Миф о статуе: отношения личности и истории

Все произведения Джойса объединяет место действия — Дублин, поскольку "Джойс знал, что подлинное событие — это город" (П. Вайль, "Улица и дом" — 41, 237). Образ Петербурга, созданный Пушкиным в "Медном всаднике", стал объектом подражания или полемики для многих поколений русских писателей. Город, живущий своей отдельной жизнью, город, способный запутать и погубить "маленького человека"... История оживает на улицах, великая и ужасная, выносит свой (часто — несправедливый и почти всегда — негуманный) приговор ныне живущим. В "Дублинцах" эпический фон составляют события славного прошлого Ирландии и персонажи истории (как правило, уже умершие люди). Город и есть сама история, лабиринт, где блуждают дублинцы. Крошка Чендлер имел привычку "даже днем быстро ходить по улицам, а когда ему случалось поздно вечером быть в центре города, он почти бежал, испытывая одновременно и страх, и возбуждение" (новелла "Облачко" — 1, 65); когда он шел по темным и узким улицам, "тишина, расстилавшаяся вокруг его шагов, пугала его; и временами от приглушенного и мимолетного взрыва смеха он весь трепетал как лист" (1, 65). Мистеру Даффи город видится то кладбищем ("он... у подножия холма, в тени ограды парка, увидел лежащие темные фигуры"), то "огненным червяком" (параллельные образы реки и поезда) (новелла "Несчастный случай" — 1, 104). Кажется, за спиной Крошки Чендлера (маленького, частного человека — "крошки" во всех отношениях, от ласкательного значения до уничижительного) вот-вот раздастся звук шагов Медного всадника... Но "медные всадники" не появляются до самой последней новеллы сборника "Мертвые", где их целых четыре (!).

Возможно, это всего лишь совпадение, и статуи — случайный образ, несущий совершенно разные смыслы в произведениях Пушкина и Джойса? P.O. Якобсоном было предпринято исследование роли статуи в поэтической мифологии Пушкина, где наглядно показана значимость скульптурных образов и даже приведена сводная таблица "Статуя в произведениях Пушкина" (Р. Якобсон, "Работы по поэтике" — 149, 175-176). Среди других произведений Пушкина выделяются три, где названия указывают не на живое действующее лицо, а на статую ("Каменный гость", "Медный всадник", "Золотой петушок"). Как отмечает Якобсон, эти произведения сходны между собой "и в ряде второстепенных деталей... в каждом из них подчеркивается тот факт, что действие происходит в столице" (выделено мною) (Р. Якобсон — 149, 151). Якобсон не рассматривает роль этой "второстепенной детали", но вполне очевидно, что в "Медном всаднике" она не столь уж второстепенна. Джойс придавал большой значение тому, что Дублин, постоянная сцена действия в его произведениях — столица13. В "Медном всаднике" значение Петербурга- столицы подчеркнуто конфликтом частного (воплощением которого служит "бедный Евгений") и общего (имперский дух, воплотившийся в статуе Петра). В идейном плане "Дублинцы" близки "Медному всаднику", как это ни парадоксально звучит в свете джойсовского "история — это кошмар, от которого я пытаюсь проснуться" (Дж. Джойс, "Улисс" — 7, 39). По сути дела, и в "Медном всаднике" история для Евгения — кошмар, от которого он так и не очнулся. Пушкин сохраняет созидательный пафос поэмы, но не снимает трагизма. В "Дублинцах" Джойс тоскует о героическом прошлом Ирландии — и тоска эта дана в таком чистом виде, как никогда в будущих произведениях; его герои неспособны к героическому, поэтому прошлое давит на них тяжким грузом или издевается над ними (как в "Несчастном случае"). Юнг говорит об "Улиссе" Джойса: "Современный мир отрицается Джойсом как несоответствующий характерной для высокого Средневековья, сплошь провинциальной и ео ipso католической атмосфере Эрина, судорожно пытающейся ликовать по поводу своей политической самостоятельности" (К.Г. Юнг, "Улисс" — 148, 171-172). Это высказывание можно, и даже с большим основанием, чем к "Улиссу", отнести к "Дублинцам". Дублин Джойса похож на средоточие культуры и хранителя истории, но и на средневековый холодный склеп, где невозможно жить, где есть место только для мертвецов.

