Блума — это внутренний монолог самого Джойса.

(1) Стивена Дедалуса, поэта и учителя истории 2) Леопольда Блума, рекламного агента, обывателя (Man in the street) Прежде всего, рассмотрим каково звено ассоциативной цепочки из третьей главы романа, передающей мысли Стивена Дедалуса (р. 44).

Здесь, прежде всего, отметим рамочную конструкцию, образованную из двух «топонимических» аллюзий.

Remembering thee О Sion — аллюзия на 137 псалом. By the waters (rivers) of Babylon, который представляет собой ностальгический плач по утраченному пространству; «hearing Elsinore's tempting flood» — аллюзия на Шекспировский Эльсинор, место, где разыгралась драма Гамлета, с которым герой Джойса себя соотносит. Elsinore в романе имеет и актуальное значение — так называется башня, временное место проживания Стивена в Дублине. Эта аллюзивно-топонимическая рамка обостряет связь между пространством актуализированным (объективным) и внутренним, субъективным и воображаемым.

Помимо этих двух рамок (аллюзивной и «сплошной») существует и третья, актуально-локальная. Место действия — это берег, по которому Стивен шагает, во время прилива он покрывается водой, поэтому песок зыбок и обладает засасывающим свойством. 5 предложений о свойстве песка образуют 3-ю актуально-локальную рамку абзацев:

Эти предложения объединены единой функцией — сообщить об актуальном пространстве (береге залива) и об актуальном действии (засасывание ступней песком). Одновременно с информацией о совершаемых процессах предложения свидетельствуют о символико-мифололгической окраске описываемого пространства — оно живое, оно стремится засосать, поглотить, тем не менее, личность типа Стивена, способна преодолеть его. Причем это преодоление доходит до степени полного отвержения пространства (при условии непременной ностальгии). Четвертое предложение из рамки (см. текст), где сообщение о засасывании ног в песок вовлечено в поэтическое сравнение, связывает эту рамку с другим актуальным пространством, башней, Эльсинором, которого Стивен лишился (добровольно!) из-за бесцеремонного вторжения его приятелей. В этом же отрывке представлена картина классической ностальгии:

Сознание Стивена подобно изгнанникам из Сиона скорбит об утраченном пространстве, повторяя слова: wait, blue dusk, nightfall, night. Упоминание об Эльсиноре дает основания говорить о близости Джойсовской концепции пространства с Шекспировской. Разумеется, эта близость прослеживается не только на уровне аллюзии. В этом слое текста, как и в случае с песком, мы наблюдаем сочетание актуального и надменного пространства. Добровольно принятое изгнание из актуального пространства (арендуемой башни) не только символизирует тоску по любой родине в любое время, она свидетельствует об определенном вхождении героя в универсальное пространство (all space). Есть и расхождение в концептах. У Шекспира освобождение от пространства вынужденное (Ричард II), или добровольное (Король Лир) ведет к превращению человека из существа социально обусловленного (Social being) в существо универсально обусловленное (Human being), т.е. к обретению своей сущности через потерю власти над реальным пространством, к единению с природой. У Джойса такого единения нет. Природа в образе пространства враждебна герою (sucking), Джойсовское пространство постоянно требуется преодолевать. Аналогия с Гамлетом здесь логична, поскольку Гамлет у Шекспира не владел пространством Эльсиноры, воспринимал его как тюрьму, темницу, стремящуюся поглотить его, т.е. хотя и в значительной степени амбивалентное пространство (ностальгия + добровольные изгнания), но враждебное.

В романе «Улисс» — Стивен и пространство вовлечены во взаимный процесс засасывания и отвержения. Герой Джойса чувствует себя комфортно только в надмирном пространстве (all space) как и в надмирном времени (ages were alike for him) — актуальное пространство и время он отвергает.

