Шекспировская "лекция" Стивена и ее источники

Шекспировский материал, сосредоточенный в "Сцилле", касается в основном биографии Шекспира, вернее, той ее версии, которую предлагает своим слушателям Стивен. Как отмечает С.С. Хоружий, источниками лекции Стивена для Джойса послужили три биографии Шекспира: Г. Брандеса (переведенная с датского и изданная в Англии в 1898 г.), С. Ли (1898) и Ф. Харриса (1909). К ним по степени заимствования из нее Джойсом шекспировского материала близка беллетристическая книга М. Клэр "Один день с Уильямом Шекспиром". При написании "Сциллы" Джойс также использовал перевод биографии Шекспира, написанной немецким литературоведом Карлом Эльзе. Многие фрагменты лекции Стивена являются, таким образом, отсылками не к шекспировским текстам, а к разнообразной литературе о Шекспире: случаям упоминания Шекспира в произведениях его современников (например, Бена Джонсона), в критических отзывах романтиков и в биографических сочинениях о Шекспире XIX в. (например, биография Шекспира Э. Даудена и повесть О. Уайльда "Портрет мистера У.Х.").

Непосредственными аллюзиями на тексты Шекспира 9-ая глава "Улисса" также полна. Отчасти это объясняется тем, что Стивен в своей теории исходит из аксиомы о прямом отражении биографии Шекспира в его произведениях и подкрепляет свой рассказ о судьбе поэта примерами судеб его персонажей.

Кроме того, из обилия шекспировских аллюзий в мыслях Стивена на протяжении всего романа следует, что герой склонен "думать" цитатами вообще и шекспировскими цитатами в частности. В "Сцилле", где Шекспир выходит в сознании Стивена на первый план, Джойс заостряет эту особенность мышления своего героя.

Важно заметить, что теория Стивена о Шекспире не призвана отражать представления Джойса о Шекспире, т.к. она — как высказывание героя -является частью художественного текста, текста "Улисса". Как отмечает М.М. Бахтин, философские постижения литературных героев, "как бы они ни были глубоки сами по себе, не даны в эстетическом объекте в своей познавательной обособленности и <...> не к ним отнесена и не их непосредственно завершает эстетическая форма; эти постижения необходимо связаны с этическим моментом содержания, с миром поступка, с миром события". Теория о Шекспире является для Джойса средством раскрытия ряда сторон сознания Стивена, таких, как начитанность, склонность к риторике, самоирония, жажда одобрения слушателей и одновременное презрение к ним. Все эти аспекты Джойсу позволяет емко изобразить именно разговор Стивена о Шекспире.

Джойс не стремился представить шекспировскую теорию Стивена как знак увлечения героя научными изысканиями: он ввел ее в роман в качестве сознательного фарса со стороны своего персонажа. Но есть у лекции Стивена и серьезная сторона: в частности, она служит Джойсу средством выражения эстетических взглядов Стивена. Лекция Стивена условно делится на два пласта: внешний — пласт его рассуждений о биографии Шекспира и внутренний — вкрапленные в историю о Шекспире реплики и мысли Стивена о художнике и творчестве, составляющие эстетическое кредо героя. Шекспир присутствует и во втором пласте лекции, как образ Художника с большой буквы.

Итак, в чем же заключается версия шекспировской биографии, представленная Стивеном? У. Шутт суммирует теорию Стивена:

