|
На правах рекламы: |
III. "Финнеганов помин"Scriptorum tanta barbaries est, et tantis vitiis spurcissimus sermo confusus, ut nec quid loquatur, nec quibus argumentis velit probare quod loquitur, potuerim intelligere. Totus enim tumet, totus jacet: attollit se per singula, et quasi debilitatus coluber, in ipso conatu frangitur. Non est contentus nostro, id est, humano more loqui, altius quiddam aggreditur. (...) Praeterea sic involvit omnia et quibusdam inextricabilibus nodis universa perturbat, ut illud Plautinarum litterarum ei possit aptari: "Has quidem praeter Sibyllam leget nemo". (...) Rogo, quae sunt haec portenta verborum? (...) Totum incipit, totum pendet ex altero: nescias quid cui cohaereat (...) et reliquus sermo omni materiae convenit, quia nulli convenit.
Казалось, "Улисс" нарушил все границы техники романа — но "Финнеганов помин" преодолевает эти границы, выходя за все пределы мыслимого. Казалось, в "Улиссе" язык показал все, на что он способен, — но "Финнеганов помин" выводит язык за все мыслимые пределы податливости и "проводимости". Казалось, "Улисс" был самой дерзновенной попыткой придать некий облик хаосу — а "Финнеганов помин" сам определяет себя как chaosmos2 и microchasm3 и по своей формальной зыбкости и семантической двусмысленности представляет собою самый ужасающий документ из всех нам известных. Какому же замыслу повинуется Джойс, принимаясь за этот труд в 1923 году, за восемнадцать лет до того, как окончательно отдать его в печать? Ответить нелегко, если следовать массе прямо высказанных автором намерений, критических замечаний и объяснений относительно Work in Progress ("Вещи в работе"), содержащихся в различных письмах и устных заявлениях с 1923 по 1939 год. Поиск поэтики "Помина", понимаемой как система оперативных правил, предшествовавших созданию произведения, становится делом безнадежным, поскольку, как показывают даже разные редакции текста, правила эти постепенно менялись, и окончательный проект существенно отличается от первоначального4. Но, в отличие от многих других книг, "Финнеганов помин" и не обязывает нас искать тексты по поэтике, созданные до него или безотносительно к нему: эта книга, как мы увидим, представляет собою непрерывную поэтику самой себя, и рассмотрение этого произведения, любой части этого произведения, поможет нам прояснить идею, на которой оно основывается. Как говорил Джойс: "Я хотел бы, чтобы можно было взять любую страницу моей книги и сразу понять, о какой именно книге идет речь"5. И действительно, если мы проследим только за намерениями Джойса и за его случайными заявлениями, то план, который он держит в уме, предстанет ясным — но непонятным, имеющим некое значение — но лишенным смысла; видно, что он делает, но не видно, зачем6. Джойс утверждает, что он помышляет о книге; заглавия он не называет, но уже подумывает о нем и поверяет его своей жене. Тим Финнеган — персонаж баллады из водевиля, который свалился с лестницы и был сочтен мертвым. Друзья устраивают веселые поминки вокруг его гроба, но кто-то из них проливает виски прямо на труп; тогда Тим поднимается на ноги и присоединяется к празднику 7. Однако заглавие книги (Finnegans Wake) не предполагает саксонского родительного падежа8, поскольку речь идет не о "Поминках по Финнегану", но, как хочет подчеркнуть Джойс, о поминках по Финнеганам, или же некоему неопределенному и не индивидуализированному Финнегану9. Итак, символический протагонист книги — не одно лицо, а множество лиц. И прежде всего он — "Finn again"10, то есть Финн, который возвращается, и этот Финн — не кто иной, как Финн