Отсылки к остальным текстам Шекспира и контекст шекспировской темы в "Телемаке" и "Протее"

(3) Come up, Kinch. COME UP, YOU FEARFUL JESUIT. [7.11 Выходи, Клинк! Выходи, иезуит несчастный!]

Торнтон, ссылаясь на статью Э. Эпштейна, выделяет эти слова Маллигана как аллюзию на слова брата Лоренцо, обращенные к Ромео: "Romeo, come forth, come forth, thou fearful man:/ Affliction is enamour'd of thy parts,/ And thou art wedded to calamity" {Romeo and Juliet, III, iii) ("Ромео, выйди. Выходи, несчастный!/ В тебя печаль влюбилась. Ты женат/ На горести", пер. Б. Пастернака). Однако оснований видеть здесь связь с шекспировским текстом очень мало: слово "fearful" употреблено в "Улиссе" в другом смысле, нежели в "Ромео и Джульетте". У Шекспира Ромео "полон страха" за свою судьбу (он прячется у брата Лоренцо после того, как убил Тибальта). Он несчастен в прямом смысле этого слова, как человек, на которого валится одна беда за другой. Ср. перевод Т. Щепкиной-Куперник: "Ну, выходи, Ромео, выходи,/ Несчастный человек: влюбилось горе/ В твою судьбу; обвенчан ты с несчастьем". У Джойса "fearful" — слово с эмоционально-усилительным значением. Маллиган на протяжении всего "Телемака" издевается над "проклятой иезуитской закваской Стивена" (12.37) [8 the cursed jesuit strain], имея в виду его католическое образование. Ср. остальные случаи появления слова "иезуит" в 1-ом эпизоде: (8.30) "Изнуренный иезуит" [4 The jejune jesuit]; (20.15) "замогильные иезуитские шуточки" [16 gloomy jesuit jibes]. Маловероятно, что слово "fearful" Джойс мыслил как шекспировскую аллюзию.

(5) THE BARD'S NOSERAG / (6) YOU DREADFUL BARD.

(15) TODAY THE BARDS MUST DRINK AND JUNKET.

(15) THE UNCLEAN BARD... [9.18 Сморкальник барда. / 10.42 горе-бард! / 19.25 Сегодня бардам положено пить и пировать. /19.33 Оный нечистый бард...]

Хотя слово "bard" употребляется в английском языке и в назывном значении "певец", "бард", русскому читателю важно знать, что в английском языке есть устойчивое выражение "the Bard of Avon" (="the Swan of Avon") — "Бард из Эйвона" (="Эйвонский лебедь"), т.е. Шекспир. Стивен говорит о Шекспире в "Сцилле": "У лебедя Эйвона иные думы" (180) [155 The swan of Avon has other thoughts]. Есть также собирательное понятие "bardolatry" ("бардопоклонство"), обозначающее все, что относится к туристическим "паломничествам" по шекспировским местам.

Указанные случаи появления слова "бард" в "Телемаке" взяты из обращений Маллигана к Стивену. Они шутливо обыгрывают род занятий последнего и одновременно намекают на самоотождествление героя с Шекспиром. В "Сцилле" слово "бард" употребляется в обоих указанных значениях. Ср. в реплике Эглинтона: "Нашим молодым ирландским бардам еще предстоит создать такой образ, который мир поставил бы радом с Гамлетом англосакса Шекспира" (177). Далее Эглинтон под словом "бард" подразумевает уже Шекспира: "Соотечественникам великого барда наверняка уже надоели наши замечательные теории" (190). Наконец, Стивена называет "бардом" Маллиган, рассказывая о том, как он нанес визит "барду Клинку в его летней резиденции на верхней Мекленбург-стрит" (206).

(5) THERE IS SOMETHING SINISTER IN YOU... [9.41 Что-то в тебе зловещее.]

(5) KINCH, THE LOVELIEST MUMMER OF THEM ALL. [10.3 Клинк, бесподобнейший из комедиантов.]