"Уильяма Шекспира, деревенского юношу, соблазняет Энн Хэтуэй, девушка несколькими годами старше его. Результат — не только ребенок и женитьба, но и психологическая травма: Шекспир навсегда теряет уверенность в делах любви. После рождения его детей-близнецов он отправляется в Лондон и начинает сочинять пьесы. Тем временем, оставленная в Стратфорде Энн изменяет Шекспиру с одним из его братьев. Откуда мы это узнаем? Доказательства мы находим в "Гамлете": Стивен интерпретирует эту пьесу как иносказательное описание жизненной ситуации драматурга в момент ее создания. Шекспир [согласно Стивену —Д.П.] не юный Гамлет, а король Гамлет — персонаж, которого, по сохранившимся слухам, играл сам Шекспир. Энн — Гертруда, предавшая мужа, вступив в союз с его братом. Сын Шекспира Гамнет, умерший за несколько лет до написания пьесы, — юный Гамлет, интересами которого пренебрегли его мать и дядя. Шекспир, напоминает Стивен, был известен заботой о своем имуществе; естественно, что поэт тяжело переживал измену своей жены. Образ брата-предателя то и дело появляется в его пьесах, потому что сам он ни на минуту не забывает измену собственного брата. И когда Шекспир уходит наконец из мира театра и возвращается в Стратфорд, его душевная рана, согласно версии Стивена, остается незалеченной".

На протяжении своей лекции Стивен несколько раз мысленно признает, что его аргументы основаны на искажении фактов. Одно из его молчаливых признаний относится к его аргументу о внимании Шекспира к именам. Согласно теории Стивена, Шекспир придавал своему имени (и именам вообще) особое значение, веря, что его имя было отмечено появлением при его рождении новой звезды: "Она одиноко сияла средь бела дня <...> а по ночам светила над дельтой Кассиопеи, созвездия, что раскинулось среди звезд, изображая его инициал" (202). Далее Стивен представляет своим слушателям картину в стиле любовного романа: Шекспир смотрит на свою звезду, возвращаясь домой из объятий Энн Хэтуэй. Мысленно Стивен добавляет: "Только не говори им, что ему было девять лет, когда она исчезла" (202). Действительно, звезда погасла в марте 1574 г., незадолго до того, как Шекспиру исполнилось десять лет. Таким образом, на протяжении "Сциллы" Джойс заставляет Стивена вспоминать истинные детали шекспировской биографии, что свидетельствует о стремлении писателя вселить в читательское сознание недоверие к аргументам героя.

Метод Стивена заключается, с одной стороны, в "подтасовке" фактов, известных о жизни Шекспира, с другой стороны — в приписывании автобиографических черт шекспировским произведениям. Информации о личной жизни Шекспира почти не сохранилось; биографы, чьи труды послужили Джойсу источником лекции Стивена, компенсируют ее недостаток изложением того, что известно вообще о жизни в елизаветинской Англии (так поступает, к примеру, С. Ли), либо, как Ф. Харрис, фантазируют на тему, каким был Шекспир "на самом деле". В результате, одна и та же сумма фактов превращается в трудах биографов в не похожие друг на друга портреты одного человека — Шекспира. Вывод Эглинтона о том, что Шекспир есть "все во всем" (204), является отчасти пародийным намеком Джойса на бесплодность попыток разгадать "тайну" личности Шекспира.

Несмотря на то, что Джойс обнажает несостоятельность теории Стивена о Шекспире, он отнюдь не ставит под сомнение интеллект своего героя: наоборот, обилие цитат и литературоведческих ссылок в лекции Стивена является для Джойса средством показать, что мыслительные способности его героя поистине виртуозны. Стивен пересказывает всю историю жизни поэта, от ее начала в доме отца-"мясника" (180) до ее завершения, перед которым Шекспир "сажает в землю тутовое дерево" (205). Как отмечает Шутт, если бы из текста "Улисса" следовало, будто Стивен прочел свою лекцию экспромтом, читатель был бы вправе обвинить Джойса в неправдоподобии. Однако из текста "Телемака" видно, что Стивен к началу действия романа уже продумал свою теорию и рассказал о ней Маллигану. Маллиган, в свою очередь, успел рассказать о теории Стивена Хейнсу; ср. его слова Стивену: "Я про тебя ему уши прожужжал" (20). Рассказал он о ней и Эглинтону, который в ответ на интерпретацию Стивеном "Гамлета" замечает: "После того, что нам рассказывал Мэйлахи Маллиган, я мог ожидать парадоксов" (186). Из текста романа также следует, что лекция Стивена была заранее организована: Бест (Супер) извиняется, что ему не удалось привести Хейнса "послушать дискуссию" (178). На то, что факты, использованные в его теории, Стивен собрал заранее, также указывают мысли героя "задним умом" (208) в конце "Сциллы".

