"Безукоризненный порядок слов в предложении". Джойс о многократном повторении

Стиль литературного произведения обычно отождествляется либо с категорией образа в аспекте его художественной выразительности, либо с языковым материалом непосредственно. Такое "двойное" понимание стиля, иногда приводящее к противоречиям (к поглощению поэтики стилистикой), в случае исследования современной литературы является правомерным и даже логичным. Подобный подход объясняется утверждением новых форм взаимодействия "изображающего" и "изображаемого" сознаний. К таким формам относятся, например, варианты несобственно-прямой речи, внутреннего монолога, когда "высказывание становится точкой приложения разных языковых сил, голоса героев прорастают авторским голосом, а слово автора, в большей или меньшей степени окрашиваясь в тона персонажей, утрачивает свою прямолинейную и авторитарную окончательность" (И. Черных, А.Г., "Стиль" — 136, 192). С одной стороны, стиль может или поглощать образ как свою составляющую, или "овнешняться" и "остраняться" {стилизация), иронически-пародийно переосмысливаться {пародия). С другой стороны, "языковой материал, из которого "строится" литературное произведение, превращается в художественную форму лишь постольку, поскольку в него переходит образное содержание" (М. Гиршман, "Совмещение противоположностей в стиле Ф.М. Достоевского" — 53, 93).

Для стиля Джойса, с его предельным вниманием к форме, характерно неразрывное единство образного и языкового аспектов, но зачастую стиль "Дублинцев" намеренно выходит за границы художественного образа, представляя нам великолепные образцы стилизации и пародии. Своеобразие стиля Джойса во многом обусловлено интертекстуальностью его произведений, особым родом взаимодействия своего и чужого слова в пространстве текста. М.М. Бахтин связывал пародию и стилизацию с авторским дискурсом, объединяя их наряду со сказом и диалогом в группу "художественно-речевых явлений", которым "...присуща одна общая черта: слово здесь имеет двоякое направление — и на предмет речи как обычное слово и на другое слово, на чужую речь" ("Проблемы творчества Достоевского" -27, 83).

Когда Джойса спросили: "Вы ищете mot juste?", он ответил: "Нет. Слова у меня уже есть. Теперь я ищу безукоризненный порядок слов в предложении. Такое точное построение фразы существует для каждой мысли. Его я и пытаюсь нащупать" (8, 210). Слова Джойса говорят о переносе "центра тяжести" при поисках индивидуального стиля в область ритмико- синтаксическую. У.Б. Иейтс тоже искал "страстный синтаксис". Ритм становится одной из центральных категории эстетической теории Джойса, помогая достигнуть почти музыкальной согласованности всех тем и мотивов, добиться стилистического единства книги. Он пишет в парижском дневнике 25 марта 1903 года: "Ритм представляется мне первой, или формальной, связью различных частей в целом, или связью части с целым, в которое эта часть входит составной частью... Части составляют единое целое, коль скоро они подчинены единой цели" (8, 182). Ритм "Дублинцев" в прямом смысле слова подчинен цели — показать паралич во всех сферах жизни города, — он "паралитический", запинающийся, подчиненный бесконечному, бессмысленному круговому движению. Сама композиция сборника тоже является таким кругом, "циклом". Интегрированность ритма в структурное единство "Дублинцев" и определение техники Джойса как "лейтмотивной", построенной на повторениях стали общим местом (Л. Татару, "Композиционный ритм художественного текста" — 119; И. Киселева, "Проблема и поэтика раннего Джойса" — 72; Е. Гениева, "Художественная проза Джеймса Джойса" — 47). Джойс признавал в одном из своих писем: "То, что я должен выразить... может быть выражено лишь многократным повторением" (8, 173). Но причины этой тяги к повторениям не исследовались и никак не связывались с особенностями самой повествовательной манеры Джойса.