В "Мертвых" статуи появляются четыре раза. Рассмотрим все эти случаи.

1) Габриел думает о своей будущей речи и смотрит в окно: Как, наверное, свежо там, на улице. Как приятно было бы пройтись одному — сперва вдоль реки, потом через парк! Ветви деревьев, наверно, все в снегу, а на памятнике Веллингтону белая шапка из снега. Насколько приятней было бы оказаться там, чем за столом, с гостями! (новелла "Мертвые" — 1, 174).

Итак, первое появление статуи. Памятник Веллингтону ассоциативно связан с Габриелом: когда тот появился в доме мисс Моркан, "легкая бахрома снега как пелерина лежала на его пальто, а на галошах снег налип, словно накладной носок"; на Веллингтоне — "белая шапка из снега". Веллингтон был по происхождению ирландец, но в Ирландии его воспринимали как символ английского владычества. Габриел тоже чувствует себя чужим в Ирландии. Он пишет для "Дейли экспресс"; только что он отрекся от своей страны ("мне до смерти надоела моя родная страна!") (новелла "Мертвые" — 1, 173) и "предает" своих тетушек, которые в нем души не чают ("его тетки, в сущности, просто невежественные старухи") (1, 174-175). Думая о памятнике Веллингтону в заснеженном парке, он отказывается от чисто ирландского гостеприимства, которое будет хвалить в своей речи ("приятней было бы оказаться там, чем за столом, с гостями!") (1, 174). Этот отрывок объединен темой предательства и лейтмотивом снега, впервые возникшим вместе с появлением Габриела. Тема предательства поддерживается деталями-символами, маркирующими у Джойса обман (стеклянные, зеркальные или просто блестящие поверхности): в данном случае это поверхность окна.

2) Габриел за столом готовится сказать свою речь:

На набережной под окнами, может быть, стояли люди, смотрели на освещенные окна и прислушиваясь к звукам вальса. Там воздух был чист. Подальше раскинулся парк, и на деревьях лежал снег. Памятник Веллингтону был в блестящей снежной шапке; снег кружился, летя на запад над белым пространством Пятнадцати акров (1, 183).

К прежнему контексту ("предательская", неискренняя речь; Веллингтон; снег; окно) добавляется новая деталь: предшествующий разговор о монахах- траппистах, спящих в гробах. Впервые в новелле появляется тема смерти.

3) Габриел непочтительно рассказывает историю о своем дедушке, Патрике Моркане, и его лошади Джонни:

Из дома своих предков... выехал он на Джонни. И все шло отлично, пока Джонни не завидел памятник королю Билли. То ли ему так понравилась лошадь, на которой сидит король Билли, то ли ему померещилось, что он опять на заводе, но только он, недолго думая, давай ходить вокруг памятника (1, 189).

Опять — предательство "предков", тема идет по нарастающей. Король Билли — пренебрежительная кличка, данная королю Вильгельму Оранскому. Статую короля Билли чтили протестанты и ненавидели католики, она подвергалась постоянным нападениям: еще в 18 веке у нее были отломаны меч и жезл, ее пачкали краской и ломали так, что требовались постоянные реконструкции и круглосуточная охрана.

Появляется тема всадника на коне, продублированная в образах конной статуи Вильгельма и дедушки Габриела на лошади. Такой двойной образ всадника несет в себе символический смысл. С одной стороны, конная статуя Вильгельма — олицетворение английского владычества: ирландская лошадь ходит вокруг статуи, как будто она работает на своем заводе, т.е. ситуация является проекцией отношений Англии и ее колонии — Ирландии. С другой стороны, ситуация комическая, второй образ не только дублирует, но и корректирует первый: лошадь Патрика Моркана не подчиняется седоку.

4) Кеб проезжает через мост О'Коннелла:

— Говорят, что всякий раз, как переезжаешь через мост О'Коннелла, непременно видишь белую лошадь.

— На этот раз я вижу белого человека, — сказал Габриел.

— Где? — спросил мистер Бартелл д'Арси.

Габриел показал на памятник, на котором пятнами лежал снег. Потом дружески кивнул ему и помахал рукой.

— Доброй ночи, Дэн, — сказал он весело (1, 194-195).