При чтении "Улисса" необходимо осознавать связь глав романа между собой. Важность этой связи наглядно подтверждается анализом "Сциллы": в рассуждениях о Шекспире Стивен аккумулирует все мысли и впечатления, посетившие его сознание в предыдущих главах, т.е. в первой половине дня. Так, Стивен использует в своей лекции услышанный им в "Эоле" рассказ профессора Макхью об Антисфене (142). "Сцилла" перекликается и с более ранними главами "Улисса". Описывая Шекспира, поспешающего в "град столичный" (183) (в оригинале "Romeville" — устаревшее жаргонное обозначение Лондона), Стивен цитирует собственные мысли о сборщиках моллюсков в "Протее": "За своим господином его сподручница — в град столичный" (49). В "Несторе", наблюдая за учеником, Стивен размышляет о феномене материнской любви (30); в "Сцилле" он сообщает своим слушателям, что "amor matris единственное подлинное в мире" (200). В "Сцилле" Стивен также вспоминает одного из "ересиархов", что пришли ему на ум в "Телемаке" (24), а именно Савеллия, "хитрейшего ересиарха из всех зверей полевых" (200). Подобными перекличками Джойс демонстрирует читателю ловкость, с которой его герой вплетает в свои рассуждения случайный материал, в т.ч. свои впечатления за день.

Главное, о чем свидетельствуют переклички "Сциллы" с предыдущими главами романа, это стремление Джойса как можно точнее передать в романе особенности человеческого мышления — стремление, характерное для писателей-модернистов. Известным примером нового подхода к отображению человеческого сознания в литературе является высказывание В. Вулф в ее эссе 1919 г. "Современная художественная литература" ("Modern Fiction"):

Исследуйте, например, обычное сознание в течение обычного дня. Сознание воспринимает мириады впечатлений — бесхитростных, фантастических, мимолетных, запечатленных с остротой стали. Они повсюду проникают в сознание непрекращающимся потоком бесчисленных атомов, оседая, принимают форму жизни понедельника или вторника.

На примере мыслей Стивена в "Сцилле" видно, какими средствами Джойс показывает, что в человеческом сознании в определенный момент времени сиюминутные впечатления переплетены с воспоминаниями о прошлом и что разговор об отвлеченном предмете (в данном случае — о Шекспире) может вызвать ряд личных ассоциаций. Э. Ауэрбах назвал эту особенность творчества Джойса "техникой расслоения времени". Иллюстрацией может служить момент "Сциллы", когда Рассел говорит Стивену, что "копанье в частной жизни великого человека интересно лишь для приходского писаря. Вынюхивать закулисные сплетни: поэт пил, поэт был в долгах" (181) ("But this prying into the family life of a great man... Interesting only to the parish clerk. Peeping and prying into greenroom gossip of the day, the poet's drinking, the poet's debts", 181). В связи с репликой Рассела Джойс заставляет Стивена вспомнить о его собственных долгах.