Торнтон, ссылаясь на упомянутую статью Э. Эпштейна, видит в пункте 10.3 аллюзию на слова Антония об убитом Бруте в шекспировском "Юлии Цезаре": "This was the noblest Roman of them all" (Julius Caesar, V, v) ("Он римлянин был самый благородный", пер. М. Зенкевича). Торнтон добавляет, что, судя по контексту, предшествующему аллюзии, данная отсылка вводит сравнение "двух благородных убийц" ("two noble murderers") — Брута и Стивена. Текст "Улисса" не дает нам оснований додумывать эту параллель до характеристики Стивена как "благородного убийцы", однако связь с Шекспиром чувствуется. Слова Антония знамениты; кроме того, уместно видеть в отсылке к его "эпитафической" реплике о Бруте иронию Маллигана, в очередной раз любующегося именем, изобретенным им для Стивена. Доказательством присутствия здесь аллюзии служит и ее повторение уже в виде реминисценции из слов Антония в "Сцилле": "Judge, the noblest Roman of them all" (178) (178 "Джадж, что римлянин был самый благородный..." 178). Здесь переводчики заметили ее и соответствующим образом перевели (С.С. Хоружий указал на нее в комментарии).

Слова Маллигана, вероятно, не являются сознательной отсылкой Джойса к "Юлию Цезарю" Шекспира, однако Стивен в "Телемаке" бесспорно выступает в роли собирательного трагического героя. Рассмотрение параллели Стивен-Брут возможно, поскольку герои "Улисса" изображены в амплуа сразу нескольких персонажей мировой литературы.

(6) THE RAGE OF CALIBAN AT NOT SEEING HIS FACE IN A MIRROR... If Wilde were only alive to see you. [11.10 Ярость Калибана, не видящего в зеркале своего отражения Как жалко, Уайльд не дожил на тебя поглядеть!]

Как указывает Торнтон, эти слова Маллигана являются аллюзией на предисловие Оскара Уайльда к его роману "Портрет Дориана Грея" (1891)(см. также комментарий С.С. Хоружего). В этом предисловии Уайльд говорит: "The nineteenth century dislike of Realism is the rage of Caliban seeing his own face in a glass. The nineteenth century dislike of Romanticism is the rage of Caliban not seeing his own face in a glass" ("Ненависть девятнадцатого века к Реализму — это ярость Калибана, увидевшего себя в зеркале. Ненависть девятнадцатого века к Романтизму — это ярость Калибана, не находящего в зеркале своего отражения"). В данном случае цитата вовлекает два контекста: "Предисловие" Уайльда и — через него — шекспировскую "Бурю". Уайльд употребил образ Калибана метафорически. Тем не менее, встретив приведенную аллюзию, читатель "Улисса" вспоминает шекспировскую "Бурю". Образ Калибана появится снова в "Цирцее", в обвинениях против Блума: "Ему по заслугам костер, котел кипящего масла. Калибан!" (451) [464 The stake faggots and the caldron of boiling oil are for him. Caliban!].

Важен сам факт появления отсылки к "Портрету Дориана Грея" в "Телемаке". Между "Дорианом Греем" и "Портретом художника" Джойса имеется немало перекличек, — вследствие того, что в обоих романах значительное внимание уделено самобытным эстетическим теориям. В. Мехэффи, авторитетная современная исследовательница творчества Джойса, доказывает, что в самом названии "Портрета художника в юности" содержится отклик Джойса на роман Уайльда. В "Телемаке" цитату из Уайльда произносит не Стивен, главный герой "Портрета", а Маллиган. Это можно трактовать как очередное проявление эволюции героя, его отказа от идеалов "художника в юности". В "Улиссе" Стивен с иронией относится к почитателю Уайльда мистеру Суперу (Бесту); ср. его мысли о Супере в "Сцилле": "[А] blond ephebe. Tame essence of Wilde" (190) ("Белокурый эфеб. Выхолощенная суть Уайльда", 191). Однако сам Стивен, словно продолжая традицию Уайльда, в "Улиссе" острит и говорит афоризмами; в частности, в "Телемаке" он придумывает афоризм о треснувшем зеркале служанки как символе ирландского искусства.

