Эпизод "Сцилла и Харибда" как финал истории Стивена

Какова же главная смысловая функция обилия цитат и псевдолитературоведческой информации, которой Джойс наполняет сознание Стивена, в контексте всего "Улисса"? Понятно, что с помощью этих цитат и ссылок Джойс передает в тексте сложность работы человеческого сознания: обилие цитат в сознании Стивена можно соотнести с мыслями Блума о множестве разнообразных явлений реальной жизни. Но мы неверно поймем замысел Джойса, если сделаем вывод, что писатель изображает сознание Стивена как превосходящее сознание Блума в богатстве посещающих его ассоциаций. Лекцию Стивена достаточно сопоставить с началом "Калипсо": на первых же нескольких страницах Блум успевает задуматься о вопросах зоологии, физики, географии, национальной политики Ирландии, а также о методах винной торговли. В отличие от Стивена, его мысли не отвлеченны, а целиком вызваны непосредственными импульсами, которые его сознание получает от действительности. Это не случайно: Джойс изображает Блума человеком максимально восприимчивым, открытым навстречу действительности, — опять же, в отличие от Стивена, взгляд которого постоянно направлен внутрь себя. Сознание Блума работает иначе, чем сознание Стивена, но не менее напряженно. С "интересом" (sic!) глядя на свою кошку, Блум задумывается: "Правда или нет, что, если усы подрезать, не сможет охотиться. Почему бы? Может, кончики усов светят в темноте. Или служат как щупики, возможно. Почему у них языки такие шершавые? Лакать удобней, сплошь пористые, в дырочках" (56; здесь и далее мое подчеркивание -Д.П.). Идя по улице в траурном костюме, Блум задается очередным научно-популярным вопросом: "Черное проводит, отражает (а может, преломляет?) тепло" (57). Проходя мимо пивной, Блум недоумевает, откуда у содержателей кабаков "деньги берутся" (58). Но он не останавливается на простом недоумении, а начинает быстро соображать: "Может, с пьяных имеют? А может, на оптовых заказах". Он даже старается "учесть конкуренцию" и проценты. Но долго, как Стивен, размышлять об одном предмете он не может: услышав крики учеников, доносящиеся из окон школы, он забывает о пивной и задумывается о пользе для детей свежего воздуха (58).

Поток сознания Блума, как и поток сознания Стивена, полон "чужих" слов. "Говорят, они глупые" (56) — о кошках ; "Я вышел из рядовых, сэр, и горжусь этим" (57) — слова отца Молли ; "солнце гомруля восходит на северо-западе" (58) — слова ирландского националиста Артура Гриффита; "для японцев русские — только закуска к завтраку" — любимая фраза владельца пивной ; "Ты босса своего обработай, а навар пополам, идет?" — воображаемая Блумом реплика из разговора владельца пивной с агентом поставщиков; "эйбиси дифиджи килумен опикью эрэсте видаблью" (58) — Блум вспоминает, как в школе учат переложенный на музыку алфавит. Возникшая в его разморенном солнцем сознании картина турецкого города не уступает в своем "воображении места" (180) картине елизаветинского Лондона, которую Джойс ввел в лекцию Стивена, только Блуму помогают не "Духовные упражнения" Игнатия Лойолы, а книга Ф.Д. Томпсона "По следам солнца. Дневник путешественника" (Лондон, 1893). Из Томпсона Блум запомнил не столько точные выражения, сколько экзотические образы: тюрбаны, кальян, "для питья вода с укропом, щербет", "тени мечетей", мулла, цимбалы (57). Даже в самоиронии Блум не уступает Стивену, а возможно, по замыслу Джойса, и превосходит его, т.к. его самоирония, в отличие от горьких усмешек Стивена (ср. в "Сцилле": "До чего же ты остроумен", 191), Блума не тяготит и он в ней не замыкается. Ср. продолжение его мыслей о Турции: "А может быть, там все и не так. Начитался этой ерунды: по следам солнца. С сияющим солнцем на титуле. Он усмехнулся самодовольно" (58) ".

