«Coincidentia oppositorum»¹

В той главе, где Шем-Почтальон разглагольствует против Шона-Писаки, он рассказывает басню "The Ondt and the Gracehoper", "Муравей и Кузнечик"². Шон отождествляет себя с предусмотрительным Муравьем и упрекает Шема в легкомыслии, свойственном Кузнечику. Однако в саму ткань разглагольствований Шона Джойс вплетает похвалу "Grace-hoper"'y³, т. е. художнику, обращенному к будущему, к росту, к развитию. Поэтому Шема символизирует дерево, тогда как традиционалистскую неподвижность Муравья символизирует камень, и "ant" ("муравей") превращается в "ondt", поскольку по-датски "ond" означает "дурной", "плохой", "скверный"⁴.

Gracehoper проводит дни напролет, распевая баллады, наподобие баллады о Тиме Финнегане (и тем самым сочиняя "Финнеганов помин"), поскольку раз наука ничего не может сказать нам о божестве, то искусство все же может восхвалить творение, сказать слово о мире⁵. Поэтому кузнечик поет, "hoppy... of his joycity"⁶. Но муравей серьезен: это совершенный chairman⁷, и он противится приключению во времени, отстаивая первенство, прочность и неизменность пространства⁸. Снова камень выступает против дерева и задается вопросом о том, почему Кузнечик проводит жизнь, соря деньгами и влезая в долги⁹. Муравей — "conformed aceticist and aristotaller"¹⁰, и в качестве намека на него употребляется слово "aquinatance"¹¹. Кузнечик и Муравей — "unummables"¹², диалектическое противоречие между деревом и камнем уже не укладывается в возможную "Сумму" аристотелевской философии. Кузнечик—"veripatetic imago... actually and presumptuably sinctifying chronic's despair"¹³; его хроническое отчаяние рождается из-за его блужданий во времени (хронос) — словом, из-за того, что он принимает поток истории и греха (sin) в противовес прочности камня, незыблемости пространства. И все же окончательного выбора между идеалами муравья и кузнечика не происходит: они "несуммируемы", но при этом "взаимодополнительны": "For the prize of your save is the price of my spend"¹⁴. Диалектика порядка и приключения — это само условие приключения, даже если порядок при этом окончательно ввергается в кризис.

Тогда получается, что если мы желаем определить философский статус поэтики "Помина", нам, возможно, не удастся сделать ничего более удачного, чем снова обратиться к тем определениям космической реальности, которые дают нам Николай Кузанский и Джордано Бруно¹⁵. "Финнеганов помин" — это произведение, в котором coincidentia oppositorum¹⁶ заново сливается в тождество противоречий: "...by the coincidance of their contraries reamalgamerge in that identity of undiscernibles..."¹⁷ — но в этой волне тотальности противостояние не исчезает, а, напротив, возникает снова и снова. Здесь отрицания и антипатии поляризуются ("equals of opposites... and polarised for reunion by the symphysis of their antipathies..."¹⁸), как и для Бруно есть некий "внутренний смысл" всякого тела, благодаря которому всякое конечное и ограниченное существо причастно жизни целого, не теряя при этом, однако же, своей индивидуальности, испытывая притяжение и отталкивание других тел в силу симпатии и антипатии. И ни одну норму поэтики нельзя с большим успехом применить к последнему произведению Джойса, чем эту рекомендацию Бруно: "Ты откроешь в самом себе возможность доподлинно совершить этот прогресс, когда тебе удастся достичь некоего различенного единства, отправляясь от некоей смешанной множественности... отправляясь от частей без формы и многообразных, приспособить к себе то всё, которое обладает формой и единством"¹⁹.