Пространство другого главного героя — Леопольда Блума также представляет интерес. Блум — еврей, представитель гонимой нации, остро ощущает тягу ко всему домашнему, спокойному. Он — в поисках дома и сына, жаждет обрести земной покой. Джойс называет его the new womanly man (p. 493). Женственность Блума подчеркивает господство женщин над мужчинами в иудаизме. Джойс акцентирует параллели между тем, как Одиссей ведёт своих последователей домой и как Моисей ведёт свой народ в землю обетованную. В то время как Моисей и его народ спасаются от египетского рабства, Одиссея порабощают несколько раз, в особенности «Цирцеи» и «Калипсо». Они оба вовлечены в длительное и тяжёлое путешествие, преисполненное разочаровывающими неудачами на пути к цели. Оба эти путешествия — своего рода «возвращения» в мир, характеризующийся идеализированными фантазиями ожидания обещанного как конечной цели — в случае Одиссея фантазии эти питаются собственными воспоминаниями, но поскольку путь его полон разочаровывающих неудач, фантазии его искажены необходимостью создания утопической альтернативы. В случае с Моисеем мечты о свободе, справедливости и создании собственного государства основаны на Слове Божьем. В известном смысле оба они — и Одиссей, и Моисей — предвосхищают Блума в их побуждении, будучи вдохновленными, не столько физическим местом как целью, сколько состоянием души, которое предлагает им мечту о жизни, упорядоченной и совершенной до степени, не предусмотренной возможностями смертной жизни. Так, в «Proteus» Стивен думает о гомеровском тёмно-красном (винноцветном) море по ассоциации немедленно возникшей при упоминании Красного Моря:

That man led те, spoke. ...Come. Red carpet spread. ...Shouldering their bags they trudged, the red Egyptians. ...Tides, myriadislanded, within her, blood not mine, oinopa ponton, a winedark sea (p. 49)

Таким образом, устанавливает вербальную связь между двумя мифами, которые придают сущность одиссее Блума — греческий миф о возвращении и еврейский миф о национальном возрождении. Позже, в «Циклопе», в эпизоде, как мы заметим, наполненном аллюзией о Тайной Вечере, один из посетителей бара за то, что Блюм отказался с ним пить, комически инвертирует историю еврейской Пасхи, говоря, что Господь накажет Блума, бросив его в «кровавое море».

«Кровавое море» — здесь знак ситуационной модели — Красное море и утонувшие египтяне; воды сомкнулись над ними после того, как Господь раздвинул воды моря, дав возможность спасения евреям.

Хотя Ulysses демонстрирует довольно разительную схожесть разных культур и возможность примирения видимых культурных различий, имея в виду личности и историю, Ulysses наполнен Джойсовским видением разницы этих двух цивилизаций — греческой и еврейской; Для греков человечество становится важно только тогда, когда ...грек достигает какого-то героического аспекта. Это случается, когда индивидуум становится лидером или главной фигурой значительного события — войны или восстания — что меняет ход истории; или когда его деяния или слова бросают вызов самому Богу. Воспоминания о легендах, в которых говорится о богах и предшествующих героях, формируют механизм принятия решений и модель поведения классических греческих главных героев и их преемников. Для евреев же, как раз наоборот — человеческие существа — величайшие существа на земле; они не делят место с богами или мистическими героями. Человеческая жизнь сама по себе уже священна, и поведения людей и их образ жизни достойны стать предметом изучения. Следовательно, личный опыт и память формируют жизнь каждого отдельного еврея. Таким образом, мысли, чувства и мотивация поступков Блума формируются его собственными воспоминаниями и прошлым его семьи.

Обратимся к абзацам из четвертой главы романа «Улисс», где Леопольд Блум занимается покупками и приготовлением завтрака. Все действия Блума в то утро мотивированы следующими факторами: любовью к собственному телу и утробе, любовью к жене, к дочери, умершему во младенчестве сыну и к совершившему самоубийство отцу, а также любовью ко всему живому, в частности, к собственной кошке, а также легким флиртом с любыми женщинами. Мотивированы его действия и более глубинными факторами: его принадлежностью к еврейскому народу, а также архетипом вечного скитальца Улисса, Агасфера, которым наделил его Джойс.