Из приведенных примеров видно, что отсылки к "чужому" слову Джойс использует для создания как образа Стивена, так и образа Блума. Однако "чужие" слова Блума — иного рода, чем у Стивена: во-первых, это не столько тексты (художественные, научные), сколько запомненные им речи других людей, надписи и вывески, увиденные им. Если Джойс и вводит в сознание Блума аллюзии на тексты, то в основном, это тексты популярной литературы, газетные статьи, цитаты, превратившиеся в крылатые слова. Ср. в "Сиренах": "Чары музыка таит, как сказал Шекспир. Цитаты на каждый день. Быть или не быть. Расхожая мудрость" (270). В библиотеке Блума имеется собрание сочинений Шекспира в "бордовом сафьяне с золотым тиснением" (610) ("Shakespeare's Works (dark crimson morocco, goldtooled)", 661). Во время встречи со Стивеном, Блум задумывается "о той сладости, какую таит в себе литературы поучительная и какую он испытал самолично, не единожды прибегая к писаниям Вильяма Шекспира ради решенья трудных вопросов, в стающих в жизни либо в воображении" (582) Однако, как замечает Э. Штейнберг, знакомство Блума с Шекспиром осталось поверхностным. Во-вторых, сознание Блума иначе воспринимает "чужие" тексты: если для Стивена цитаты — лишь "набальзамированные словесными благовониями" (186) мысли мертвых людей, которыми он играет, механически выстраивая из них, к примеру, картину шекспировского Лондона, то для Блума слова тесно связаны со зрительными и другими чувственными ассоциациями. В его мыслях о Турции Джойс передает способность Блума проникаться "чужими" текстами, а на примере мнимой реплики владельца пивной — его привычку ставить себя на место других людей, сочиняя от их лица различные реплики. Воображение Блума оказывается живее воображения Стивена, претендующего на звание поэта, — в этом заключается один из главных моментов замысла Джойса в "Улиссе". Очевидно, что шекспировские и другие аллюзии в сознании Стивена служат Джойсу противовесом "чужим" словам Блума: знаком поражения Стивена как персонажа является то, что при всем обилии этих аллюзий он так ничего и не "постиг" "о себе" и "о них", своих собеседниках (207).

Вслед за вспомненной Блумом цитатой "Быть или не быть" в "Сиренах" следует одна из текстологических загадок "Улисса". В потоке сознания Блума буквально повторены мысли Стивена о Шекспире:

Do and do. Thing done. In a rosery of Fetter Lane of Gerard, herbalist, he walks, greyedauburn.... He walks. One life is all. One body. Do. But do. Afar, in a reek of lust and squalor, hands are laid on whiteness. (193)
In Gerard's rosery of Fetter lane he walks, greyedauburn. One life is all. One body. Do. But do. (269)

Действуй, действуй. Содеянное. Вот он, седеющий шатен, прогуливается в розарии ботаника Джерарда на Феттер-лейн. Прогуливается. Всего одна жизнь нам дана. Одно тело. Действуй. Но только действуй. Невдалеке — грязь, пахучий дух похоти, руки лапают белизну.(194)
В розарии Джерарда на Феттер-лейн прогуливается он, седеющий шатен. Всего одна жизнь нам дана. Одно тело. Действуй. Но только действуй. (271)

Д. Джонсон сомневается, кому принадлежат эти слова в "Сиренах" и называет это "повествовательной головоломкой"; С.С. Хоружий видит здесь "не нашедшее пока объяснения вторжение потока сознания Стивена в мысли Блума". Вряд ли загадку можно объяснить невнимательностью Джойса: все "ошибки" в "Улиссе" не случайны. Очевидно также, что мысли о Шекспире в "Сиренах" не могут принадлежать Стивену: "Сирены" представляют собой поток сознания Блума, перемежаемый словами безличного рассказчика. Фраза о "розарии Джерарда" — аллюзия Джойса на книгу М. Клэр о Шекспире, в которой описано, как Шекспир якобы посетил реально существовавший розарий. Скорее всего, ее следует рассматривать как слова безличного рассказчика "Сирен" о Блуме. В тексте "Сирен" много раз повторяется следующая схема: сначала рассказчик описывает действия Блума в 3-ем лице, затем, часто даже без разделяющего знака препинания, Джойс передает мысли Блума уже от 1-го лица. Например:

Last rose Castile of summer left bloom I feel so sad alone. (246)
[Последнюю розу Кастилии лета покинул блум мне так одиноко одному.]