В главе, посвященной "Телемаку", мы говорили об установленной в 1-ом эпизоде параллели Стивен-Гамлет. В "Сцилле" Стивен отождествляет себя с Шекспиром (ср. цитировавшееся "А я отец? А если бы был?", 200). Описывая Шекспира, обольщенного Энн Хэтуэй, он мысленно признается, что ждет, пока его самого "улестят и обольстят" (202). Однако в "Сцилле" параллель Стивен-Гамлет продолжает давать о себе знать — уже в связи с появившейся ассоциацией героя с Шекспиром. Во время обсуждения постановки "Гамлета" в провинциальном французском городке, описанной в эссе Малларме, Стивен переводит афишу спектакля "Hamlet, ou Le Distrait" как "Гамлет, или Беззаботный нищий" (179) [179 Hamlet ou... — The absentminded beggar, Stephen ended]. "Беззаботным нищим" он считает самого себя; ср. его слова в "Цирцее": "Почему такое? Le distrait или беззаботный нищий" (490) [521 How is that? Le distrait or absentminded beggar]. Текст "Сциллы" продолжает напоминать читателю о таких гамлетовских моментах жизни Стивена, как его оборонительная позиция по отношению к остальному миру ("Кинжалы дефиниций — из ножен!", 178), смерть матери ("Мать на смертном одре", 182) и возвращение на родину из-за границы ("Спеша из веселого Парижа в нищенскую лачугу к ее смертному ложу", 199). Сохранением гамлетовской параллели в главе, где Стивен рассуждает о Шекспире, Джойс показывает, что Стивен примеряет на себя роль творца, оставаясь пока лишь в роли сотворенного, в роли сына.

Прежде чем перейти к построчному комментарию "Сциллы", рассмотрим общий ход мыслей Стивена в его лекции о Шекспире. "Сцилла" открывается в тот момент, когда разговор о "Гамлете" в Национальной библиотеке уже начался и достиг эмоционального накала, раз Листеру приходится "деликатно успокаивать" (176) собравшихся. К изложению своей теории Стивен не приступает до провокационного намека на нее Эглинтона: "Он будет доказывать, что "Гамлет" — это история о призраках" (180). Здесь Стивен "с энергией и волненьем" обращается к своим слушателям с вопросом о том, кто является Призраком в "Гамлете". Отвечая на собственный вопрос, он вводит аргумент № 1 из тех двух аргументов, на которых зиждется его теория об измене Энн Хэтуэй: он напоминает своим слушателям о том, что сам Шекспир играл в "Гамлете" Призрака. Исполнение Шекспиром роли Призрака можно считать историческим фактом, хотя оно упомянуто не в современных Шекспиру документах, а в материалах о Шекспире, собранных в конце XVII в. Николасом Роу. Версия же о том, что Шекспир создавал образ Призрака как свое alter ego, не подтверждается источниками: это произвольный вывод Стивена из его аргумента № 1.

Одновременно с аргументом № 1, Стивен привлекает свой аргумент № 2, тот факт, что сына Шекспира звали Гамлет (по некоторым документам — Гамнет). С легкой руки Стивена Гамнет превращается в "близнеца принца Гамлета", а Энн Хэтуэй — по инерции его рассуждений — в Гертруду, "преступную королеву" (181). Ближе к концу главы Стивен повторит свой вывод о том, что "Гамлет, черный принц, это Гамнет Шекспир" (201). В конце главы Эглинтон соглашается признать теорию Стивена о Призраке как alter ego Шекспира лишь в том смысле, в каком понимал пьесы Шекспира Колридж, когда говорил, что каждый шекспировский персонаж носит в небе частицу шекспировского "божественного разума". Эглинтон подытоживает, что Шекспир в "Гамлете" есть и Призрак, и принц (204), но Стивен уже не настаивает на своем: лекция его окончена, ему осталось рассказать лишь о смерти Шекспира, и он повторяет за Эглинтоном предельно обобщенную "разгадку" личности поэта как "всего во всем" (204).