Мак-Кул (или Финн Мак-Кумалл), мифический ирландский герой, проживший 283 года и, возможно, существовавший в действительности (если верить "Лейнстерской книге") в III веке по Рождеству Христову11. Но в то же время Финн представляет собою перевоплощения всех великих героев прошлого, и его "возвращение" предстает как постоянное возвращение одного и того же нуминозного принципа, которому, по мысли Джойса, сопутствует понятие падения и воскресения. Согласно автору, книга должна представлять собою сновидение Финна, который спит, лежа вдоль течения Лиффи. В форме сновидения должна развиваться вся прошлая, настоящая и будущая история Ирландии, а в ней (как уже было в Дублине "Улисса") — и всего человечества. Снова — история everyman'a12, как был everyman'oM Блум; и на сей раз нынешним воплощением архетипа (а потому — воплощением Финна, Тора, Будды, Христа и т. д.) должен стать трактирщик из дублинского пригорода Чэпелизод, Х.(амфри) К.(эмпден) Иэрвикер. Но его инициалы (Н. С. Е.) означают, кроме всего прочего 13, также Here Comes Everybody ("сюда приходит всякий"), а потому в Н.С. Е. вкратце содержится вся история человечества; в нем и в его жене, Анне-Ливии Плюрабель, являющейся также воплощением реки Лиффи (а потому — природы и вечного потока вещей), а также в их двоих сыновьях, Шеме — penman'e ("Писаке"), писателе, психологически интровертном, но все же открытом новизне, поиску, изменениям, — и Шоне, postman'e ("Почтальоне"), экстравертном, открытом по отношению к вещам мира, но именно потому консервативном и догматичном (пользуясь современными терминами, мы могли бы сказать о противостоянии между beat и square14). Однако по мере того, как продвигается редакция книги, становится ясно, что никто из упомянутых персонажей (как это происходит и с Финнеганом) не остается самим собой, но все время становится кем-то или чем-то другим, как будто он представляет собою архетип некоего ряда последовательных аватар. Так, в паре Шем—Шон, уже зримо принимающей ряд различных наименований, один за другим воплощаются Каин и Авель, Наполеон и Веллингтон, Джойс и Уиндэм Льюис, время и пространство, дерево и камень. Поначалу намерения автора еще неопределенны: Н.С. Е. — главное действующее лицо некоего падения, некоего первородного греха, который в литературном сюжете книги (если, конечно, в ней есть хоть какой-то сюжет) становится неким темным грехом вуайеризма, совершенным в Феникс-парке (но идет ли речь именно об этом грехе, или же об эксгибиционизме — как это уже происходило с Блумом, — или о каком-то ином нарушении некоего сексуального запрета?). Этот грех дает начало чему-то вроде процесса, в котором появляются четверо старцев (четверо евангелистов, а также Четверо Наставников ирландской истории, составивших свои Анналы в XVII веке...); появляются также различные защитники, различные свидетели и некое письмо, с трудом поддающееся прочтению, продиктованное Анной-Ливией, написанное в действительности Шемом, принесенное Шоном, найденное курицей, рывшейся в груде нечистот. Поскольку все эти события разворачиваются в обстановке ночи, наступление дня кладет конец сновидению и приводит к чему-то вроде воскресения всех вещей, тогда как рассказ завершается и кругообразно соединяется с начальным словом книги. Такова схема, упрощенная сверх всякого предела, не принимающая во внимание горы исторических фактов и культурных аллюзий, не учитывающая персонификаций и трансформаций, которые происходят с основными персонажами и которые Джойс постепенно прибавляет в ходе редакции, переходя от вариантов достаточно простых и внятных к текстам все