By Cantwell's offices roved Greaseabloom, by Cheppi's virgins, bright of their oils. Nanetti's father hawked those things about, wheedling at doors as I. (250)
[Мимо конторы Кантвелла греб Сальноблум, мимо дев Чеппи, сияющих масляною краской. У Наннетти отец торговал вразнос этим товаром, обивал пороги как я. (251)]

Mr Bloom reached Essex bridge. Yes, Mr Bloom crossed bridge of Yessex. To Martha I must write. (251)
[Мистер Блум достиг моста Эссекс. Дэ-с, и мост Дэссекс перешел мистер Блум. Надо написать Марте. (252)]

Between the car and window, warily walking, went Bloom, unconquered hero. See me he might. (254)
[Между коляской и окном, крадучись, пробирался Блум, непокоренный герой. Заметить может. (255)]

By rose, by satiny bosom, by the fondling hand, by slops, by empties, by popped corks, greeting in going, past eyes and maidenhair, bronze and faint gold in deepseashadow, went Bloom, soft Bloom, I feel so lonely Bloom. (275)
[Мимо розы, мимо груди атласной, мимо ласкающей ручки, мимо помоев, пробок, пустых бутылок, раскланиваясь на ходу, позади оставляя глазки и завитки, бронзу и потускневшее золото в тени глубин океанских, проходил Блум, кроткий Блум, мне так одиноко Блум.]

Во всех подобных случаях Джойс вводит в речь рассказчика "чужое" слово: в первом случае это аллюзия на оперетту, во втором — намек на слова барменши о старике-аптекаре (250), в четвертом — цитата из стихотворения Т. Морелла (1703-1784), вошедшего в оратории Генделя "Иуда Маккавей" (1747) и "Иошуа" (174 8). Поскольку замыслом Джойса было сделать "Сирены" самым музыкальным эпизодом романа, "чужим" словом в данной главе часто является мелодия, отраженная в ритме языка; у таких "чужих" слов иногда нет определенного источника (например, отрывки 3 и 6). Фраза "В розарии Джерарда на Феттер-лейн прогуливается он, седеющий шатен" принадлежит, таким образом, рассказчику, который вновь описывает Блума с помощью "чужого" текста. Аллюзия на книгу М. Клэр о Шекспире вписывается в контекст "Сирен"; перекликаются "Сирены" и с мыслями Стивена, окружающими эту аллюзию в "Сцилле". Во-первых, книга М. Клэр — это книга о воображаемом Шекспире, а в "Сиренах" Блум выступает в роли Генри Флауэра, выдуманного им для любовной переписки:

In Lionel Marks's antique saleshop window haughty Henry Lionel Leopold dear Henry Flower earnestly Mr Leopold Bloom envisaged candlestick melodeon oozing maggoty blowbags. Bargain: six bob. Might learn to play. (278)

В витрине антикварной лавки Лионеля Маркса надменный Генри Лионель Леопольд дорогой Генри Флауэр сосредоточенно мистер Леопольд Блум обозревал облупленные канделябры и фисгармонию с ветхими в червоточинах мехами. Цена бросовая: шесть шиллингов. Можно бы научиться играть. (280)

Во-вторых, в "Сиренах" описан критический момент романа — время свидания Бойлана с Молли. На протяжении главы Блум мучается ревностью; его воображение рисует сцены любовных свиданий: "Радость тепло касание. Возьми. Чтоб поток хлынул, отворив створы. Теченье, струя, поток, струя радости, трепет случки. Сейчас! Язык любви" (265). Шекспир в воображении Стивена также "прогуливается", погруженный в раздумья об измене жены. В-третьих, слова рассказчика о розарии образуют каламбур в сочетании с вымышленным именем Блума ("Flower" (англ.) и "Blume" (нем.) — "цветок").