Два указанных нами аргумента Стивена являются, в сущности, единственными фактами биографии Шекспира, которые Джойс вводит в его лекцию; остальные его рассуждения — это фейерверк из шекспировских цитат, которые придают фантазиям Стивена о Шекспире налет убедительности. Первый длинный пассаж своей лекции ("У него было на добрую деньгу ума...", 183) он посвящает рассказу о том, как Энн Хэтуэй якобы "опутала" Шекспира. Во втором длинном пассаже ("Подобно тому, как мы — или то матерь Дана?", 186), привлекая сочинения Уолтера Пейтера, П.Б. Шелли и Уильяма Драммонда, Стивен возвращается к своей идее о том, что "неупокоившийся отец" в "Гамлете" — это Шекспир, а в образе Гамлета "оживает образ почившего сына" поэта. В третьем пассаже ("У Гете есть одно изречение...", 188) Стивен, как отмечает С.С. Хоружий, излагает интерпретацию Ф. Харрисом сонетов Шекспира в качестве подтверждения своей версии о том, что Энн Хэтуэй, повергнув Шекспира "на пшеничном поле", нанесла ему психологическую травму. В пассаже № 4 ("Его душа еще прежде была смертельно поражена...", 189) он переходит к теме измены Энн Хэтуэй и, соединив аллюзию на "Гамлета" (об отравлении) с аллюзией на "Отелло" (о "звере с двумя спинами"), намекает на то, что король Гамлет не мог знать, кто был его убийцей и соблазнителем его жены, не надели его этим знанием его творец, Шекспир. Здесь Джойс вновь намекает на несостоятельность биографических прочтений литературных текстов: очевидно, что Шекспиру не обязательно было познать измену жены на собственном опыте, чтобы описать подобную ситуацию в своей трагедии.

После некоторого перерыва в лекции Стивена, вызванного появлением Маллигана, Эглинтон просит Стивена продолжить его рассказ об Энн Хэтуэй (193). Однако за время паузы Стивен составил в своем воображении картину придворной жизни в елизаветинской Англии, которую он и представляет своим слушателям в качестве фона, на котором протекала — опять же, согласно его теории — распутная жизнь Шекспира в Лондоне. При этом Стивен продолжает отождествлять себя с Шекспиром; рассказ о любовных похождениях поэта воскрешает у него в памяти его собственную жизнь в Париже: ср. перекличку французских фраз в "Сцилле" (194) с его воспоминаниями в "Протее" (44).

Далее Стивен, помня об уверенности Эглинтона в том, что "Шекспир — это Гамлет" (186), задает своим слушателям риторический вопрос: если Энн Хэтуэй не упомянута даже в "Гамлете", как объяснить, что Шекспир о ней ни разу не упомянул в своих пьесах, а лишь в завещании, в котором он отписал Энн Хэтуэй "вторую по качеству кровать" (в оригинале "the second best bed")? Форма, в которой передан ответ Эглинтона и следующие за ним слова Стивена, приближает текст "Улисса" к шекспировским пьесам: она является подражанием "белому стиху", которым написаны пьесы Шекспира, а также "Потерянный рай" Мильтона (не случайно в этом отрывке Стивен фигурирует под именем Сатаны):

You mean the will.
That has been explained,
I believe, by jurists.
She was entitled to her widow's dower
At common law.
His legal knowledge was great
Our judges tell us.
Him Satan fleers,
Mocker... (194-5)

Так вы о завещанье.
Юристы, кажется, его уж разъяснили.
Ей, как обычно, дали вдовью часть.
Все по законам.
В них он был знаток,
Как говорят нам судьи.
А Сатана в ответ ему,
Насмешник... (195)

Текст романа, повествуя о предмете (в данном случае — о Шекспире), принимает форму самого предмета (шекспировских пьес); проявление этой особенности манеры Джойса мы снова встречаем в "Сцилле", когда текст романа принимает форму драматического диалога между участниками дискуссии (201-202).

Отвечая на слова Эглинтона о том, что у Шекспира могло быть "негусто движимого имущества" (195), Стивен напоминает своим слушателям, что Шекспир "был богатым землевладельцем" (196). Следующий длинный пассаж в его рассуждениях призван доказать развитость чувства собственности Шекспира, в силу которого поэт, согласно версии Стивена, болезненно переживал измену жены. Эглинтон с вызывающей иронией предлагает Стивену доказать, что Шекспир был еврей (197). Как отмечает Шутт, Стивен и здесь проявляет ловкость интеллекта: "Моментально он вспоминает цитату из Фомы Аквинского, которая позволяет ему намекнуть на то, что Шекспир обладал некоторыми характерными для еврейского народа психологическими особенностями". Фантазиями Стивена о еврействе Шекспира Джойс обращает внимание читателя на перекличку истории Шекспира в изложении Стивена с историей Блума.