В контексте темы "Джойс и Шекспир" приведенная аллюзия интересна тем, что она предвосхищает сцену с зеркалом в "Цирцее", где вместо отражения Блума и Стивена в зеркале появляется Шекспир. Дальнейшие мысли Уайльда в "Предисловии" к "Дориану Грею" разъясняют смысл его слов о

Калибане. Искусство, замечает Уайльд, есть "зеркало, отражающее того, кто в него смотрится, а вовсе не жизнь". Если применить идеи из "Предисловия" Уайльда к происходящему в "Улиссе", то получится, что в "Телемаке" Стивен недоволен отражением в зеркале, т.к. видит в нем свое настоящее лицо (Маллиган шутливо утверждает обратное, но ему не известны мысли Стивена).

В "Цирцее" же Джойс иронизирует по поводу желания Стивена увидеть себя в образе Шекспира, — желание, заметное по его мыслям в "Сцилле".

Образ искусства как зеркала, отражающего действительность, Уайльд использовал, кроме "Портрета Дориана Грея", в диалоге "Упадок искусства лжи" ("The Decay of Lying", 1889). Видится вполне закономерным, что отсылки к произведениям Уайльда присутствуют в "Улиссе", ведь шекспировская теория Стивена посвящена как раз столь важной для Уайльда проблеме соотношения искусства и жизни.

(13) Five lines of text and ten pages of notes about the folk and the fishgods of Dundrum. PRINTED BY THE WEIRD SISTERS IN THE YEAR OF THE BIG WIND. [17.5 Пять строчек текста и десять страниц комментариев насчет фольклора и рыбообразных божеств Дандрама. Издано сестрами-колдуньями в год великого урагана.]

К комментарию С.С. Хоружего о "карнавализации" Маллиганом "увлечений кельтской древностью в кругах Ирландского литературного Возрождения", одним из участников которого был У.Б. Йейтс, добавим следующее. "Сестры-колдуньи" из перевода В.А. Хинкиса и С.С. Хоружего соответствуют "сестрам вещим" (пер. М. Лозинского) из восклицаний макбетовских ведьм: "The weird sisters, hand in hand,/ Posters of the sea and land..." (Macbeth, I, iii). Торнтон отмечает, что выделенные нами слова являются аллюзией на колофон (заключительная фраза произведения, содержащая выходные данные) сборника Йейтса "В Семи Лесах" (In the Seven Woods, 1903). Книга вышла в издательстве Dun Emer Press, где работали две (ведьм, правда, было три) сестры Йейтса Лили и Элизабет. Колофон следующий: "Неге ends In the Seven Woods, written by William Butler Yeats, printed upon paper made in Ireland, and published by Elizabeth Corbet Yeats at the Dun Emer Press, in the house of Evelyn Gleeson at Dundrum in the county of Dublin, Ireland, finished the 16th day of July, in the year of big wind, 1903".

(16) They wash and tub and scrub. Agenbite of inwit. Conscience. YET HERE'S A SPOT. [19.38 Они моются, банятся, оттираются. Жагала сраму. Совесть. А пятно все на месте.]

Последняя мысль Стивена — цитата из слов леди Макбет, которые она произносит, уже будучи безумной; ей чудится, что она не может смыть со своих рук кровь Дункана: "Yet here's a spot" (Macbeth, V, i) ("И все-таки здесь пятно" / "Пятно не сходит...", пер. М. Лозинского/Ю. Корнеева).

Местоимение "они" в предшествующей внутренней реплике Стивена собирательно может обозначать все человечество. Непосредственно в тексте главы это местоимение относится к Маллигану и Хейнсу, идущим купаться. Цитату из слов леди Макбет в сознании Стивена можно объяснить как мысль Стивена о том, что главное — чистота совести — людей не беспокоит: их больше заботит чистота телесная. На совести Маллигана и Хейнса нет таких страшных преступлений, как спланированное леди Макбет убийство Дункана. Остается предположить, что к убийствам из шекспировской трагедии Стивен приравнивает общую беспринципность своих знакомых. Маллиган богохульствует и подыгрывает Хейнсу, чтобы поживиться за его счет; отец Хейнса, по предположению Маллигана, "набил мошну, сбывая негритосам слабительное, а может еще на каких делишках" (11). Иными словами, цитата из "Макбета" вводит в текст "Улисса" не аналогию между конкретными поступками героев, а общий мотив нечистой совести.