более насыщенным и запутанным, в которых сложность вкладывается в самое сердце слов, в их этимологические корни15. У Джойса с самого начала было четкое представление о том, что если "Улисс" был историей одного дня, то "Финнеганов помин" будет историей одной ночи. Поэтому идея сновидения (и сна) с самого начала главенствует в общем плане произведения, хотя порою оно несколько систематизируется, претерпевая процесс, который автор уподобляет конструкции mah jong puzzle16. "Я усыпил язык", "Я дошел до пределов английского" — вот те выражения, посредством которых автор с самого начала описывает свою деятельность. И еще: "Когда я стал писать о ночи, я в самом деле не мог, я чувствовал, что не могу употреблять слова в их обычной связи. Они в этом случае не выражают того, каковы вещи ночью, в разных стадиях — сознательной, потом полусознательной, потом бессознательной. Я обнаружил, что этого не сделать посредством слов в их обычных отношениях и связях. Конечно, когда наступит утро, все опять станет ясным"17. Джойс жил в Цюрихе как раз в те годы, когда Фрейд и Юнг публиковали некоторые из своих основных трудов. Он проявляет безразличие по отношению к отцам психоанализа, но Эллманн сообщает о его крайней чуткости к сновидческому опыту; и "Помин" должен был строиться по логике сна, в котором именно самотождественность персонажей смешивается и перепутывается, и одна-единственная мысль, одно воспоминание о том или ином факте облекается в ряд символов, связанных с ним неким странным образом. То же самое произойдет со словами, которые будут ассоциироваться друг с другом самыми свободными и немыслимыми путями, чтобы одним-единственным выражением подсказать целый ряд идей, крайне далеких друг от друга. Это тоже сновидческая техника, но в то же время и что-то вроде техники лингвистической, в использовании которой были знаменитые прецеденты. Церковь, напоминает Джойс, была основана на каламбуре ("Tu es Petrus, etc."18), и подобный пример был для Джойса достаточно авторитетен. Таким образом, он решает, что его книга будет написана "согласно эстетике сновидения, где каждая форма умножается и продлевается, где видения переходят из тривиальных в апокалиптические, где мозг пользуется корнями слов, чтобы извлечь из них другие, способные поименовать его фантазмы, его аллегории, его аллюзии" 19. Итак, с самого начала "Финнеганов помин" предвещает себя таким, каким он будет: ночным эпосом двусмысленности и метаморфозы, мифом о смерти и всеобщем воскресении, в котором каждая фигура и каждое слово встанет на место всех других, так что четких границ между событиями не будет, и каждое событие будет подразумевать все остальные в чем-то вроде первоначального единства, не исключающего столкновения и оппозиции между членами, образующими пары противоположностей. Примечания:1 "Пишет он настолько по-варварски, столькими пороками поражена его омерзительная речь, что и в толк не возьмешь: что он говорит? и какими доводами хочет доказать то, что говорит? Весь-то он надувается — и весь опадает; то и дело взовьется — и тут же, прямо в броске, обмякнет, как одряхлевшая змея. Мало ему говорить по-нашему, то есть по-человечески: нет, он выше берет... К тому же так он все перекручивает и так все запутывает какими-то головоломными узлами, что подойдут к нему слова из Плавтовой комедии: „Сего, Сивиллы кроме, не прочтет никто..." И что же это, спрашивается, за чудища словесные? (...) Везде у него начала, и все зависит от чего-то другого: не поймешь, что с чем связано... Да и вся остальная речь для любого предмета сгодится, ибо никуда не годится" (лат.). Св. Иероним Стридонский (ум. в 420), "Против Иовиниана", I. i, 3 (PL 23. 