Далее Стивен возвращается к Энн Хэтуэй, к тому периоду ее жизни, когда она, по версии Стивена, сделалась набожной (Стивен ссылается здесь на упоминаемый биографами Шекспира факт посещения странствующим проповедником дома Шекспира в Стратфорде в 1614 г.). Обращение Энн Хэтуэй к религии Стивен интерпретирует как ее раскаяние в распутном прошлом: "It is an age of exhausted whoredom groping for its god" (198) ("Возраст, когда распутство, выдохшись, начинает себе отыскивать бога", 199).

Эглинтон повторяет мысль, которую в начале главы высказывал Рассел: о том, что читателю нет дела до семейной жизни поэта, "до его жены, до отца".

Понимая, что его аргументы так ни к чему и не привели, Стивен чувствует "безнадежность" (199), но пытается ее побороть, начав доказывать заново, теперь уже с помощью схоластики, что Шекспир в "Гамлете" — это Призрак (пассаж "Отец это неизбежное зло"). Далее он начинает убеждать своих слушателей в том, что Шекспир не только жену, но и всю свою семью увековечил в пьесах (пассаж "Что до его семьи...", 201). Стивен утверждает, что Шекспир сознательно присваивает "злокозненным смутьянам" своих пьес имена своих братьев: Джойс заставляет своего героя проигнорировать то, что "горбуна" в "Ричарде III" зовут Ричард, т.к. Ричардом звали его исторического прототипа. Анализ следующего длинного пассажа в лекции Стивена ("Он запрятал свое имя...", 202), как замечает Шутт, должен окончательно убедить читателя в бездоказательности теории Стивена. Имя Уильям появляется в нескольких шекспировских пьесах, но не чаще любого другого имени, поэтому нет оснований видеть в нем автограф поэта. Оно появляется и в сонетах и буквально "преизобилует" в Сонете 135. Однако, принимая во внимание особенности жанра сонета — в частности, принятую в нем игру слов, — каламбур с использованием имени автора следует рассматривать в сонетах Шекспира как простое следование законам жанра. Отсылка к монологу Джона Гонта в "Ричарде II" — явный трюк красноречия Стивена; Гонт действительно играет со своим именем, но эта игра не указывает на отношение Шекспира к собственному имени. Не указывают на него и цитаты, взятые Стивеном из "Бесплодных усилий любви", "Ромео и Джульетты" и памфлета Роберта Грина. Завершает пассаж уже упомянутая нами "подтасовка" даты появления новой звезды "над дельтой Кассиопеи".

Последние два пассажа своей лекции — "Потому что тема брата-обманщика..." (204) и "Мужчины не занимают его..." (205) — Стивен произносит будучи совсем утомленным, устав "от собственного голоса" (203). Он стремится придать своей истории о Шекспире впечатление законченности, поэтому в указанных двух отрывках Джойс подражает элегическому тону заключительных глав биографий Шекспира Брандеса и Харриса. Фантазии Стивена об обстоятельствах возвращения Шекспира к жене перекликаются с попыткой Брандеса представить душевное состояние Шекспира при помощи житейской психологии:

Не returns after a life of absence to that spot of earth where he was born, where he has always been, man and boy, a silent witness and there, his journey of life ended, he plants his mulberrytree in the earth. Then dies. The motion is ended. (204)

Всю жизнь свою проведя в отсутствии, он возвращается на тот клочок земли, где был рожден и где оставался всегда, и в юные и в зрелые годы, немой свидетель. Здесь его жизненное странствие кончено, и он сажает в землю тутовое дерево. Потом умирает. Действие окончено. (205)

[Shakespeare] would recall that day in 1585 when, twenty eight years younger <...> he set out from Stratford to London. Life lay behind him now. His hopes had been fulfilled in many ways; he was famous, he had raised himself a degree in the social scale, above all he was rich, but for all that he was not happy. <...> [In London there were] no friends to induce his to stay, no farewell banquet to be given in his honour.