В этом отрывке — квинтэссенция всех предыдущих тем и мотивов. Памятник с пятнами снега — статуя Даниеля О'Коннелла, лидера ирландского национально-освободительного движения, которого после проведения в Ирландии акта об эмансипации католиков в 1829 г. стали называть "Освободителем". Здесь мы встречаем уже лошадь без седока — "белую лошадь", вписанную в пространство, названное в честь героя-освободителя (мост О'Коннелла). Статуя опять связана со снегом. Тема предательства усложняется — Габриел, отрекшийся от своей страны, от своих предков, будто бы бросает вызов ирландскому национальному герою.

После такого двойного "предательства" панибратское: "Доброй ночи, Дэн" (кроме того, Габриел "дружески кивнул ему и помахал рукой") приводит на память сцену из "Каменного гостя", когда Дон Гуан приглашает статую командора стоять на часах во время его свидания с Доной Анной, или дерзкое "Ужо тебе!.." Евгения в "Медном всаднике". Сходство усиливается тем, что после прощания со статуей О'Коннела идет эпизод, где описываются любовные переживания Габриела, его страстное желание и фиаско в любви, когда между ним и его женой Гретой встает образ мертвого юноши — Майкла Фюрея, ее бывшего возлюбленного. Вмешательство существа из другого мира разрушает возможную любовную идиллию: "Безотчетный страх вдруг охватил Габриела: в тот самый час, когда все было так близко, против него встало какое-то неосязаемое мстительное существо, в своем бесплотном мире черпавшее силы для борьбы с ним" (1, 199). Два лейтмотива — "скульптурный" и тема смерти связаны через символическую деталь — снег. Если при двух первых упоминаниях памятников снег лежит "шапкой", при последнем это уже "белая лошадь" и "белый человек" (эсхатологические мотивы — "конь бледный"), "пятна снега". Подобная метаморфоза происходит и с героем — при первом появлениии он предстает в "легкой бахроме снега", в конце новеллы "его душа медленно меркла под шелест снега, и снег легко ложился по всему миру, приближая последний час, ложился легко на живых и мертвых" (1, 202). "Душистый холодок" оказывается холодом смерти.

Общий тон "непогоды" оказался важен для Пушкина, он перешел из начала поэмы "Езерский" в "петербургскую повесть" — "Медный всадник": Над омраченным Петроградом Дышал ноябрь осенним хладом... Сердито бился дождь в окно, И ветер дул, печально воя. ("Езерский" — 105, V, 97)

Кстати, на том же реальном событии, что и новелла "Мертвые" (рассказе жены Джойса, Норы, о влюбленном в нее юноше), строится стихотворение Джойса "Плач над Рахуном". В стихотворении непогода тоже играет определенную роль, но это уже не снег, как в "Мертвых", а дождь. Мотив дождя повторяется в каждой строфе: Далекий дождь бормочет над Рахуном, Где мой любимый спит. Печальный голос в тусклом свете лунном Сквозь ночь звучит. ("Плач над Рахуном" — 5, 93)

Миф о губительной статуе (и у Пушкина, и у Джойса связанный с любовной темой) оказывается частью конфликта не мифологического, но исторического. Для "маленького человека" история — "кошмар" (Джойс) или "сон пустой, насмешка неба над землей" ("Медный всадник" — 105, V, 142). Что Евгению судьбы империи? Он хочет своего, скромного счастья: Жениться? Ну... зачем же нет? Оно и тяжело, конечно, Но что ж, он молод и здоров, Трудиться день и ночь готов; Он кое-как себе устроит Приют смиренный и простой И в нем Парашу успокоит. ("Медный всадник" — 105, V, 139).

Габриел тоже отмахивается от патриотических призывов, как от назойливых мух, ему "до смерти надоела" его родная страна ("Мертвые" — 1, 173), он с нетерпением ждет, когда останется наедине с любимой женой. Для героев все заканчивается плачевно: после наводнения Евгений — "ни то ни се, ни житель света/ Ни призрак мертвый" ("Медный всадник" — 105, V, 146), а в конце поэмы и вовсе "безумец"; Габриел переживает момент духовной смерти, когда "душа медленно меркла под шелест снега", и весь мир меркнет вместе с ней.

В то же время история мифологизируется, статуя — часть мифа о Городе.