211А-В, 212В) 2 "Хаосмос" (ФП 118. 21): "хаос" + "космос". 3 "Микрохасм" (ФП 229. 24): "микрокосм" + "хасма" (греч. "зияние", откуда греч. "хаос"). 4 О последовательных редакциях и "прогрессе" Work in Progress ["Вещи в работе"] см. Litz (Литц, гл. 3 и Приложение С; как пример сравнительного анализа последовательно создававшихся фрагментов см.: Fred Н. Hiccinson. Anna Livia Plurabelle — The Making of a Chapter [Фред X. Хиггинсон. "Анна-Ливия Плюрабель — Создание главы"]. Un. of Minnesota Press, 1960; о трудоемком конструировании, осуществлявшемся начиная с ряда фрагментарных и разрозненных заметок, см. James Joyce's "Scribbledhobble" — The Ur-Workbook for Finnegans Wake ["Kapaкулепуты" Джеймса Джойса — Первоначальная рабочая записная книжка для Помина"], изд. Т.Э. О'Коннолли (Тн. Е. O'Connolly, Northwestern Un. Press, 1961): "ФП не был написан: он был сконструирован". См. также: D. Hayman. Ed. A First Draft Version of F. W. [Д. Хэймен. Изд. "Первая черновая версия ФП"]. London, Faber & Faber, 1963; Clive Hart. Structure and Motif in F. W. [Клайв Харт. "Структура и мотив в ФП"]. London, Faber & Faber, 1962). О том, насколько смутным представлялся Джойсу первоначальный замысел, см. интервью с Августом Сатером (пересказанное Ф. Бадженом: F. Budgen. James Joyce ["Джеймс Джойс"]: "Horizon", 3-1941; Джойс заявлял Сатеру: "Это как гора, в которую я вгрызаюсь сразу со всех сторон, не зная при этом, что я там найду". 5 Ellmann. Op. err. P. 559. 6 Ряд нижеследующих свидетельств почерпнут из труда Эллманна, гл. XXXI и XXXIII. К Эллманну же мы отсылаем за более подробными сведениями. 7 Вот перевод этой ирландской баллады, ставшей бессмертной благодаря Джойсу (ранее она, кажется, на русский не переводилась): FINNEGAN'S WAKE Финнегановы поминки 1 Тим Финнеган жил на Уокин-Стрит:
Хор: С притопом, сударка, ходи, да не мимо;
2 Как-то утром Тим с перепою был:
Хор 3 На поминки его друзья собрались.
Хор 4 Тут Мэгги О'Коннор блажным голоском
Хор 5 Тут Микки Мэлони башку пригнул,
Хор В тексте ФП непосредственно пародируется текст этой баллады. Вот пример: "They laid hin brawdawn alanglast bed. With a bockalips of finisky fore his feet. And a barrowload of guenesis hoer his head" (ФП 6. 26-27). Здесь имеется в виду конец второго куплета баллады: "And laid him out upon the bed, / A gallon of whiskey at his feet / And a barrel of porter at his head". 8 To есть это не "Finnegan's Wake", как в заглавии баллады. 9 Поэтому здесь и предлагается именно такой русский перевод заглавия: "Финнеганов помин". 10 "Снова Финн" (англ.). 11 См.: Frances Motz Boldereff. Reading F. W. [Фрэнсис Мотц Боддерефф. "Читая ФП"]. London, Constable & Co., 1959. Part II. Idioglossary ["Идиоглоссарий"]. P. 99. 12 Всечеловека (англ.). 13 См.: Н. М. Robinson. Hardest Crux Ever, in: A J. J. Miscellany ["Сборник работ о Дж. Дж."]. Р. 197-204, с перечнем 216 различных словесных воплощений аббревиатуры Н.С. Е. 14 "Лоботрясом" и "обывателем" (англ., жарг.). 15 Благодаря анализу Литца (Litz. Op. cit.) в редакции ФП можно проследить такой же переход от простого к сложному, какой отмечался в "Улиссе" (см. выше, прим. 36 к гл. II). 16 Игры в маджонг (правильнее — "ма цзан", кит.). 112 Письмо к Харриет Шоу Уивер от 2 октября 1923 г. 17 Ellmann. Op. cit. P. 559 (здесь цитируется пер. С.С. Хоружего: Джойс. Т. III. С. 438. — А. К.). 18 См. Мф. 16: 18: "Я говорю тебе: ты — Петр, и на этом камне (Петра) Я создам Церковь Мою". 19 Ellmann. Op. cit. Р. 559.
|
| © 2024 «Джеймс Джойс» | Главная Обратная связь |