(49) THEY TAKE ME FOR A DUN, PEER OUT FROM A COIGN OF VANTAGE. [41.5 Они опасаются кредиторов, выглядывают из-за угла иль выступа стены.]

В "Протее" Стивен вспоминает еще одно выражение из "Макбета", а именно слова Банко, которые тот произносит, подъезжая к замку Макбета. Банко замечает гнездо стрижа и видит в нем добрую примету: "This guest of summer,/ The temple-haunting martlet, does approve,/ By his lov'd mansionry, that the heaven's breath/ Smells wooingly here: no jutty, frieze, butress,/ Nor coign of vantage [мое подчеркивание — Д.77.], but this bird hath made/ His pendant bed and procreant cradle" ("Нам этот летний гость/ Ручается, что небо благосклонно/ К убежищу. Нет выступа, столба,/ Угла под кровлей, где бы не лепились/ Подвешенные люльки этих птиц", пер. Б. Пастернака). Выражение "а coign of vantage" проскользнет в сознании Стивена еще раз в конце "Сциллы".

(21) THERE'S FIVE FATHOMS OUT THERE... The man that was drowned. [24.41 Там будет саженей пять... Про утопленника.]

Как отмечает С.С. Хоружий, "саженей пять... — вкупе с темой утопленника, Шекспиров мотив" из "Бури". Слова лодочника являются аллюзией на песню Ариэля об отце Фердинанда :

Full fathom five thy father lies;
Of his bones are coral made;
Those are pearls that were his eyes:
Nothing of him that doth fade,
But doth suffer a sea-change
Into something rich and strange.
Sea-nymphs hourly ring his knell:
Hark! now I hear them, — ding-dong bell. (The Tempest, I, ii)

В "Протее" Стивен вспоминает точную цитату из песни Ариэля: "Five fathoms out there. Full fathom five thy father lies" (49) (52.14 "Там будет саженей пять. Отец твой спит на дне морском, над ним саженей пять"). Аллюзией на песню Ариэля можно считать дальнейшие размышления Стивена о цепи непрерывных превращений в природе: "God becomes man becomes fish become barnacle goose becomes featherbed mountain. Dead breaths I living breathe, tread dead dust" (49) ("Бог стал человеком человек рыбой рыба гагарой гагара перинной горой. Дыханьями мертвых дышу я живой, ступаю по праху мертвых..." (52). С равным правом они могут считаться и аллюзией на рассуждения Гамлета о метаморфозах праха Александра Македонского: "Alexander died, Alexander was buried, Alexander returneth into dust; the dust is earth; of earth we make loam; and and why of that loam whereto he was converted might they not stop a beer-barrel?" (Hamlet, V, i) ("Александр умер, Александра похоронили, Александр превращается в прах; прах есть земля; из земли делают глину; и почему этой глиной, в которую он обратился, не могут заткнуть пивную бочку?", пер. М. Лозинского). Итак, Стивен "гамлетизирует", размышляя о бренности всего земного.

Из всех шекспировских отсылок, содержащихся в первом эпизоде "Улисса" лишь три являются точными цитатами из Шекспира. Первая, из "Макбета" (19), принадлежит Стивену; вторая, из "Гамлета" (22), — Хейнсу; наконец, третья, из "Бури" (24), — лодочнику. Каждая из них — отдельный пример того, как функционирует шекспировский материал в "Улиссе" и как вообще работает механизм "чужого" слова.

"А пятно все на месте", — думает Стивен. Одна строка из пьесы, спонтанно возникающая в потоке сознания героя, но как много она вносит в текст! В ней сконцентрирован смысл целого произведения, лейтмотив нечистой совести; она привлекает в "Улисс" контекст "Макбета", трагическое ощущение мира, и позволяет автору не характеризовать прямо чувства героя, а позволить читателю со-пережить их, словно слова леди Макбет прозвучали в его собственном сознании.

Контекст, в котором появляется цитата из "Макбета" в "Улиссе", также не пассивен. Он передает важную для понимания романа идею Джойса: мир не измельчал, если в нем уже не убивают королей и не борются с чудовищами; он изменился, однако типичные для человеческой жизни ситуации остались. Для того чтобы человек оказался духовно в грязи, ему не обязательно совершать зловещее убийство: достаточно "просто" опошлиться, забыть о морали, сделать подлость. В произведениях Джойса именно такие "мелочи" приобретают масштаб трагедии, а борьба с ними и ежеминутный выбор между добром и злом делают персонажей романа героями в эпическом смысле слова.