От приятия (и, более того, от умножения) плюральности — к единящей душе, управляющей всем: "Финнеганов помин" осуществляет это указание, становясь своей собственной поэтикой; невозможно уяснить себе значение того или иного слова и его отношений со всеми прочими, если не иметь в виду возможное целостное объяснение всего тома. И все же каждое слово проясняет смысл книги, каждое слово задает некую перспективу взгляда на книгу и направление, ведущее к одному из возможных пониманий книги. Кажется, эта ситуация на эстетическом уровне осуществляется учением Кузанца о complicatio²⁰: в каждой вещи актуализуется все, и все содержится в каждой вещи; всякая вещь предстает в конце концов некоей перспективой взгляда на универсум и его стяжением (contractio). Но именно осуществление этого стяжения приводит к тому, что не может быть двух одинаковых существ, ибо каждое из них сохраняет некую неустранимую особость, позволяющую ему отражать мир в неявной и индивидуальной мере²¹. И не случайно Джойс неоднократно цитирует Кузанца, поскольку именно у этого автора, в тот решающий исторический момент, когда схоластика распадается и рождается гуманистически-современное умонастроение, пролагает себе путь многомерное видение реальности, бесконечности возможных перспектив, универсальной Формы, которая может быть освещена под различными углами зрения, так что обнаруживаются ее неисчерпаемые взаимодополнительные обличья. Именно появление этого нового умонастроения (все еще оплодотворенного дуновением метафизики, насыщенного средневековыми реминисценциями, все еще далекого от современного духа, как далеко от современного духа все каббалистическое и магическое умонастроение Бруно) знаменует собою разрыв со средневековым доверием к неизменности и единственности формы. Отсылая к Кузанцу, Джойс воистину приносит в жертву свою юношескую томистскую эстетику. Для святого Фомы форма могла также обладать чем-то вроде appetitus²² к некоей дальнейшей форме, но она всегда оставалась той же самой формой, и в ней всякий формообразующий nisus²³ успокаивался, совершая четырехугольное, однозначное, компактное добавление к незыблемости универсума. В Кузанце, напротив, дрожат тысячи новых предчувствий, космос разламывается на грани, наделенные тысячами возможностей: определенность мира приближается к тому, чтобы стать, как это будет затем у Бруно, бесконечностью возможных миров. Универсум Бруно одушевляется непрерывной тенденцией к трансформации; всякий конечный индивидуум в своем устремлении к бесконечному движется к образованию новых форм, и диалектика конечного и бесконечного осуществляется только и подлинно в безудержном процессе космической метаморфозы: всякое существо носит в себе зародыш будущих форм, гарантирующих его бесконечность²⁴. Джойс читал трактат Бруно "О бесконечной вселенной и мирах"²⁵, и одна из подразумеваемых и прямо выраженных аксиом "Помина" — это именно мысль о бесконечности миров, наряду с другой, самоочевидной: о метаморфической природе каждого слова, каждого этимона, готового немедленно стать "другим", разорваться в новые семантические измерения. И если Бруно подошел к этому вйдению мира через открытие Коперника (в нем он узрел крушение статической и ограниченной концепции Космоса), то Джойс через посредство Бруно еще в молодости открывает путь к тому, чтобы поставить под сомнение незыблемый и ограниченный универсум Схоластики²⁶.

Но при этом у Джойса опять же происходит слияние различных поэтик и противоречивых культурных влияний, так что последнее произведение Джойса реализует одновременно образ космоса Кузанца и Бруно и указания позднеромантической поэзии, универсум correspondances²⁷ Бодлера, тождеств Рембо, окончательное слияние звука, слова и действия, о чем мечтал Вагнер, у которого, как видно вполне ясно, позаимствована техника leit motiv²⁸ — все влияния символизма, приходившие к Джойсу из юношеского чтения и из откровений книги Саймонса; а также перевод в новый культурный контекст и на более зыбкую метафизическую основу того космического дыхания, которое было свойственно великим учителям эпохи Возрождения, разбудившим Стивена от его догматического сна.

Примечания:

1 "Совпадение противоположностей" (лат.).

2 ФП 414. 20 — 419. 11. Название "басни" Джойса — каламбурное искажение англ. "The Ant and the Grasshopper", т. е. "Муравей и Кузнечик". Герои этой "басни" — аналоги нашим Стрекозе и Муравью. Правда, у Эко вместо Кузнечика здесь действует Цикада, и это вполне правомерно, поскольку еще у Эзопа в этом сюжете фигурировала именно цикада. (Эта античная традиция оказалась очень стойкой — например, еще Иоанн Дамаскин называет апостола Павла "золотой цикадой Церкви": "Три речи против иконоборцев", 1. 27). В долгой и запутанной истории превращения исходной Цикады в нашу Стрекозу (истории, как будто выдуманной Джойсом) ключевым стало, видимо, решение Сумарокова, который перевел басню Лафонтена "La Cigale et la Fourmi" ("Цикада и Муравей") именно как "Стрекоза и Муравей". Однако здесь, в ФП, Джойсу нужен как раз Кузнечик, позволяющий ему сыграть на каламбуре: "Grasshopper" — "Gracehoper".

3 Кузнечику, т. е. "Уповающему на благодать" (англ.).

4 ФП 415. "Tell me of stem or stone" ("Расскажи мне о стволе или камне"), говорится в эпизоде об Анне-Ли-вии [ФП 216. 3-4: "Telmetale of stern or stone". — А. К.].