Если фраза о розарии определенно принадлежит рассказчику, то сложнее вопрос о значении повторенных в "Сиренах" слов "Всего одна жизнь нам дана. Одно тело. Действуй. Но только действуй". Согласно упомянутой выше схеме, в "Сиренах" они являются частью потока сознания Блума. Мысли Блума в данном отрывке соответствуют, таким образом, мыслям Стивена в "Сцилле": "Всего одна жизнь нам дана. Одно тело. Действуй. Но только действуй. Невдалеке — грязь, пахучий дух похоти, руки лапают белизну", что соотносится с атмосферой "Сирен", точнее, с любовными фантазиями Блума в 11-том эпизоде. Однако встает вопрос: о чьих именно свиданиях "невдалеке" думает Стивен в "Сцилле"? Вживается ли он в выдуманный им образ Шекспира, представляя от его лица свидания в елизаветинском Лондоне, в т.ч. похождения самого драматурга (опять же, выдуманные Стивеном)? Или же это Джойс под маской размышлений о Шекспире заставляет Стивена "прозревать" события, происходящие на другом конце современного ему Дублина (иными словами, в других главах "Улисса")? Скорее всего, уместно второе объяснение, ведь анализ лекции Стивена и перекличек ее с книгой М. Клэр обнаруживает, что, фактически, Джойс заставляет Стивена описать в лекции о Шекспире день из жизни Блума.

Тогда встает второй вопрос: зачем Джойс цитирует мысли Стивена в потоке сознания Блума в "Сиренах"? Отчасти для игры с читателем. В "Сиренах" находятся несколько таких примеров самопародии Джойса, рассчитанных, по мнению Д. Троттера, на обнажение литературной формы и эпатаж читателей. Но любая пародия у Джойса дополняет глубинный смысл романа, что происходит и в случае с анализируемой "головоломкой". Ближе к концу "Сциллы" Стивен вернется к мыслям о действии: "Речи, речи. Но действуй же. Действуй речью. Они насмешничают, проверяя тебя. Действуй. Отвечай на действия" (203). В данном отрывке Джойс подчеркивает, что единственные действия, на которые способен Стивен, это действия словесные, наподобие его лекции о Шекспире. Как Гамлет в трактовке Колриджа, на реальные действия он не способен. Блум же в "Улиссе" действует по-настоящему. Подумав в "Сиренах": "Но только действуй ("But do."), — он добавляет, — "Худно-бедно, а сделано" ("Done anyhow.", 269), и отправляет свое любовное письмо. Блум оказывается героем более активным, чем Стивен. Как

Шекспир в воображении Стивена, он "[порхает] между супружеским ложем с его чистыми радостями и блудодейною любовью с ее порочными наслаждениями" (193); он знает об измене жены, но возвращается к ней в "финальной удовлетворенности" (635) ("final satisfaction", 686), — "премудрый Блум" (254) ("wise Bloom", 253), как называет его в "Сиренах" рассказчик. Стивен способен лишь на разговоры о действиях; Блум способен на сами действия и потому занимает место протагониста в "Улиссе". Так можно понять смысл повторения шекспировской аллюзии из "Сциллы" в "Сиренах".