На его благодушное настроение отбрасывает тень предстоящие похороны приятеля, ради чего в столь жаркое утро пришлось облачиться в черный костюм.

Таким образом, контекст выбранного отрывка биполярен. Биполярна и его текстовая структура.

1. ...Arbutus place: Pleasant old times. Must be without a flaw, he said. Coming all that way: Spain? Gibraltar, Mediterranean the Levant. Crates lined up on the quayside at Jaffa, chap ticking them off in a book naivies handling them in soiled dungarees. There's whatdoyoucallhim out of Howdoyou Doesn't see. Chap you know just to salute bit of a bore/ His back is line that Norwegian captain's. Wonder if I'll him today. Watering cart. To provoke the rain on earth as it is the heaven. (p. 60)

2. A cloud began to cover the sun wholly slowly wholly. Grey. Far.

No, not like that. A barren laud, bare waste. Vulcanic lake, the dead sea: no fish, weedless, sunk deep in the earth. No wind would lift those waves, grey metal, poisonous foggy waters... Brimstone they called it raining doun: the cities of the plain: Sodom, Gomorrah, Edom. All dead names. It bore the oldest, the first race. A bent hag bottle by the neck. The oldest peddle. Wandered far away over all the earth, captivity to captivity, multiplying, dying, being born everywhere. It lay there now. Now it could bear no more. Dead (p. 61)

3. an old woman's: the grey sunken cunt of the nored. Desolation.

Grey horror seared his flesh. Folding the page into his pocket he turned into Eccles street, hurrying homeward. God oils slid along his veins, chilling his blood: age crusting him with a salt cloak. Well, I am here now. Morning mouth bad images. Got up wrong side of the bed. Must again those Saudows exercises. On the hand's down. Blotchy brown brick houses. Number eighty still unlet. Why is that? Valuation is only twenty eight. Towers, Battersby, North, MacArthur: parlour windows plustered with bills. Plasters on a sore eye. To smell the gentle smoke of tea, fume of the pan sizzling butter. Be near her ample bedwarned flesh. Yes. yes.

Quick warm sunlight came running from Berkeley Road, swiftly, in slim sandals, along the brightening footpath. Runs, she runs to meet me, a girl with gold hair on the wind, (p. 61)

Здесь мы не наблюдаем лестничной рамки внутри отдельного абзаца. Рамочные и «пространственные» ступеньки как бы раздвигаются, включая в себя целые абзацы. Так, предложение — фиксация момента: «Не looked at the cattle, blurred in silver deaf» переходит в воспоминание об оливковых деревьях. Здесь наблюдается ассоциация по сменности — цвет коров, освещение солнцем, цвет слив, — далее цепочка воспоминаний через ощущение вкуса олив переносит Блума в счастливое время и место (pleasant streets; pleasant old time), когда он влюбился в свою будущую жену и туда (Gibraltar), где он сделал ей предложение.

Фразы и предложения: Watering cart. То provoke the rain... A cloud began to cover the sun, wholly slowly, slowly, wholly полностью меняют направление потока сознания Блума, которое рисует ему мертвое, лишенное жизни пространство.

Начальное предложение следующего абзаца, говорящего о возврате солнечных лучей — Quick warm sunlight came running from Berkeley Roads... возвращает Блума в страну счастливых воспоминаний: Runs, she runs to meet me, a girl with gold hair on the wind. Здесь проводится параллель между солнцем и дочерью Блума. Таким образом, используя рамку актуальных событий и явлений, Джойс создает своеобразный «рай (парадиз) и ад» своего героя.