Мысленно Стивен вновь ассоциирует себя с Шекспиром и начинает говорить о "мотиве изгнания" в пьесах драматурга, — мотиве, который, судя по неприкаянности в романе самого героя, близок его сердцу. Однако Джойс вновь подчеркивает, что, несмотря на самоидентификацию Стивена с Шекспиром, подлинным двойником Шекспира в романе является Блум. Рассказ Стивена о возвращении Шекспира в Стратфорд в конце жизни также перекликается с заключительными фразами "Итаки". "Man and boy" в приведенном отрывке соответствует описанию Блума в "Итаке": "Усталое дитя-муж, муж и дитя в утробе" (638); в оригинале "the childman weary, the manchild in the womb" (688). Мотив оконченного "жизненного странствия" ("journey of life") Шекспира перекликается с окончанием дневных странствий Блума: "Он отдыхает. Он странствовал" ("Не rests. Не has travelled"). Джойс указывает на параллель между Энн Хэтуэй и Молли в реплике Стивена: "Будь то у дублинских или датских жен, жалость к усопшим — единственный супруг, с которым они не пожелают развода" (205). Шекспир в лекции Стивена умирает, чтобы "жить в каждом из нас" (205); Блум засыпает, и логика романа подсказывает нам, что он возобновит свои странствия, как Одиссей или Синдбад-мореход, — те герои, которым Джойс уподобляет его в "Улиссе".

Рассуждения Стивена приобретают черты механичности: он цитирует зазубренное "членение драмы согласно позднеантичной эстетике" и главу из катехизиса Ирландской католической церкви. Внешний пласт лекции Стивена истончается: Шекспир умирает, и о его биографии Стивену уже нечего добавить. На поверхность выходит внутренний пласт его лекции — взгляды героя на искусство. "Во внешнем мире" Шекспир, по выражению Стивена, "нашел воплощенным то, что жило как возможность в его внутреннем мире" (205) [204 Не found in the world without as actual what was in his world within as possible]. Здесь Стивен возвращается к своей идее о том, что художник может передавать в своих произведениях лишь настроения собственной души. Так каждый человек, замечает он, понимает встречающихся ему на пути людей ровно настолько, насколько он узнает в них самого себя. В эту часть своей теории Стивен верит: далее в "Сцилле" он мысленно повторяет фразы из заключительного пассажа своей шекспировской лекции (ср. "Жизнь — множество дней", 206 и "Если сегодня Сократ выйдет из дому", 209). Но он понимает невозможность заинтересовать ею своих слушателей, увлеченных идеями Ирландского литературного возрождения. Стивен сознает, что между ним и Маллиганом, а также Маллигану подобными — "бездна" (209) и прекращает "сражаться" (210).

Для адекватного понимания роли шекспировской лекции Стивена в романе необходимо иметь в виду, что и ее содержание, и ее стиль Джойс в значительной степени заимствовал из источников, которыми пользовался при написании "Сциллы". У. Шутт дополняет свою книгу таблицей, в которой указывает, какие именно отрывки из книг Брандеса, Ли и Харриса пересказаны в лекции Стивена. Из этой таблицы видно, что активнее всего Джойс заимствовал материал для лекции Стивена у Брандеса и что в целом факты, которые упоминает Стивен, Джойс почерпнул не из первоисточников, а из биографий Шекспира.

