Еврейская тема как воплощение "чужого": к постановке проблемы. Обзор источников

Мы по необходимости остаемся чуждыми себе, мы не понимаем себя, мы должны путать себя с другими, извечным пребывает для нас положение: "Каждый наиболее далек самому себе" — в отношении самих себя мы не являемся познающими.
Ф. Ницше (96, 301)

Напрасно ищете вы ограничить это Я, умалив его до обладающего могуществом в себе, или ограничить это Ты, умалив его до обитающего в нас и вновь лишить действительности Действительное, присутствующее в настоящем отношение: Я и Ты остаются, каждый может сказать "Ты" — и есть тогда Я, каждый может сказать "Отец" — и есть тогда Сын, действительность остается.
М. Бубер (40, 54)

Одним из вариантов "чужого" в "Дублинцах" становятся еврейские образы и аллюзии. Эволюция этих образов имеет диахронический характер: появляясь в нескольких новеллах книги, они получают развитие в более позднем произведении — "Улиссе", которое, однако, первоначально задумывалось как одна из новелл "Дублинцев" с главным героем-евреем.

Подобные образы представляют собой наиболее яркое воплощение "иного", "чужого", "другого" в прозе Джойса. Другие варианты "чужого" в "Дублинцах" — дальние страны, восточная экзотика (Персия, Аравия) — поддаются достаточно простой трактовке и не получают значимого продолжения в последующих произведениях. Поэтому мы остановились на "еврейском" в "Дублинцах" и "Улиссе" как материале для анализа второго типа интертекстуальности — автотекстуальности, т.е. интертекстуальности с точки зрения автора как "способа генезиса собственного текста и постулирования собственного поэтического "Я" (Н. Фатеева — 128, 13).

Литературоведческий интерес к еврейской теме и проблематике в творчестве Джойса возник сравнительно недавно. Дело в том, что интерес этот связан прежде всего с изучением самого неоднозначного образа романа "Улисс" — Леопольда Блума. В течение долгого времени Блум воспринимался литературоведами как тень Стивена, второстепенный герой, введенный в роман для осуществления пародийных возможностей текста. Однако публикация статей, бесед, биографий и архивных материалов Джеймса Джойса, а также, возможно, временная дистанция, которая зачастую оказывается необходимой для более глубокого понимания произведения, позволили совершенно по-иному взглянуть на место этого героя в романе.

Начиная с Хью Кеннера ("Dublin's Joyce" — 185), Леопольд Блум в критических работах приобретает сначала "равные права" со Стивеном, а потом и вовсе получает статус главного героя (иногда узурпируя у Стивена даже "привилегию" быть героем автобиографическим). Собственно говоря, это является одной из особенностей Блума как еврея, если мы будем рассматривать этот характер в свете теории ressentiment Ф. Ницше. Внимание к фигуре Леопольда Блума заставило по-новому оценить его мнимое/реальное еврейство и всерьез задуматься над тем, почему и зачем Джойс делает своего главного героя евреем. В последнее десятилетие вышел ряд монографий, посвященных этой проблеме. Появляется идея "еврейства" Джойса. Так, Айра Наде ль в своей работе "Джойс и евреи" определяет "еврейство" Джойса следующим образом: "В моей книге доказывается, что иудаизм Джойса — текстуальный, его еврейство — культурное. В понимании языка и его специального статуса в тексте он подражает ученым раввинам и толкователям Талмуда; в оценке и имитации еврейских привычек и ценностей он подражает своим многочисленным еврейским друзьям" ("Joyce and the Jews" — 195, 9). M. Рейзбаум в "Иудейском "другом" Джеймса Джойса" рассматривает еврейских героев Джойса как воплощение "инаковости", "чужеродности" в культурно- историческом аспекте, широко привлекая теорию и историю антисемитизма в 20 веке в Ирландии и за ее пределами. Эта монография дает представление о еврейских стереотипах в интерпретации современников Джойса, об их переосмыслении в романе "Улисс". Говоря о "поэтике еврейства" в творчестве Джойса, Рейзбаум опирается на работы Ницше, Фрейда и Вейнингера и исследует взаимовлияния их интерпретаций еврейского через феномены ненависти к евреям и "самоненависти" евреев ("James Joyce's Judaic Other" — 200). Однако в "Иудейском "другом" Джеймса Джойса" остается нерешенным вопрос о соотношении детерминированного / реального (Ницше, Фрейд) и недетерминированного / идеального (Вейнингер). Это соотношение кажется нам важным для раскрытия образа Лепольда Блума и для понимания природы "еврейства" Джойса. Проблема соотношения идеального/реального в еврейских образах Джойса и является предметом нашей статьи. Очевидно, что ряд Ницше — Фрейд — Вейнингер оказывается недостаточным для решения этой задачи: мы добавляем к нему еще одно имя — Джамбаттиста Вико. В этом ряду оно кажется очевидным анахронизмом, но именно благодаря такому временному зиянию (Ницше — Фрейд — Вейнингер -... Вико: только в такой последовательности, от кроны к корням, используя метод Ницше) проблема обретает глубину. Джойс является мастером трансформации Философии в Поэзию и Поэтику (самые яркие примеры — "Портрет художника в юности" и "Поминки по Финнегану"), и в этом ему нельзя было найти лучшего учителя, чем Вико, который причудливо соединил в своей "Новой науке" (103).

Доказательства Философские и Доказательства Филологические. При использовании данного метода категория "другого" получает максимальное количество смыслов, что и требуется для разрешения проблемы. Широкое понимание этой категории позволяет использовать теорию диалога М. Бубера для решения текстологической задачи: состоялось ли главное событие романа "Улисс" — встреча Отца и Сына. Принимая во внимание то, что Джойс при формировании концепции автора пользовался идеей энтелехии, почерпнутой у Аристотеля (см. Ш. Бривик, "Joyce the Creator" — 158) — автор выступает по отношению к героям в роли Бога-Отца, — вопрос о встрече Отца и Сына имеет большое значение для понимания развития авторского "Я" Джойса.