Хейнс вспоминает Эльсинор и слова Горацио из "Гамлета": "Выступ утеса грозного, нависшего над морем". Это первая цитата из "Гамлета" в "Улиссе"; согласно подсчетам Шутта, за ней последуют еще восемьдесят семь. Однако в контексте темы шекспировского материала в "Улиссе" важна не точность цитаты, а степень ее заметности в тексте романа. Слова Хейнса приобретают значимость, только если они рассматриваются в ряду отголосков гамлетовской ситуации в "Телемаке". Немало таких отголосков мы встречаем в 1-ом эпизоде еще до приведенной реплики Хейнса. Таким образом, слова Хейнса об Эльсиноре лишь подчеркивают уже проявившуюся параллель Стивен-Гамлет.

Наконец, "саженей пять" лодочника. Эти слова — яркий пример "двуголосого слова" (М.М. Бахтин), ориентированного на "чужое" слово. Важно, что сам лодочник не осознает присутствие в своей речи цитаты, да и читатель может увидеть ее лишь ретроспективно, в свете цитаты из песни Ариэля, появляющейся в сознании Стивена в "Протее". Но поскольку слова из песни Ариэля несут в себе память о своем первоначальном контексте, воспроизведение их в реплике лодочника — пусть даже неосознанное самим героем — устанавливает диалог между "Улиссом" и "Бурей" Шекспира.

Цитата из песни Ариэля, наряду с некоторыми другими шекспировскими аллюзиями в "Телемаке", не только является примером взаимодействия шекспировского материала с художественной реальностью "Улисса", но также иллюстрирует заявленный в настоящей работе тезис о присутствии шекспировского материала на языковом уровне романа. Лодочник из "Телемака" является одним из многих второстепенных персонажей "Улисса", которые цитируют Шекспира, не догадываясь — или не задумываясь — о значении своих слов.

Как и в остальных главах "Улисса", в "Телемаке" и "Протее" обилие шекспировских цитат и аллюзий главным образом служит Джойсу для обрисовки характера Стивена. Присутствие в потоке сознания Стивена реплик Гамлета, равно как и сравнение Хейнсом башни Мартелло с Эльсинором, также позволяют читателю увидеть в сюжетной линии, посвященной Стивену, гамлетовский сюжет-ситуацию.

Взятые по отдельности, цитаты из "Гамлета" в сознании героя и ситуация героя, сходная с ситуацией Гамлета, не являются художественным открытием Джойса. Но тот факт, что Стивен сам "знает" (по воле Джойса) о своей литературной родословной, является шагом Джойса в сторону дарования максимальной независимости своим персонажам — тенденция, характерная для модернизма вообще. Сходство ситуации Стивена с ситуацией Гамлета мы видим не из-за намеков рассказчика, но из-за особенностей сознания самого героя. Аналогичные размышления героя о своем литературном прототипе мы находим в "Пруфроке" Элиота и, с меньшей степенью очевидности, в романе Вулф "На маяк" {То the Lighthouse, 1927), где миссис Рэмзи говорит об Анне Карениной — героине, чья ситуация отчасти сходна с ее собственной.

Шекспировские отсылки, наряду с другими многочисленными цитатами и аллюзиями на тексты из различных культур и времен, расширяют смысл нарративной основы "Улисса". Оценить силу данного эффекта можно, представив себе эпизоды "Улисса", посвященные Стивену, без их гамлетовского лейтмотива. Перед нами останется повествование о нищем поэте, который не творит ничего, кроме пародий на чужие стихи, и который лишь в мыслях может давать отпор тем, кого он презирает. Стоит признать в нем двойника Гамлета — и наше вйдение Стивена кардинально изменится. Наконец, интертекстуальность потока сознания Стивена позволяет Джойсу усилить контраст между "Телемахидой" (эпизодами 1-3) и эпизодом 4 — началом той части "Улисса", в которой главным действующим лицом выступает Леопольд Блум.