Это представление полярных пространств реализуется через выбор средств выражений. Обилие географических названий в первом абзаце, название конкретных растений и фруктов: olive (trees), oranges, citrons (cool waxen fruit) создают картину, полную цвета и запаха. Джойс пользуется здесь словами и структурами, передающими ощущения: nice to hold, cool waxen fruit, hold in the hand, lift it to the nostrils and smell the perfume, like that, heavy, sweet, wild perfume. Синтаксический повтор, повтор отдельных слов, создают динамическое пространство, наполненное запахами.

Конкретная география воспоминаний, выбор слов, нацеленный на создание цветовой и вкусовой картины, ощущения запаха, прикосновения определили и своеобразили конкретизацию не очень знакомых действующих лиц актуального пространства:

There is whatdoyoucallhim out of chap you know just to salute bit of a bore.

Одновременно актуальное пространство в романе «Улисс» — лабиринт Дублинских улиц — наделено автором способностью обращаться для героя в надмирное, универсальное пространство all space. Подобная метафора представлена в картине «ада» Леопольда Блума. Своеобразна география этого пространства — это география странствий Ветхозаветного Бога и людей, созданных им: The cities of the plain: Sodom, Gomorrah, Edom. All dead names, a dead sea in a dead land, grey and old. Рамочную спираль абзаца образуют прилагательные и словосочетания, обозначающие мертвенность, опустошенность, отсутствие жизни:

A barren land, bare waste, the dead sea: no fish, weedlus, no wis grey metal, porsonous foggy waters, dead manes, A dead sea in a dead land, grey and old, Old now, At bore the oldest: the oldest people, multiplying, dying... Dead and old woman's: the grey sunken cunt of the world Desolation. Grey horror seared his flesh.

Единственное предложение в абзаце, повествующее об актуальном действии — A bend hag crossed from cassidy's clutching a noggin bottle by the neck — показывает, как глаз и сознание Блума фиксирует мельчайшие детали происходящего вокруг него. Так, вновь возникшая деталь — согбенная старуха — используется для развития новой ассоциативной цепочки — универсальной идеи старения и умирания. Примечательно, что неопределенный артикль: A bent hag тоже способствует созданию надмирной картины, т.к. в конкретном пространстве Дублина все, с кем сталкивается на своем пути Леопольд Блум, имеют свое имя, или прозвище, или какой-либо иной определитель (whatdoyoucallhim), что свидетельствует о невозможности для героев Джойса жить жизнью, неизвестной всем остальным жителям города.

Анализ отрывка, таким образом, показал, что актуальное пространство Блума биполярно:

(1) абсолютно положительны дом, спальня, постель, которые являются спасением, убежищем, несущим радость плоти и духу.

(2) амбивалентно для Блума пространство Дублина. С одной стороны, в предельно конкретизированном в топонимическом и ономастическом плане городе герой ощущает себя комфортно. С другой стороны, в сознании героя Дублин соотносится с надмирным пространством (all space). Это пространство представляет для героя предельную опасность.

Парадокс состоит в том, что, если в актуальном пространстве Блум пребывает всюду и везде одновременно и находится в гармоничных отношениях с ним, то символического, мифологизированного пространства он (мифологизированный Джойсом герой) избегает.

На текстовом уровне «бегство» это показано при помощи синтаксических средств: различного рода рамок, эллипсов, почти неразличимым чередованием «чистого» нарратива и потока сознания. В то время как основными характеристиками пространства выступают неразрывность пространства и времени, у Джойса происходит превращение Времени в Пространство. Это привело к тому, что «в результате целиком отменяется все, что было или считалось «законами истории» — причинно-следственные связи, «прогресс», «развитие», что хотите... — аннулирует историю как процесс» [Хоружий 1993:430].

Внутренний ИАК составляют ассоциативно — смысловые поля, включающие мифологическую, культорологическую, филологическую информанту. На лингвистическом уровне концепт выражен, прежде всего, грамматическими девиациями (инверсии, эллипсы), а также лексическими девиациями, образованными по моделям словосложения, изменения фонемного состава, конверсии.