5 "For if sciencium... can mute uns nought, 'a thought, abought the Great Sommbody within the Omniboss, perhops an artsaccord... might sing ums tumtim abutt the Little Newbuddies that ring his panch" (ФП 415. 15-19): "Ибо, раз наука... не может изнемить нас, то мысль о Великом Некте внутри Всявсего, может, аккорд искусства... могли бы петь нам динь-диньской про Малых Никтов, звонящих ему победню".

6 "Счастливый... своей веселостью", или "пританцовывая... от своей джойсовости" (ФП 414. 22-23).

7 Председатель (англ.). Ср. ФП 416. 5: chairman-looking ("с видом председательствующего"); ФП 416. 7-8: muravyingly wisechairmanlooking ("муравейски муд-ропредседателевидный"). Слово muravyingly — один из примеров того, как Джойс использует в ФП русские (или шире: славянские) слова: в данном случае — "муравей". Другой подобный пример из этой басни: Муравей восседает "prostrandvorous upon his dhrone", "простран-дворно на своем дхроне" (ФП 417. 11). В подобных случаях русскоязычный читатель ФП получает неоспоримое преимущество перед всеми остальными.

8 ФП 415. 27-29: Муравей (Ondt), "not being а sommerfool, was thotfolly making chilly spaces at hisphex affront of the icinglass of his windhame" ("не будучи дуролеткой, задурамчиво творил хладные пространства в осознательном афронте льдозеркалью своего бейдеу-индэма"). Здесь содержится намек на Уиндэма Льюиса, который в своем труде Time and the Western Man ("Время и человек Запада") вел выдержанную в неоклассицист-ском тоне полемику против вторжения "времени" в литературу, противопоставляя ему классичность и измеримость пространства.

9 "...jingled through a jungle of love and debts and jangled through a jumble of life in doubts..." (ФП 416. 8-10): "...бредя через дебри жизни в любви и долгах и бредя через дерби жизни в сомнениях...".

10 ФП 417. 16: 1) "совершенный аскет и аристотелик"; 2) "приспособившийся уксусник и аристохвастун".

11 ФП 417. 8: гибрид англ. "aquaintance" ("знакомство") и лат. Aquinas ("Фома Аквинский").

12 "Не поддаются суммированию".

13 ФП 417. 32, 35-36: 1) "перипатетический образ... действительно и предположительно освящающий временное отчаяние"; 2) "перипатетическое взрослое насекомое... действительно и самонадеянно огрешающее хроническое отчаяние".

14 ФП 418. 21, строка из баллады Кузнечика: "Приз твоих сбережений — цена моих трат".

15 Джойс открывает для себя Бруно в семнадцать-восемнадцать лет, и следы этого открытия мы обнаруживаем в разговоре с падре Гецци, цитируемом как в "Стивене-герое", так и в "Портрете". Биографические данные приводятся у Станислава Джойса (Stanislaus Joyce. Op. cit. P. 151-153) и Элл манна (Ellmann. J.J. P. 61). Кроме цитат и упоминаний Бруно, обнаруживаемых во всех произведениях Джойса, начиная с "Торжества черни" и кончая "Помином", Джойс будет напрямую говорить о Бруно в рецензии на книгу Дж. Льюиса Макинтайра "Джордано Бруно" (эта рецензия была опубликована в 1903 г. в дублинской "Daily Express" и воспроизведена в "Critical Writings" ["Критических сочинениях"]). Здесь Джойс выказывает полное осознание того факта, что у Бруно в счет идет не столько оппозиция противоположностей, сколько конечный призыв к единству. Однако Джойс не остается глух и к диалектическому призыву (цитаты из "Помина" почти всегда будут именно в этом смысле), а также учитывает истолкование Бруно, данное Колрид-жем, подчеркивавшим этот аспект: "Every power in nature or in spirit must evolve an opposite as the sole condition and means of its manifestation; and every opposition is, therefore, a tendency to reunion" ("Каждая сила в природе или в духе должна выработать свою противоположность как единственное условие и средство своего проявления; и поэтому каждая оппозиция представляет собою тенденцию к воссоединению"; "Эссе XIII" в "The Friend" ["Друг"]). Джойс цитирует несколько неточно; но все же важна именно эта отсылка через Колриджа — к Бруно, у которого Джойс почерпнул также импульсы к своему открытию Вико. Еще в этом очерке от 1903 г. мы находим утверждение, недвусмысленно свидетельствующее о том, что в эволюции Джойса Бруно занимал центральное место: "Более, чем Бэкон или Декарт, он (Бруно) должен считаться отцом того, что называется современной философией". Опять же, в одном письме к Харриет Шоу Уивер от 1 января 1925 г. Джойс замечает: "Его философия — это некий тип дуализма: всякая природная сила должна развиться в свою противоположность, чтобы осуществиться сама, а из оппозиции рождается единение...". Прямые цитаты из Кузанца в ФП содержатся на стр. 63 и 163. Напротив, Бруно упоминается более сотни раз: напр., Trionfante di Bestial, ФП. 305. 15 ("Торжествующий Зверя!" (итал.у. намек на название трактата Бруно "Изгнание торжествующего зверя" ["Spaccio di bestia trionfante", 1584 г. — А. К.].