Скажем несколько слов об особенностях биографий Шекспира, привлекших внимание Джойса. Смелость выводов Стивена о жизни Шекспира — явная пародия Джойса на книгу Ф. Харриса "The Man Shakespeare and His Tragic Life-Story" (1909). Харрис родился в Ирландии в 1856 г. и к моменту публикации его статей о Шекспире в "Сатердей Ривью" в 1899 г. успел поработать редактором в нескольких ведущих газетах Лондона. Он был известен своим пристрастием к пикантным сюжетам; в 1916 г. вышла его биография Уайльда, а в 1922 — 1927 гг. — 4-х томник его собственных скандальных мемуаров. Писательская манера Харриса могла подсказать Джойсу направление мыслей его героя. Стивен доказывает, что Шекспир не мог не изобразить Энн Хэтуэй в своих пьесах, подобно тому, как Харрис утверждал, что Шекспир изобразил собственную жену в образе склочной Адрианы из "Комедии ошибок". Харрис, так же как и Стивен, бросает вызов романтической традиции толкования "Гамлета" и настаивает на автобиографичности для Шекспира образа Призрака. В образе Гертруды, полагает Харрис, Шекспир изобразил изменившую ему Мэри Фиттон, фрейлину Елизаветы, а в образе Клавдия — того, с кем она ему изменила, бывшего покровителя поэта, лорда Пемброка. Вполне возможно, что идею отождествления Призрака с Шекспиром, которую проводил сам Джойс в своих лекциях в Триесте, писатель почерпнул именно у Харриса.

Книга Брандеса могла быть особенно интересна Джойсу, т.к. Брандес был другом Ибсена, а часть его книги о Шекспире перевел с датского У. Арчер (Archer), с которым Джойс был знаком. Брандес придерживается традиционной версии о том, что Гамлет — это alter ego Шекспира, но в сходном с книгой Харриса стиле стремится увидеть в пьесе буквальное отражение личного опыта поэта. В скорби Гамлета по отцу Шекспир, по мнению Брандеса, передает собственные переживания по поводу смерти своего родителя: "Шекспир потерял отца, своего первого друга и наставника, чьи честь и репутация были так ему дороги Все годы юности, которые он провел рядом с отцом, ожили в памяти Шекспира, воспоминания нахлынули на него, тема отношений между отцом и сыном — основа основ — завладела его сознанием, и он погрузился в размышления о сыновней любви и преданности". Делая акцент на биографических обстоятельствах, которые могли подсказать Шекспиру сюжеты для его произведений, Брандес умаляет роль воображения Шекспира в процессе его творчества. К примеру, в главе о "Гамлете" он указывает, что актеры из труппы Шекспира в 1585 г. посетили Данию; биограф приходит к выводу, что рассказы актеров о стране могли послужить источником имен и других деталей шекспировского "Гамлета".

Самой высокой степенью научности из всех источников лекции Стивена обладает книга С. Ли; ее началом послужила работа Ли над статьей о Шекспира для английского Национального биографического словаря (The Dictionary of National Biography). В своей книге Ли заявляет: "Видеть в биографии Шекспира цепь событий, взволновавших поэта так, что он якобы наполнил собственными страстями страницы великих драм, — значит недооценивать или ошибочно понимать всемогущество его творческого гения". Ли в целом верен заявленному в своей книге призыву к объективности; в частности, он отказывается видеть в сюжете шекспировского сонетного сборника какую-либо реально пережитую поэтом историю. Однако и Ли несколько раз указывает на ту или иную шекспировскую строку как на "признание" самого Шекспира.

"Хотя, — замечает Ли, — видеть в репликах шекспировских героев намеки Шекспира на собственный опыт опасно, уверенность, с которой герцог Орсино утверждает, что "женщине пристало быть моложе супруга своего" ["Двенадцатая ночь", II, 4; пер. Э. Линецкой — Д.П.] наводит на мысль об автобиографичности этой реплики для Шекспира"

Наполняя лекцию Стивена ссылками на научные труды о Шекспире, Джойс иронизирует по поводу домыслов при составлении биографий великих художников. Посвящая "Улисс" дню первого свидания со своей женой Норой, Джойс не мог не сознавать, что художественные произведения отражают личный опыт писателя, трансформируя его до неузнаваемости.