Д. Троттер предлагает принять за условную дату начала эпохи модернизма июнь 1918 г., когда эпизод "Калипсо" впервые появился в печати. "Мистер Леопольд Блум с удовольствием ел внутренние органы животных и птиц" (55). "До появления в печати этих "внутренних органов" разумно было предположить, что "Улисс" является продолжением "Портрета"" и что Джойс всего лишь развивает традицию символистских романов о неудавшихся художниках. "Но когда читатели открыли журнал "Литл ривью" за июнь 1918 г., они увидели нечто совершенно новое. Мысли Блума, его переживания, действия и речь были не менее своеобразны, чем у Стивена, и при этом не менее приковывали к себе внимание. Век Пруфрока кончился". Анализ "чужих" слов в "Улиссе" позволяет добавить, что творческая сторона мышления Блума в изображении Джойса оказывается даже более развитой, чем у "художника" Стивена: в этом Джойс еще очевиднее порывает с традицией использования в романе в качестве ведущей "точки зрения" (Г. Джеймс) точки зрения героя-интеллектуала. "Конец первой части "Улисса"", — написал Джойс в конце чистовой рукописи "Сциллы и Харибды" в декабре 1918 г. Казалось бы, это противоречит делению романа на "Телемахиду" (эп. 1-3), "Одиссею" (эп. 4-15) и "Ностос" (греч. "возвращение") (эп. 15-18), предложенное Джойсом в его поздних схемах к роману. Если под "Концом первой части "Улисса"" следует понимать "конец истории Стивена", то почему эту надпись Джойс не сделал в конце "Протея"? Потому что в "Протее" история Стивена не была закончена: Джойс дает право голоса своему герою еще раз — в "Сцилле", посреди т.н. "Одиссеи", в окружении эпизодов о Блуме. Впрочем, "Сцилла" ведь тоже является эпизодом о Блуме: Блум приходит в Национальную библиотеку просмотреть газеты; Стивен впервые обращает внимание на Блума — из-за шуток Маллигана — именно в 9-ом эпизоде. Для чего Джойс прерывает историю Блума для лекции Стивена, столь разительно выбивающейся своей книжностью из общего стиля т.н. "Одиссеи"? Анализ шекспировского плана 9-го эпизода позволяет заключить, что Джойс делает это, чтобы подчеркнуть "не-героичность" Стивена по сравнению с Блумом. На фоне разностороннего потока сознания Блума, вбирающего в себя мельчайшие детали дублинской жизни, лекция Стивена о Шекспире, испещренная цитатами и схоластическими оборотами, выглядит безжизненно. Если в "Портрете художника в юности" эстетические рассуждения Стивена занимают центральное место, то в "Улиссе" лекция Стивена явно уступает по своей значимости описаниям отношений Блума с женой. Вернее, теория Стивена о Шекспире привлекает внимание читателя ровно настолько, насколько она перекликается с историей Блума. Здесь Джойс спорит с жанром романтического романа о художнике (idem об одухотворенном герое-интеллектуале, герое-одиночке), традиционно ставившим бунтаря-художника выше его оппонентов (ср. "Годы учения Вильгельма Мейстера" Гете; "Наоборот" Гюисманса; "Портрет художника" самого Джойса). Ирония Джойса по отношению к Стивену достигает в "Сцилле" своего предела: теории современного поэта о великом поэте-предшественнике он предоставляет в "Улиссе" роль параллели к семейным неурядицам рекламного агента. После "Сциллы" Стивен еще появится в романе: в "Блуждающих скалах" он встречает свою младшую сестру и думает о нищенстве своей семьи; в "Цирцее" устраивает пьяный дебош в публичном доме, а в "Евмее" и "Итаке" находится на попечении Блума. Но центрального места его сознание в романе уже не займет: история Стивена заканчивается, по сути, когда герой бесславно покидает здание Национальной библиотеке в "Сцилле". Оттуда он выходит в мир, где главным персонажем является Блум.

Джойс, конечно, был не первым писателем, сознательно спорившим с романтической традицией. А.В. Карельский говорит о "постоянной — и открытой, и внутренней — полемике с романтизмом и его "преувеличениями", пронизывающей все эстетические установки реалистов". Кульминационным пунктом этой полемики А.В. Карельский предлагает считать для XIX в. флоберовскую концепцию "безличности". С помощью изощренной техники Джойс уравнивает эстетическую ценность физического и духовного в жизни героев: так, музыка в "Сиренах" присутствует и в мыслях Блума, и в звуках его прямой кишки. Опять же с помощью техники, т.е. вводя в сознание как Стивена, так и Блума отсылки к различным "чужим" словам, Джойс демонстрирует, что человек массы имеет не меньше прав на роль "воспринимающего" героя, чем герой-интеллектуал или герой-художник. Как следует из анализа "Сциллы", лекция Стивена о Шекспире вместо апологии сознания художника превращается у Джойса в пародию на это сознание.