16 Совпадение противоположностей (лат.).

17 1) "...благодаря совпадению своих противоположностей они заново сливаются и смешиваются в это тождество неразличимых..."; 2) "...благодаря совпатанцу своих противоположностей они заново сливашиваются в это тождество неразличимых..." (ФП49. 35-36 — 50. 1).

18 "Равенства оппозиций... и поляризованное ради воссоединения посредством сращивания их антипатий..." (ФП92. 8, 10-11).

19 Libri physicorum Aristotelis explanati. Opera Latina III ("Разъяснение книг „Физики" Аристотеля": Латинские произведения, III).

20 "Сворачивание" (лат.): одно из центральных понятий философии Николая Кузанского.

21 "Hinc omnia in omnibus esse constat et quodlibet in quolibet... In qualibet enim creatura universum est ipsa creatura, et ita quodlibet recipit omnia, ut in ipso sint ipsum contracta. Cum quodlibet non possit esse actu omnia, cum sit contractum, contrahit omnia, ut sint ipsum" ("De docta ignorantia", II. 5)

("Поэтому очевидно, что все находится во всем, и все-чтоугодно — во всем-чем-угодно... Ведь в любом творении универсум — само это творение, и, таким образом, все-что-угодно принимает в себя все, чтобы в нем самом это все, стянувшись, стало им самим. Поскольку все-что-угодно не может актуально быть всем, то, стянувшись, оно стягивает все, чтобы все стало им" (лат.) ("Об умудренном незнании", II. 5), а также: "omnia igitur ab invicem diferre necesse est... ut nullum cum alio coincidat" ("De docta ignorantia", III. 1)

("поэтому все вещи по необходимости должны отличаться друг от друга... так что ни одно не совпадает с другим" (лат.) ("Об умудренном незнании", III. 1).

Углубленное рассмотрение этих перспектив мысли Кузанца см.: G. Santinello. II pensiero di N. Cusano nella sua pmspettiva estetica [Дж. Сантинелло. "Мысль H. Кузанского в ее эстетической перспективе"]. Padova, Liviana, 1958.

22 Влечения (лат.).

23 Порыв (лат.).

24 О этом аспекте философии Бруно см.: Е. Cassirer. Storia della filosoаfia moderna [Э. Кассирер. "История философии Нового времени"]. Libro II. Toririo, Einaudi, 1954. Vol. I. P. 332 ff.

25 И читал он его в переводе Дж. Толанда (J. Toland. A Collection of Several Pieces with an Account of Jordano Bruno's Of the Infinite Universe and Innumerable Worlds ["Собрание различных произведений с изложением книги Джордано Бруно "О бесконечной вселенной и о бесчисленных мирах""]. London, 1726). К Толанду Джойс дважды отсылает в "Помине", см.: J. Atherton. The Books at the Wake [Дж. Эйтертон. "Книги на помине"]. Р. 286; на с. 35-37 — анализ отсылок к Бруно и Кузанцу.

26 Об отношении Бруно к Копернику и к бесконечности миров см.: Emile Namer. La nature chez G. Bruno [Эмиль Намэ. "Природа у Дж. Бруно"], in: "Atti del XII Congr. Int. Di fil.". Firenze, Sassoni, 1961. P. 345 ff. Эйтертон (Atherton. Op. cit. P. 52-53) перечисляет целый ряд высказываний, относящихся одновременно и к метафизике, и к оперативной поэтике, которыми управляется "Помин" и которые, несомненно, восходят к Бруно и Кузанцу: "Существует бесконечность миров; всякое отдельное существо обладает своей индивидуальной жизнью; всякое слово стремится отражать в своей собственной структуре структуру произведения; всякое слово наделено естественной тенденцией к переходу в иное состояние и потому (здесь — отсылка к Фрейду) характеризуется предустановленной двусмысленностью".

27 Соответствий (фр.).

28 Лейтмотива (нем.).